Донос мертвеца - Прозоров Александр Дмитриевич. Страница 47

– Костя, Росин! – он направился в сторону бумажной мельницы. – Ты мне нужен.

Девушка вернулась во двор.

– Ну как, боярыня? – поинтересовался гость.

– Я думаю, мужики сегодня или завтра съездят в одно место, постараются решить.

– Я тогда заеду еще раз на третий день, узнаю, как сложилось?

– Приезжай, – кивнула Юля.

– Хорошо, – боярин направился к коню, затянул подпругу, поднялся в седло. – Прощевай, боярыня.

– Варлам! – не удержалась девушка.

– Да, боярыня? – остановил коня тот.

– Я, наверное, сегодня перееду…

– Тогда с новосельем тебя, боярыня.

– Спасибо… – кивнула спортсменка.

Боярин Варлам Батов пустил коня в галоп. Юля проводила его взглядом и разочарованно покачала головой:

– Не приедет, – она вздохнула и добавила: – Импотент…

Никита взял кадушку с похожей на содержимое выгребной ямы баландой и понес ее в соседний дом – свиньям. Смотреть на тошнотворное месиво он не мог даже краем глаза: там плавали какие-то рыбные ошметки, распаренная крупа, полупереваренные брюква, репа, морковь, склизкие соленые грибы и еще какая-то мерзость – но хрюшки ели это с таким удовольствием, что едва не нахваливали человеческим голосом. Как-то, в приступе самостоятельности, он попытался сварить им нормальный суп – жрать не стали.

Он вылил баланду в корыто, нервно передернул плечами, увидев, как розовобокое зверье с радостным повизгиванием накинулось на еду, отвернулся. Потрогал печь – теплая. Стараясь не думать о том, почему так происходит, он вернулся в свою избу, уселся перед окном и принялся законопачивать влажным болотным мхом щели между стеклянной рамой и стенами.

Все рамы и все стекла, которые оставались на автомобилях, провалившихся в шестнадцатый век вместе с людьми, он уже поснимал. Часть спрятал в лесном схроне на случай, если при очередном набеге не успеет снять эти, а четыре рамы со сдвижными стеклами, со своего собственного «Доджа», поставил в окна дома вместо той рыбьей кожи, что была натянута здесь раньше. Теперь изба имела двойные стекла, и тепло держала куда как лучше, нежели раньше. Вот только щели имело смысл забить, чтобы не поддувало.

Хомяк вспомнил все те страсти, которые в школе слышал про ужасы старинного крестьянского быта, и усмехнулся. Помнится, училка рассказывала, что топящиеся по-черному печи дымили в дом, чад разъедал глаза, люди спали по полатям под потолком, спасаясь от угарного газа, и жили с открытыми дверьми, чтобы не задохнуться.

На самом деле все оказалось иначе: печь топили один раз, днем, пока в доме никого нет – все на работах. К вечеру дом проветривался, в нем устаивался свежий и чистый уличный воздух, который быстро нагревался. Вот и все. Массивная печь держала тепло долго – до трех суток, и если ее ежедневно подтапливать, то никаких проблем не доставляла. И чада никакого он не чувствовал, и спал в нормальной постели, сколоченной из досок закрытых набитым сеном матрасом.

Правда, у себя, в Кельмимаа, он нормальный дымоход все-таки выложил. Но лишь потому, что любил иногда у огня открытого посидеть – и о работе в это время не думать. Позади громыхнула посуда – Никита вздрогнул, но не обернулся, и вообще сделал вид, что ничего не заметил. Просто вспомнил о том, как давно не ел банальной яичницы или просто вареных яиц. В доставшийся ему деревне из скотины имелись только свиньи – куриц хозяева почему-то не держали. Соскучившись по банальным яйцам, он хотел выменять несколько хохлушек в соседней деревне, у Ижоры – но после того, как он покаялся тамошнему священнику в общении с нежитью, а потом пошел забирать скотину и не вернулся… С тех пор все местные жители, увидев его, шарахались в стороны, перепугано крестились, и если до сих пор не предали огню – то только боясь сами замараться в нечисти.

Теперь яйца и яичница стали для него навязчивой идеей – но раздобыть в невской глуши нескольких куриц и петушка было негде. Яичница-глазунья: разлившаяся по сковородке белизна, над которой проступают ярко-желтые дрожащие шарики, да еще пара ломтиков прячущегося внизу бекона.

