Вечный колокол - Денисова Ольга. Страница 41

— Ничего, ничего… — кивнул отец, хлопая его по коленке, — так лучше. Я знаю.

Млад не мог не согласиться, но предпочел бы осторожные прикосновения Даны. Отец долго разглядывал мокрый ожог с лопнувшими волдырями, пожимал плечами, и даже пригнулся, почти вплотную поднеся больную руку к носу. Как вдруг лицо его изменилось. Он нагнулся и поднял желтую от сукровицы салфетку, которую до этого просто отбросил на пол. Смотрел на нее, нюхал, скреб пальцем, а потом спросил, коротко и зло:

— Кто тебя перевязывает?

— Дана… — недоуменно и обижено ответил Млад.

— Дана? — брови отца поползли вверх, — ты же говорил что-то про врачей?

— Ну да… они тоже иногда приходят. Но Дана перевязывает меня три раза в день… Чтоб легче было. От мази всегда легче.

— Еще бы… — проворчал отец и встал, осторожно положив руку Млада на приготовленное полотенце, — а кто, в таком случае, дал ей эту мазь?

— Ты так говоришь, как будто она мажет мне ожоги ядом, — уязвленно заметил Млад.

— Не ядом, Лютик… Не ядом… Где она у вас стоит? Мазь я имею в виду.

— В сенях, на полке. На какой, я не знаю, не видел. В черном туеске.

— Я не зря гнал лошадь всю ночь напролет… — отец направился в сени.

— Может, ты мне объяснишь, в чем дело?

Отец не ответил, но через минуту вернулся, разглядывая туесок со всех сторон. Что-то на донышке его заинтересовало, он поднял туесок вверх и рассматривал, запрокинув голову. Потом долго нюхал мазь, растирал ее между пальцев, снова нюхал, а потом поставил на стол и вздохнул.

— Да. Я не зря гнал лошадь всю ночь напролет. Так кто дал тебе эту мазь?

— Бать, объясни мне, в чем дело, — Млад сжал губы.

— Хорошо. Видишь ли, — отец вздохнул снова, — в нее добавлена одна очень редкая травка. Она у нас не растет, ее привозят откуда-то с Ближнего востока. Я видел ее всего однажды, она обладает характерным запахом, который трудно забыть.

— Это псиной, что ли? — улыбнулся Млад.

— Нет. Псиной пахнет плохо очищенный собачий жир, на котором эта мазь настояна. И это отдельная статья! Потому что для мазей можно использовать жиры и более распространенные.

— Собачий жир? — Млад растерялся: почему-то это показалось ему неприятным.

— Да. И я думаю, он добавлен туда не только для того, чтоб отбить запах этой травки. Ты ведь этого запаха, скорей всего, не знаешь. А травка эта… Это не яд, нет. Не в этих дозах, по крайней мере… Эта травка лишит тебя способности волховать. А может, и подниматься наверх, про это ничего не знаю. Может быть, не навсегда, но надолго, на годы. Я видел ее всего однажды. Она действует подобно конопляным стеблям, которые ты кидаешь в костер, только сильней и незаметней: выживает из тебя твои способности, и заменяет их собой. Ты даже не заметишь, как жизнь твоя станет серой и мрачной, как все вокруг утратит для тебя смысл. Но вместе с тем, она обладает способностью снимать боль, поэтому используется врачами, но редко и очень осторожно, когда боль действительно в состоянии убить человека.

— Так может, для этого ее и положили в мазь от ожогов? — Млад действительно испугался, — Ты же рассуждаешь так, как будто кто-то хотел причинить мне зло.

— Да, хотел! Если бы не собачий жир, это можно было бы списать на ошибку! Но, видишь ли, собачий жир тоже считается одним из средств притупить способности волхва. И еще… посмотри, — отец поднял туесок у Млада над головой, — посмотри, что нарисовано на дне! Ты когда-нибудь видел такой оберег?

На туеске, пропитанном дегтем, была начертана странная конструкция из множества правильных треугольников, Млад никогда такой не встречал и покачал головой.

— Так кто дал тебе эту мазь? — отец поставил туесок на стол и присел рядом.

