Воронья дорога - Бэнкс Иэн М.. Страница 4

– Кстати, как нога, бабуля?

– Отлично,—проворчала она.—Через неделю снимут гипс. Скорей бы…

Колеса инвалидного кресла шуршали по травянистым обочинам дорожки. Я вспомнил, что хотел кое о чем спросить.

– Бабуля, а что вы хотели сделать с тем деревом?

– Да только ветку отпилить.

– Зачем?

– Белки сделали из нее трамплин для прыжков на птичью кормушку, вот я и решила положить этому конец.– Она клюкой сбила с тропинки в воду мятую коробку из-под йогурта.

– Сами? Может, стоило кого-нибудь попросить?

– Прентис, ты переоцениваешь мою недееспособность. Не кинься на меня та ворона, все было бы в порядке. Дрянь неблагодарная!

– А, значит, птица виновата?

Я представил себе, как лупоглазая черная птица пикирует на бабушку и сбрасывает ее с лестницы. Может, ворона смотрела «Омен» [9]?

– Кто ж еще? – Бабушка Марго извернулась в кресле, подняв и клюку, и голос: – Несколько лет назад я бы одними синяками отделалась. Будь она проклята, хрупкость бедерных костей. Столько из-за нее в старости проблем, особенно у женщин,– Она коротко кивнула.– Так что считай себя счастливчиком.

– Как скажете,– улыбнулся я.

– Чертовы птицы,– пробормотала она, разглядывая шеренгу ясеней на краю поля с такой лютой ненавистью, что я уже был готов услышать протестующий вороний грай.– Ладно,– пожала она плечами.– Поехали-ка домой, мне пора.

– Как скажете,– повторил я и развернул кресло.

Бабушка Марго закурила новую сигарету.

– Ветка, между прочим, никуда не делась.

– Я о ней позабочусь.

– Ай да молодец!

Где-то в вышине подал голос жаворонок. Я катил бабушку по тропинке у воды. Вывез ее на шоссе, а затем – на гравиевую подъездную дорожку. И наконец мы пересекли залитый солнцем двор перед высоким домом с засиженным воронами фронтоном.

В тот же день я спилил злополучную ветку и поехал в Галланах, в гости к дяде Хеймишу – чаевничать. Отец подкатил, когда я с лестницы пилил живой дуб и отмахивался от слепней. Он, выйдя из «ауди», постоял и посмотрел на меня, потом скрылся в доме, а я все пилил.

Мой прапрапрадед Стюарт Макхоун был похоронен в особом гробу: отлитом из черного стекла умельцами, которые работали под его началом, когда он был управляющим фабрикой «Галланахское стекло» (теперь эту должность занимал дядя Хеймиш). Бабушке Марго достался вполне традиционный – деревянный – «ящик». Он уехал в стену, когда месса Баха вышла на последнее хоровое крещендо. Облицованная деревом дверь скользнула по желобам на свое место, загородила нишу, в которой скрылся гроб, а затем перед ней опустился небольшой пурпурный занавес.

Под присмотром надзирателей-похоронщиков мы все выстроились для безусловно важного и ответственного ритуала покидания часовни. Первыми вышли мои отец и мать.

– Тоуни, я же говорил, мы не там сели,– услышал я за спиной шепот дяди Хеймиша. Тетя Тоуни лишь цыкнула: «Ш-ш-ш!» Снаружи стоял тихий пасмурный день, было прохладно и сыровато. Тянуло дымком: где-то поблизости жгли палую листву. Глазам открывалась обсаженная березами дорога, что вела от крематория к городу и океану. Вдали, в дымке, северная оконечность острова Джура казалась темным пастельным пятном, лепешкой на серой глади моря. Я оглянулся: повсюду запаркованные машины, между ними люди в темном стоят группками, толкуют о своем. В неподвижном воздухе белели выдыхаемые ими клубы. Дядя Хеймиш разговаривал с адвокатом Блоком, тетя Антонайна – с моей матерью, отец – с Эрвиллами. Фигурка отпадной Верити почти целиком пряталась за моим отцом, лишь выступал край снежно-белой лыжной куртки из-за твидового пальто моего старика. Я хотел было сместиться, чтобы видеть Верити лучше, но передумал: вдруг кто-нибудь заметит сей маневр. Хорошо хоть, что она приехала без «эскорта»,– такой мыслью ободрил я себя. Вот уже два года я боготворил Верити. Боготворил издали, потому что раньше ее всегда сопровождала преотвратнейшая тварь по имени Родни Ричи. Его родителям принадлежала в Эдинбурге фирма «Доставка грузов "Ричи" – сервис надежный и цены в рамках приличий». Мой отец как-то побывал у них в гостях и под впечатлением этой встречи придумал термин «ричевое излишество». С недавних пор в семействе Эрвиллов муссировался слух, будто Верити взялась за ум и готова дать «Доставке» отставку. По крайней мере, на этот раз предмет моего обожания явился сюда без дегенерата Родни на буксире – что обнадеживало.

Я подумал, не подойти ли к Верити. Ну, может, потом, когда в замок вернемся. Еще я склонялся к мысли насчет поговорить с Джеймсом, но братишка опирался на стену крематория, явно пребывая не в духе: томился скукой и, похоже, замерз в кем-то одолженном пальто, в шапке с опущенными «ушами», под которые наконец-то (прощай мучительная ломка) вернулись наушники плеера. До сих пор, должно быть, на Doors торчит. В эту минуту я едва не пожалел, что рядом нет нашего старшего брата Льюиса: ему не удалось выбраться на похороны. Льюис симпатичный, он смышленей и остроумней меня, поэтому я не часто по нему скучал.

Я остановился возле «ягуара» дяди Хеймиша. Может, просто сесть в машину? Или подойти к кому-нибудь завязать разговор? Я чувствовал, что приступ застенчивости – каковой болезни я, к сожалению, подвержен – уже неминуем.

– Здравствуй, Прентис. Как дела?

Это был низкий и хриплый, но все же девичий голос. Подошла Эшли Уотт, похлопала меня по плечу. За ней по пятам следовал братец Дин. Я кивнул:

– Привет. Все путем. Здорово, Дин.

– Салют, чувак.

– Ты ради этого приехал? – Эш кивнула на серый гранит приземистых крематорских построек. Ее длинные желтовато-коричневые волосы были собраны в узел на затылке; угловатое волевое лицо, на котором господствовали орлиный нос и большие очки с круглыми линзами, казалось озабоченным и печальным. Мы с Эш – сверстники, но при ней я всегда почему-то чувствовал себя моложе.

– Ага. В понедельник – обратно в Глазго.– Я опустил взгляд.– Ух ты! Эш, я тебя в юбке еще ни разу не видел.

Эш всегда носила джинсы. Мы с ней дружили, сколько себя помнили, на одном ковре в одни игрушки играли, но чтобы она ходила в чем-нибудь кроме джинсов – не припомню, хоть убейте. Ведь ноги у нее в порядке, сейчас вполне симпатичные икры выглядывают из-под черной миди-юбки. На Эшли большая тужурка морского фасона с завернутыми обшлагами и черные перчатки; благодаря средней высоты каблукам она теперь одного роста со мной.

– Короткая у тебя память, Прентис,– улыбнулась Эш.– Школу помнишь?

– Школу? Ага,– кивнул я, глядя на ее ножки.– А кроме школы —ни разу.—Я пожал плечами и осторожно улыбнулся.

В средней школе я был несносным ребенком и был им долго, с первого дня обучения до конца четвертого класса. И самое яркое воспоминание, связанное с Эш,– как мы с ее двумя братьями устроили засаду и забросали снежками ее с сестрой и их мальчиков, когда в сумерках они возвращались из школы домой. Чей-то снежок сломал длинный острый нос Эшли. Я подозревал, это мой грех,– подозревал по той лишь причине, что вроде бы никто больше не улучшал баллистические качества снежков увесистыми камешками.

Нос ей, конечно, поправили, и по окончании школы мы даже подружились.

Эш чуть нахмурилась, ее серые глаза, слегка увеличенные линзами, смотрели в мои.

– Мне очень жаль, что бабушки Марго больше нет. Всем нам жаль.– Она резко обернулась к брату, закуривавшему позади нее «регал».

Он кивнул. На нем были темные джинсы и темно-синее пальто «кромби», видавшее как будто лучшие десятилетия.

Я не знал, что и сказать.

– Мне будет не хватать ее,– произнес я будничным тоном. С тех пор как узнал, что бабушка умерла, старался об этом не думать.

– Прентис, это че, сердце? – поинтересовался Дин, выпустив клуб дыма.

– Нет,– ответил я.– Она с лестницы упала.

– Так это же вроде было в прошлом году? – проговорила Эш.