Барабаны осени. Книга 1. О, дерзкий новый мир! - Гэблдон Диана. Страница 106

Ее груди прижались к нему, ее губы раскрылись ему навстречу. Прикрывавший Брианну лоскут махровой ткани скрывал очертания нежных полушарий от глаз Роджера, но не мог помешать его воображению: он как наяву видел их внутренним взором, безупречные по форме, гладкие, чуть дрожащие, как дрожит живая плоть, — и это сводило его с ума.

Его рука скользнула вниз, обхватила выпуклость обнаженной ягодицы. Брианна пугливо вздрогнула, потеряла равновесие, и они оба неловко затоптались, хватаясь друг за друга, чтобы не упасть.

Но у Роджера подогнулись ноги, но упал коленями на пол и увлек за собой Брианну. Она упала и растянулась на спине, хохоча во все горло.

— Эй! — Девушка схватила полотенце, но тут же забыла о нем, потому что Роджер наклонился над ней, целуя.

Он не ошибся ни в единой детали, воображая ее груди. Та, что сейчас очутилась под его ладонью, потеряв махровый покров, была именно такой, какой он ее представлял, — полной и мягкой, и ее твердый сосок уперся точно в центр его ладони.

Да, то был ящик с динамитом, и запал уже подожгли.

Вторая его рука уже нырнула под полотенце, к нижней части живота… она забралась так низко, что пальцы коснулись влажных щекочущих завитков. О Господи, подумал вдруг Роджер, а они-то какого цвета, интересно бы знать… Такие же красновато-коричневые, как в его мечтах? Или медные с бронзовым отливом, как на голове?

Вопреки всем его попыткам сдержаться рука сама собой отправилась дальше, легла на выпуклость, укрытую пушистыми волосами, на мягкий бугорок между ее бедрами, и он ощутил его всем своим существом. С усилием, от которого у него отчаянно закружилась голова, он все же заставил себя остановиться.

Ладонь Брианны легла на его руку, подталкивая назад.

— Пожалуйста… — прошептала девушка. — Пожалуйста, я так хочу тебя…

Он казался сам себе пустым и звонким, точно колокол. Яростные удары его сердца отдавались в голове, в груди, и особенно болезненно — в паху. Роджер закрыл глаза, глубоко дыша, изо всех сил прижимая ладони к ободранному ковру, стараясь стереть с них ощущение ее кожи, не позволяя рукам снова прилипнуть к телу Брианны.

— Нет, — выдохнул он наконец, и его голос прозвучал хрипло, неровно, низко. — Нет. Не здесь. Не сейчас. Не так.

Брианна села, подняла большое темно-синее полотенце и обернула вокруг своих бедер, став похожей на юную русалку, выглядывающую из волн. Она уже остыла; ее кожа в сером дневном свете казалась теперь бледной, как мрамор, но она была не мраморной, и потому по ее рукам, по груди и плечам побежали мурашки.

Роджер осторожно погладил ее, и подумал, что его кожа в сравнении с кожей Брианны кажется ужасно грубой; он легко коснулся пальцем ее губ, уголка ее широкого рта. На его собственных губах все еще сохранялся ее вкус — вкус чистой кожи, вкус зубной пасты… и вкус сладкого, мягкого языка.

— По-другому… — прошептал он. — Я хочу, чтобы все было по-другому… в первый раз.

Они как-то разом встали на колени, друг против друга, и воздух между ними, казалось, искрился от невысказанных слов. Запал все еще тлел, но теперь немного медленнее. Роджер словно окаменел; может быть, она все же была Горгоной?

А потом до них донесся запах подгорающего бульона… и тут уж они вскочили, разом опомнившись.

— Что-то горит! — пискнула Брианна и бросилась к кухне, забыв про полотенце, оставшееся на полу.

Роджер поймал ее за руку, и девушка послушно остановилась. Теперь она была совсем холодной на ощупь, ведь по холлу гуляли беспечные сквозняки…

— Я это погашу, — сказал он. — А ты пойди, оденься.