– А-а, – упрямо тряхнул он головой. Сказал бы ему кто-нибудь раньше, что основной проблемой для провалившегося в шестнадцатый век человека станет яичница – ведь в лицо бы рассмеялся!

На столе уже возвышался, наполняя избу ароматным дымком, глиняный горшочек, рядом с которым лежала деревянная ложка. Никита сел за стол, с интересом зачерпнул. В густом белом соусе обнаружилось тонкие рыбные листики – похоже, нарезанные из спины судака – в которые были завернуты перемешанные с луком соленые грибы.

– М-м, вкуснотища-то какая! – ни к кому не обращаясь, похвалил он.

Поев рыбки и запив угощение водой из стоящей у двери бадейки, Никита подпоясался, сунул за пояс топор, вышел на улицу и, опрокинув стоящие у стены сани, поволок их за собой. Позволил себе немного баловства: сел сверху и скатился вниз с холма, а потом впрягся в веревку и направился вверх по реке.

– Эй, Никита!

Он поднял глаза и обнаружил двух размахивающих руками лыжников.

– Постой! – они подъехали ближе, и Хомяк с облегчением узнал ребят из исторического клуба, ухнувшихся сюда вместе с ним. Или, точнее – это он на свою голову со всей этой компанией связался.

– Постой, Никита…

Того, что со шрамами от застарелых ожогов на лице звали, помнится, Игорь, а второго, немного ниже ростом и пошире в плечах, Костей Росиным.

– Ну, здорово, мужики, – кивнул Хомяк. – Как жизнь?

– Хреново жизнь, – без предисловий ответил обожженный. – У меня племянница пропала, Инга. Может, помнишь – в красном платье, пела еще на берегу?

– Не видел, – покачал головой Никита. – То есть, певицу помню, ее не забудешь. Но здесь я ее не видел, не приходила.

– Мы другое хотели узнать, – переглянулись гости. – У тебя жена-то дома?

Хомяк промолчал, и тогда Росин принялся ему горячо объяснять:

– Понимаешь, она ведь у тебя ливонский набег предсказала, с полной точностью. Опричник не поверил поначалу, но ополчение собрал, и на Луге мы на них и напоролись. Значит, может она что-то определять и предсказывать. Давай, пусть она на Ингу погадает… Или, как там она это у тебя делает… Ну, попробует узнать, где девчонка, что с ней, куда пропала? Ты чего молчишь? Мы тебя отвлекаем от чего-то?

– Да вот, сена хотел привезти. Копенку накосил на лугу выше по реке…

– Так давай, поможем?

– Да ладно, в другой раз, – Никита вздохнул и развернул сани.

Они вернулись в Кельмимаа, зашли в дом. Здесь весело потрескивал огонь, от печи накатывали волны жара, после уличного мороза показавшиеся просто обжигающими. В духовке что-то шумно булькало.

– Где супруга-то? – закрутил головой Росин.

– Настей ее зовут, – произнес запретное слово вслух Хомяк, и тут же услышал покашливание.

– Здесь я, – появилась она от дверей с полным чистой невской воды ведром.

– Ой, извините, не заметил, – посторонился Костя и девушка поставила стянутое тонкими железными обручами ведро к печи.

– Здравствуйте, гости дорогие, – поклонилась Настя. – Вам дать горяченького покушать с дороги?

– Простите, что я так прямо, – повернулся к ней Картышев. – Но у меня племянница пропала, уже почти месяц назад. Просто в один из дней исчезла, и все! Может, вы сможете что-то про нее определить? Постарайтесь, пожалуйста, на вас последняя надежда. Вы уж простите, не до еды. Кусок в горло не лезет.

– Тяжко мне так сказывать, – опустила глаза к полу девушка. – Пропащей вашей я не видела, не знала, не касалась даже…

– Я платье ее захватил, – потянулся к заплечному мешку Игорь. – Платье летнее, она его с осени не носила. У нас всякие экстрасенсы по вещам местоположение пропавшего определяли… Если не врали, конечно…

– Зачем лгать, коли утварь в руке держишь, – Настя повернула голову к извлеченному на свет красному свертку. – Скарб про смертного многое открыть может.

– Ну, и? – Картышев помялся, держа платье в протянутой руке, потом прошел в центр комнаты и положил его на стол. Настя, чуть склонив набок голову, скользнула следом, протянула руку, прикоснулась кончиками пальцев к ткани, тихо улыбнулась: