Барабаны осени. Книга 1. О, дерзкий новый мир! - Гэблдон Диана. Страница 76

— У него случились судороги. — Голос Джейми прозвучал небрежно, невыразительно. — Паршивая смерть, совсем паршивая.

Насчет этого он был прав. Мне самой ни разу не приходилось видеть умирающих от столбняка, но я достаточно хорошо знала симптомы этой болезни: сначала онемение лица, затрудненное сглатывание, а потом все мышцы рук и ног коченеют, а в шее начинаются судороги. Судороги и онемение быстро усиливаются, и тело больного становится твердым, как дерево, и в агонии изгибается дугой, и это повторяется снова и снова, и бесконечные мучения останавливает только смерть.

— Ронни Кэмпбелл сказал, что Бирнес умер с усмешкой на губах, — сказал Джейми. — Но что-то я не думаю, что он был в тот момент счастлив.

Это была мрачная шутка, но в голосе Джейми все же прозвучало легкое веселье.

Я выпрямилась, сидя на скамье, и по моей спине пробежали ледяные мурашки, несмотря на то, что воздух был очень теплым.

— Но это не слишком быстрая смерть, вообще-то говоря, — пробормотала я. В моем, уме вспыхнули самые черные подозрения. — От столбняка не умирают за один час, и даже за один день.

— Ну, вообще-то Бирнесу понадобилось на это пять дней от начала болезни и до ее конца.

Если до того в голосе Джейми слышались хотя бы легкие отзвуки юмора, то теперь они исчезли.

— Ты его видел, — уверенно заявила я, чувствуя, как внутренний холод начинает таять во мне, отступая перед зарождающимся гневом. — Ты его видел! И ты ничего мне не сказал!

Тогда, сразу после ужасных событий, я перевязала рану Бирнеса — страшную с виду, но не угрожающую жизни, — объяснила ему, что он должен оставаться где-нибудь в «безопасном месте», пока поверхность раны не затянется как следует. И, потрясенная случившимся, больше я не пыталась разузнать, как обстоят дела со здоровьем надсмотрщика; и именно понимание моей собственной вины, собственной небрежности вызвало во мне гнев, и я прекрасно это понимала, — вот только от этого мне не стало ничуть легче.

— А ты могла что-то сделать? Мне помнится, будто ты говорила когда-то, что судороги — это такая болезнь, которую нельзя вылечить, даже в твоем времени.

Джейми не смотрел на меня; я видела его профиль, обращенный к лесопилке, — черный силуэт головы на фоне чуть более светлой листвы окружавших нас деревьев.

Я заставила себя выпустить из судорожно сжатых пальцев волан юбки. Разгладила оборки, расправила их на коленях. И смутно подумала, что Федре понадобиться ужасно много времени, чтобы разутюжить их.

— Да, — с некоторым усилием произнесла я. — Да, я не могла его спасти. Но мне все равно нужно было его увидеть; я могла немного облегчить его страдания.

Теперь Джейми посмотрел на меня; я видела, как медленно повернулась его голова, ощутила движение его тела.

— Ты могла, — ровным тоном произнес он.

— А ты не дал мне такой возможности… — и вдруг я замолчала, припомнив отсутствующий вид Джейми в течение последней недели, и его уклончивые ответы, когда я спрашивала, где он был. Я как будто собственными глазами увидела эту картину: тесная, душная комнатка в доме Фархарда Кэмпбелла, где я перевязывала рану Бирнеса. Изгибающееся в судорогах тощее тело на кровати, медленно умирающее под взглядами тех, кого закон сделал своими невольными союзниками… и при этом Бирнес понимал, что умирает, презираемый всеми. Меня снова пробрало холодом, по коже побежали мурашки.

— Да, я не позволил Кэмпбеллу послать за тобой, — мягко сказал Джейми. — Есть закон, Сасснек, и есть правосудие. Я слишком хорошо знаю разницу между этими двумя словами.

— Но есть еще и такая вещь, как милосердие…

Если бы меня спросили, я бы поклялась, что Джейми Фрезер — милосердный человек. То есть он был таким когда-то. Но с тех пор прошло много лет, и это были трудные и жестокие годы… а сострадание — нежное чувство, оно легко поддается разрушению. Но я все равно думала, что он сохранил свою доброту; и теперь, при мысли о том, что он ее утратил, меня пронзила острая боль. Я не должна так думать, сказала я себе. Разве его поступок не был просто честным поступком?