Она стрельнула голубыми глазами и мгновенно умчалась в гостевую спальню. Дверь громко захлопнулась за ней, и по всему дому разнеслось эхо, а Роджер сломя голову бросился в кухню, ликвидировать аварию, но его ладони горели, словно обожженные огнем, внутренним огнем Брианны…

Роджер оттирал с плиты жирные прикипевшие брызги, от всей души проклиная самого себя. Ну о чем он думал, набрасываясь на Брианну, как взбесившийся лосось на самку во время весеннего спаривания? Содрать с девушки полотенце и швырнуть ее на пол… Господи, да она, должно быть, считает его теперь едва ли не сексуальным маньяком!

И в то же самое время жар наполнял его грудь — жар, не имевший отношения ни к стыду, ни к горячей плите, возле которой он стоял. Это был тайный жар кожи Брианны, все еще согревавший его. «Я так хочу тебя», — сказала Брианна, и она говорила правду.

Он был достаточно хорошо знаком с языком плоти, чтобы узнать желание и готовность уступить, когда сталкивался с ними. Но то, что он ощущал в момент их краткого соприкосновения, когда тело девушки стремилось к его телу, увело его намного дальше обычных представлений. Вселенная вокруг него сдвинулась с места с тихим, почти неразличимым щелчком; он и теперь всем своим нутром слышал отзвук этого щелчка и ощущал это движение.

Да, конечно, он хотел эту женщину. Он хотел ее всю, но это означало не только постель, не только тело. Он желал всю ее, навсегда. И в этот момент библейское выражение «едина плоть» стало ему понятным, обрело смысл. Они чуть-чуть не стали единой плотью там, на полу в холле, и когда он заставил себя остановиться, он вдруг почувствовал себя жалким и уязвимым… он больше не был цельной, здоровой личностью, он стал половинкой чего-то незавершенного, недоделанного…

Он выскреб пригоревшие остатки птицы из кастрюли и выбросил в мусорное ведро; наплевать, они могут прекрасно поужинать в ресторанчике при гостинице. К тому же им и лучше уйти из дома, подальше от искушения.

Ужин, легкая беседа ни о чем, возможно, прогулка к реке. Она, кстати, хотела послушать церковную службу в канун Рождества. А потом…

А потом он задаст ей вопрос, сделает ей официальное предложение. Она обязательно ответит «да», он это знал. А затем…

Ну что ж, после того они могут и вернуться в дом, вот в этот темный и тихий дом. Они будут здесь одни, наедине среди таинства священной ночи, наедине с любовью, только что появившейся на свет. И он подхватит ее на руки, и понесет вверх по ступеням, и священная утрата девственности вовсе не будет означать утрату чистоты, а скорее рождение бесконечного счастья.

Роджер выключил свет и вышел из кухни. За его спиной, забытый им, горел в темноте огонь газовой горелки, голубой и желтый, обжигающий и ровный, как огонь подлинной любви.

Глава 18

Вожделение

Преподобный отец Уэйкфилд был человеком доброжелательным и обладал широкими взглядами, он уважал чужое мнение и готов был терпимо относиться к любым религиозным доктринам, даже к таким, которые многие из его паствы и коллег сочли бы ошибочными, а то и вовсе богохульными.

И все же всю его жизнь перед Роджером стояло суровое лицо пресвитерианского священника-шотландца, полного подозрительности ко всему «римскому», — и потому Роджер ощущал некую непонятную неуверенность, входя в католическую церковь; он чувствовал себя так, будто его могли схватить сразу за порогом и насильно окрестить все эти заморские служители Истинного Креста в причудливых одеяниях.

Но ничего подобного не произошло, когда он вслед за Брианной вошел в маленькое каменное строение. В дальнем конце нефа он увидел мальчика в длинном белом балахоне, но мальчик занимался тем, что мирно зажигал две пары высоких белых свечей, украшавших алтарь.

Слабый незнакомый запах висел в воздухе. Роджер принюхался, пытаясь незаметно определить природу этого аромата. Благовония?

Брианна остановилась, ища что-то в сумочке, и он остановился рядом с ней. Девушка достала небольшой клочок черных кружев и приколола шпилькой к волосам, прикрыв макушку головы.

— Что это такое? — спросил Роджер.

— Я не знаю, как это у вас называется, — ответила Брианна, — но это нужно иметь на голове, если не хочешь надевать шляпу или мантилью. Ну, на самом-то деле это не такое уж строгое правило, просто меня приучили к этому с детства. Женщинам ведь не разрешается входить в католический храм с непокрытой головой, ты знаешь.