Перевал Дятлова, или Тайна девяти - Матвеева Анна Александровна. Страница 14

Где-где. В Москве. Пусть и не в рифму, зато правда. И чего всех тянет в этот несчастный город?

Я плюнула в урну. У нас в городе очень мало урн. Можно сказать, повезло.

Хорошо идти и думать о всякой ерунде.

Перед перекрестком с Белинского зашла в "Уральскую книгу". Купила себе пару книжек. И потом перебралась на правую сторону - там открывается очень красивый вид на Исеть. Я, правда, смутно представляла себе этот самый вид, но мне помнилось откуда-то, что он красивый.

На старом каменном мосту, глядя на чуть дымящуюся гладкую воду, толстую трубу канализации, которая тянулась вдоль Исети, и на стволы нежных берез, я вспомнила давешний сон, забытый поутру. Вспомнила четко, будто только что увидела.

- Надо срочно бежать домой и смотреть, что в папке, - сказала я речке, трубе и березам. Хотя очень здорово было бы еще немножко погулять - не убежит ведь от меня эта папка. А в квартиру Эмиля мне пока просто не попасть - собственный информатор Надежда Георгиевна сообщила, что новый жилец въедет только через неделю. Тогда Ира и появится. Надежда Георгиевна делала какие-то смелые предположения касательно Ириных контактов с этим самым жильцом, но я делала вид, что не понимаю ее, героически храня молчание.

В общем, надо еще пройтись. Дойду до конца Декабристов, где Александро-Невская церковь и монастырь.

Загорелся зеленый, и я машинально подчинилась его вежливому приказу.

Здесь было уже не так много машин. В задумчивости я пересекла еще одну проезжую часть и оказалась прямо перед круглыми куполами храма. Этот храм небогатый, но какой-то очень внушительный, настоящий.

Мимо нищих, матерящихся в споре за лучшее место и моментально изменивших риторику при моем появлении, мимо трех старых автомобилей, припаркованных чуть ли не под иконой на церковных воротах, мимо граждан, идущих с осторожностью по заледеневшим дорожкам, я прошла на церковную территорию и теперь остановилась перед входом в храм. Чегото ждала.

Из храма вышли невысокая старуха в черной косынке и молодой человек. Оба крестились истово, по всем правилам.

Я бы тоже хотела так уметь… Завидую тем, кто искренне верует, не изображая каких-то несуществующих чувств, не подделывая свои эмоции. Легко представить себе, каким мощным подспорьем может стать собственная вера. В принципе только она способна оправдать и объяснить все, даже самые нелепые и страшные события жизни.

Верующим людям не страшно умирать: они думают, что их ждет лучшая жизнь - где-то там, далеко.

А у меня не получается в это поверить. Не знаю, что тому виной - атеистическое воспитание, которое досталось всему моему поколению, или не те книжки, читанные в детстве… Как бы мне хотелось поверить, что Бог - не есть придуманное, но настоящее, и что после смерти есть что-то еще. С детства боюсь смерти, даже не самого этого факта, а осознания другого - после смерти не бывает ничего. (По-английски звучит так: "бывает ничего", у них нет двойных отрицаний - очень удобно.) Меня мучили кошмары про это самое ничего, оно представлялось мне чем-то вроде полой статуи, в которую меня поместят, так что складки мрамора повторят черты лица и контуры тела и будет нечем дышать. Я даже маме не могла объяснить, что именно так пугает, просто спрашивала:

- Мама, я умру?

- Нет, - говорила мама. И я успокаивалась. А потом одна знакомая мне сказала:

- Все обязательно умрут. В чем-то другом можно сомневаться, но смерти еще никому не удавалось избежать.

Мучительная правда этих простых слов стала моим наваждением. И с годами этот страх не пропал. Я окрестила его танатофобией и научилась жить с ним.