Лодку развернуло течением, так что нависавшие над водой ветви оказались теперь между мной и Джейми. И из-за темной массы листвы до меня донеслось короткое фырканье.

— Благословенны милосердные, — произнес Джейми, — ибо и к ним будут милосердны. Бирнес милосердным не был, так что и к себе милосердия не нашел. А что касается меня, то я считаю: Господь уже высказал когда-то свое мнение по поводу людей, и я не собираюсь его оспаривать.

— Ты думаешь, это Господь наслал на него столбняк?

— Я вообще ничего не думаю о таких вещах, которые требуют воображения. Но на самом деле, — рассудительно продолжил он, — откуда еще можно ждать настоящего правосудия?

Я попыталась найти подходящие слова, но мне это не удалось. Оставив эти бесплодные попытки, я вернулась на более твердую и устойчивую почву фактов, несмотря на легкую тошноту, начавшую мучить меня.

— И все равно ты должен был мне сообщить. Даже если ты был уверен, что я не в силах помочь, все равно… Ты не врач, ты не мог решать в таком случае.

— Я не хотел, чтобы ты туда ходила, — голос Джейми звучал по-прежнему ровно, однако теперь в нем слышалась стальная нотка.

— Знаю, что не хотел! Но твои желания тут ни при чем, и что бы ты там ни думал — заслуживает ли Бирнес страдания, или же…

— Только не он! — Лодка чуть не перевернулась, когда Джейми резко встал на ноги, и я схватилась за борта, чтобы не упасть на дно. А Джейми заговорил с яростью: — Да меня ни на вот столько не интересует, помер этот Бирнес легко или тяжко, но я все же не монстр! Я тебя не пустил туда не потому, что не хотел облегчения его страданий, я тебя держал подальше, чтобы защитить тебя!

Мне стало легче, когда я услышала это, но почти сразу же во мне вновь вскипел гнев, — когда я осознала, что и почему он сделал.

— Ты не вправе был решать это! Это не твое дело! Если я не могу быть твоей совестью, то и ты не можешь быть моей! — Я сердито оттолкнула завесу ивовых ветвей, пытаясь увидеть Джейми.

Внезапно из листьев выскочила рука и схватила меня за запястье.

— Это мое дело — охранять тебя от опасности!

Я попыталась вырваться, но Джейми держал меня крепко и вовсе не намеревался отпускать.

— Я не маленькая девочка, которая нуждается в защите, и не идиотка! Если ты считаешь, что я чего-то не должна делать, объясни мне, и я тебя выслушаю! Но ты не можешь решать за меня, как мне поступать и куда ходить, если не хочешь меня оскорбить, — я не желаю этого терпеть, и ты чертовски хорошо это знаешь!

Лодка снова сильно покачнулась, листва ивы громко зашуршала, ветка треснула — и голова Джейми высунулась из-за зеленой завесы, свирепо сверкая глазами.

— Я и не пытаюсь тебе указывать, куда ходить!

— Ты решил за меня, куда мне не следует идти, а это точно так же дерьмово!

Листья соскользнули с плеч Джейми, лодка тронулась с места, сотрясаясь от накала наших чувств, — и мы медленно закружились, выплывая из-под нависшего над нами дерева.

Джейми нависал надо мной, огромный, как лесопилка, его плечи и голова закрывали большую часть пейзажа за его спиной. Длинный прямой нос оказался в дюйме от моего носа, глаза сузились. Глаза у Джейми были хотя и голубыми, но достаточно темными, чтобы при подобном освещении казаться совершенно черными, и смотреть в них с такого близкого расстояния было не слишком-то приятно.

Я моргнула Он — нет.

Прорываясь сквозь листву, Джейми выпустил мое запястье. Но зато теперь он ухватил меня за обе руки выше локтей. Сквозь рукава я ощущала жар его кожи. Ладони у Джейми были очень большие и очень твердые, и я как-то вдруг осознала, какие у меня самой хрупкие кости. «Я человек, склонный к насилию».

Когда-то прежде ему уже случалось меня встряхивать, раз или два, и мне это сильно не понравилось. На тот случай, если у него и теперь было на уме нечто в этом роде, я просунула колено между его ногами и приготовилась врезать ему как следует по самому уязвимому месту.