— Бать, я не верю, что они хотели причинить мне зло. Я знаю их много лет, это хорошие врачи, лучшие ученики доктора Велезара, они живут рядом со мной, они переживают за меня.

— Может, ты уже утратил способность видеть? — усмехнулся отец, — впрочем, я верю твоей оценке людей. Значит, надо искать того, кто дал им этот рецепт и этот туес. И давай-ка быстро снимать остальные повязки. Мои средства не столь хороши, но и вреда тебе не причинят.

Дана в тот же вечер привела к Младу своего товарища по факультету — Родомила, сказав, что он лучше всех в университете, да и во всем Новгороде, смыслит в расследованиях, и даже когда-то служил у князя Бориса в суде. Родомил оказался человеком немногословным, выслушал рассказ Млада и его отца, а потом, скривив лицо, забрал туесок с мазью и ушел, ни слова не говоря.

Часть II

Пророчества

1. Князь Новгородский. Один

Три недели прошло с тех пор, как ополчение выступило из Новгорода к Ярославлю. Пятитысячное войско выставил Новгород, три тысячи прислала Ладога; Ярославль и Владимир готовились присоединиться, чтоб вместе двигаться к Нижнему Новгороду. Москва направила войско ко Мценску, на Курск вышел младший из князей Киевских со своей дружиной.

Псков ничего не ответил новгородцам, впрочем, и без его ответа было ясно: угроза со стороны татар псковичей не пугает, и расплачиваться за ошибки новгородцев они не собираются.

Казанское ханство хранило гробовое молчание, крымчане пресекли обычные разбойничьи набеги на пограничные земли, хотя много лет подряд клялись, что это им не под силу.

Первое, что сделал Волот после памятного разговора с доктором Велезаром — послал в университет за Вернигорой. Он долго думал, кого отрядить послом к человеку, обиженному в Городище — вдруг они окажутся врагами? Князь хотел ехать сам, но вовремя одумался — об этой поездке будет трубить весь Новгород; даже если он отправится один, верхом — все равно будет узнан немедленно. Летом можно было бы добраться до университета малопроезжими лесными дорогами, зимой же оставался единственный путь — по Волхову, где и ночью непрерывным потоком шли обозы, ехали сани, мчались одинокие всадники.

Поразмыслив над этим, Волот написал Вернигоре длинное письмо; как умел, выразил ему уважение и именем отца позвал вернуться в Городище, хотя бы для разговора с князем. И с письмом этим отправил в университет дядьку — самого верного человека, которого знал, наставив его поклониться Вернигоре и выказать ему всяческое почтение.

Вернигора отверг богатые сани, посланные вместе с дядькой, не принял княжеского подарка — золоченого кубка с памятной надписью, но ответил князю письмом, в котором соглашался приехать в Городище через три дня, если к тому времени князь не передумает его принять. И при условии, если тот выйдет встречать его на Волхов: без торжеств и только для того, чтоб не стучать понапрасну в ворота княжьего терема.

Волот улыбнулся, изучая ответ Вернигоры — между строк читалась готовность служить.

И через три дня, как и было уговорено, Вернигора приехал на встречу с князем. Приехал верхом, в одежде, присущей скорей малым людям, но с неуловимыми признаками настоящего богатства, которое не выставляют напоказ: и за коня его на новгородском Торге знаток отдал бы высокий терем, и узда, отделанная золотом, куплена была далеко за морем, и инкрустированные ножны, мелькнувшие за поясом под расстегнутой шубой, хранили в себе дорогой булатный нож, да и шуба, с виду простая, без длинных рукавов, стелящихся по земле, на самом-то деле оказалась собольей, только обшита была не бархатом или парчой, а тонким заграничным сукном без блеска.

Сам Вернигора оказался человеком высоким, широким в плечах, но не от богатырской силы, а от природы наделенным крупной, широкой костью, что производило впечатление некоторой угловатости, медвежьей неуклюжести. Лицо его, прямоугольное, словно грубо вытесанное из темного дерева, покрывали крупные и глубокие морщины, сощуренные глаза смотрели насмешливо, но опущенные уголки больших бледных губ придавали лицу брезгливое, презрительное выражение. Волот видел его когда-то, когда отец был еще жив, но не обращал на него внимания, как на множество других людей, окружающих князя Бориса.