Меня совершенно не устраивала советская мораль - дескать, надо совершить подвиг или какое-нибудь там открытие, чтобы народ запомнил мою личность и потом с этим самым открытием бы и отождествлял. Да наплевать! Какая разница, если мое тело к тому времени перестанет существовать, а душа… А кто сказал, что душа существует? Пока что в этом расписы ваются только дешевые газеты, из тех, что оставляют краску на пальцах через несколько секунд контакта…

Как-то раз, по-моему, три года назад одна моя подруга позвала гостей на Рождество, и мы - четыре вполне взрослые и самостоятельные девицы - устроили спиритический сеанс. Написали буквы на круге из ватмана, зажгли свечи и начали крутить блюдце. То есть мы его не крутили - оно натурально ездило само по себе и "писало" с помощью наших букв всякие слова. Мы всего лишь держали руки в нескольких сантиметрах от этого блюдца, причем я готова поклясться, что никто из девчонок к нему не прикасался.

Сначала мы вызвали дух Беллинсгаузена. Почему именно Беллинсгаузена, я не помню. Но он пришел и долго, обстоятельно отвечал на все наши глупые вопросы: когда я выйду замуж? Сколько у меня будет детей?

Помню, как спрашивала Наташка - очень серьезно и вежливо, будто на приеме у врача:

- Скажите, пожалуйста, мой жених будет богатым?

Потом мы "отпустили" Беллинсгаузена и вызвали дух поэта Николая Олейникова. И вот тут начались очень странные вещи. Блюдце просто летало по ватману и составляло слова, которые оказались олейниковскими стихами! Я потом специально проверила по книжке: он "читал" нам про жука-антисемита. Вряд ли кто-то из моих подруг мог знать это произведение.

Потом дух остановился, перевел дух и написал одно слово:

Шлюхи.

Наташка побелела и спросила:

- Мы вам не нравимся?

И он ответил:

Люблю.

Предсказания духов не сбылись. Наташка, которой пообещали "полную чашу" во всех смыслах, до сих пор одна, да и у остальных девчонок, включая меня саму, все остается по-прежнему или даже становится хуже. И мы часто спрашиваем друг у друга: что это было? Массовый психоз? Истерика? Или правда?

Тогда я тоже ходила в церковь и поставила две свечи - за упокой души Фаддея Беллинсгаузена и Николая Олейникова, души людей, которые мы, глупые девицы, потревожили.

Мне все равно кажется, что Олейникову нравилось с нами болтать.

Как они живут там, эти души? Откуда мы их вызвали? Почему они не вселяются заново в тела новорожденных младенцев? Ведь если рассудить здраво, Богу совершенно невыгодно создавать новые души для новых людей - лучше брать старые. А если душа уж совсем поганая, как у Ленина или Гитлера, тогда ее можно оставить на вечное поселение в аду. Но таких ведь мало, в основном все люди - почти все - достойны жизни.

Когда-то я видела индуистские похороны в Непале, в храме Пашупатинат. Индуисты поджигают своих покойников на берегу священной реки и потом радуются тому, что у души начинается новая жизнь. Та, которую ты заслужил в прежней. Мне никогда не пришло бы в голову радоваться, если кто-то умер.

Единственное, что я могу себе представить хорошее в смерти, это редкое чувство покоя, которое иногда приходит перед самым глубоким сном, когда становится все равно - проснешься ты или нет. Еще мне иногда снится сон, в котором понимаю, что это жизнь моей души, - в этом сне я всегда лечу мимо красивых зеленых деревьев, лечу невысоко, но быстро, меня никто не видит, а я вижу все. И при том - совершенно счастлива.

Вот о чем я думала, глядя на храм. Пара, крестившаяся на купола, давно ушла, и я была совершенно одна во всем церковном дворе.

Моя бабушка окрестила меня в каком-то совсем невменяемом возрасте, поэтому я спокойно захожу в храм и даже иногда молюсь - как умею, и ставлю свечи.

Теперь мне надо было поставить девять свечей.

Я спросила у строгой старушки, которая продавала при входе церковную литературу, иконки и свечки - они стояли пучками в стаканах:

- Можно ставить свечу, если человек некрещеный?

- Можете поставить, помолиться, а вот у алтаря поминовение заказывать нельзя.

Я не уверена в том, что все дятловцы были некрещеными. Время для людей религиозных было катастрофическим, но многие крестили детей тайно. Наверняка, крестили Зину - она родом из деревни, да и многих других тоже. Но я ведь не знала этого наверняка.

Купила не девять, а десять свечей - захотелось поставить одну за здравие. Бывшего мужа - Вадика.