Анахрон. Книга первая - Беньковский Виктор. Страница 91
Они обсуждали предстоящую поездку с гостями в Кремль, а потом — к строящемуся храму Христа Спасителя.
Тут Лантхильда закричала:
— Срэхва, Сигисмундс! Срэхва!.. Льюги!
Сигизмунд и сам видел, что срэхва. Остановил кассету. Нажал на паузу, все персонажи замерли в позах кормления.
— Бихве срэхва? — спросил Сигизмунд.
Лантхильда возбужденно заговорила. Как понял Сигизмунд, это не может быть кунсальтинг. У них у всех — Лантхильда обвела пальцем застывших на экране персонажей — огос скалкинс.
Сигизмунд стал мучительно переводить с девкиного на русский. Ого — телевизор… Нет, стоп. Ого — глаз. Глаза…
— Лантхильд, хвас ист скалкинс?
Лантхильда сбегала за листком бумаги. Быстро набросала несколько фигур. “Манна”, “квино” — это понятно. Под ногами у манны и квино стояли две другие фигурки, маленькие и приниженные. Одна — “барнс” — изображал ребенка. Другая — “скалкс” — взрослого мужчину, с бородой, но почему-то маленького.
Лантхильда постучала пальцем по маленькой бородатой фигурке: “скалкс”.
Стало быть, в социальном плане в лантхильдиной тайге скалкс котируется весьма невысоко. Шестерка, одним словом…
Лантхильда горячо растолковывала что-то, показывая то на телевизор, то на рисунок. Из ее разъяснений Сигизмунд понял, что Михаил был идентифицирован ею как скалкс. Однозначно. По глазам определила. По огос, то есть.
В принципе, да — шестерка и есть… Интересно, сколько актерам платят за съемки в таких роликах? Гроши, небось…
Тем не менее Сигизмунд настоял на том, чтобы досмотреть кассету хотя бы до середины.
Михаил сводил друзей в оперный театр. Потом на заливку фундамента Храма Христа Спасителя. Побывал с ними в казино. Зачем-то обучил их пользоваться газовой плитой. Это был единственный эпизод фильма, который девка смотрела с пристальным интересом.
Несмотря на полную нежизнеспособность Михаила со товарищи, к Рождеству Лантхильда с трудом начала складывать слова. Делала она это по-своему, с жуткими ошибками.
Началось это внезапно.
Теперь они спали вместе, обнявшись. И вот, проснувшись поутру и дождавшись пробуждения Сигизмунда, Лантхильда произнесла:
— Сигисмундс, ми йедем Крэмл когда?
Сигизмунд захохотал, взбил ногами одеяло, схватил Лантхильду за шею и повалил на себя. Она высвободилась и с важным видом повторила:
— Ми йедем в Крэмл когда?
— Никогда, — сказал Сигизмунд.
— Патамутто? — строго спросила Лантхильда.
— Патамутто мы живем в другом городе. — Подумав, Сигизмунд добавил: — Лантхильд живет в Петербурге. В Петербурге нет Кремля. И слава Богу!
Она пошла варить кофе. Сигизмунд слышал, как она, гремя посудой, распевает во все горло:
— Неет Крэмлья — и слава Боху! Неет Крэмлья — и слава Боху!
Видеокурс русского языка для папуасов обогатил память Лантхильды десятком полезных слов, из которых наиболее стойко укоренились “стол”, “стул” и “кунсальтинг”. И всё.
Если уж на то пошло, скорее, сам Сигизмунд обучался девкиному наречию.
Все как-то замерло. Молчал телефон (Сигизмунд даже несколько раз проверял, не отключен ли он ненароком). По ого натужные новогодние шутки сменились телевикторинами, которые убеждали угнетенный растущей кварплатой народ, что мол все о'кей ребята, щас угадаем слово из трех букв и за это генеральный спонсор вам подарит радиотелефон. За всем этим мерещился неистребимый Михаил.
От видеокурса Сигизмунда всерьез затошнило уже на середине первой кассеты. Не выдержал — позвонил Генке.
Генка был страшно занят.
— Трахаешься ты там, что ли? — спросил Сигизмунд.
— Убегаю.
— Ладно, убегай. Что за лабуду ты мне подсунул?
— Чего? Какую лабуду?
Генка приготовился обижаться. Должно быть, решил, что на его шедевр намекают.
— Что за курс ублюдочный?
— Какой курс? Да говори ты толком, мне некогда.
— Курс русского языка.
— А, — беспечно сказал Генка. — Не знаю. Я не смотрел. Папуасам, говорят, нравится…
Сигизмунд понял, что здесь разговаривать бесполезно, и положил трубку. Папуасам нравится!..
Посмотрел еще кусочек, уже без Лантхильды. Пытался разобраться, что именно его так взбесило. Кусочек был выбран наугад.
Сигизмунда побаловали посещением дорогого кабака. Вернее, побаловали Михаила с супругой и дружками-штатниками. Все пятеро сидели за столиком и глазели на певичку. Михаил объяснял, что она исполняет старинный русский романс и авторитетно порекомендовал эту песню для заучивания. Жена Михаила не упустила случая заметить, что она тоже исполняет этот романс. И что в русских семьях принято исполнять романсы.
С соседнего столика гостям Михаила поступило сообщение о том, что романс улетный. Гости осведомились, что такое “улетный”. Им охотно растолковали.
— Ломовой, — пробормотал Сигизмунд.
Появилась певичка, гармонично сочетавшая в себе крайнюю молодость с крайней потасканностью. Ломаясь, оглаживая себя по груди и бедрам, она начала завывать “Калитку”. При этом такие простые слова как “Отвори потихоньку калитку” она ухитрялась произносить так, будто намекала на что-то исключительно извращенное. Гости восторженно внимали. Михаил снисходительно пояснял, что в романсе раскрывается русская душа.
Сигизмунд выключил ого. Осталось ощущение, будто в чане с дерьмом побывал.
И программы ТВ, и курс русского языка в равной мере были пронизаны “новым сладостным московским стилем”. Угадай слово из трех букв. Которое пишут на заборах. Да нет, дурачок, не это. “Ура”.
Рождественский сочельник застал Сигизмунда за сложными подсчетами. Подсчеты производились поутру на кухне, за первой сигаретой.
В “заточение” Лантхильда уходила перед самым Новым Годом. К Сигизмунду она пришла в ночь со второго на третье. Позагибав пальцы, Сигизмунд пришел к закономерному выводу и вечером жестом фокусника выложил перед Лантхильдой презерватив. Советские “пулеметные ленты” давно канули в Лету, и на смену им пришли игривые импортные упаковки. Тоталитарный советский презер держал десять литров воды. Импортный — только пять. На сигизмундовом красовался остров Пасхи. Пальмы, берег океана, истуканы. Истуканы задумчиво глядели на закат.
Лантхильда в недоумении воззрилась на остров Пасхи. Истуканами не заинтересовалась. Можно подумать, у себя в тайге каждый день таких видела. Небось, окромя пьяной морды Вавилы… Хотя, если честно, на ликах истуканов также не имелось отпечатка яростного интеллектуализма.
— Хва?.. — спросила Лантхильда. — Цо йетто?
Звуки “ч” и “щ” она не произносила и по-северному “цокала”: цай, цаска…
— Это, Лантхильд, друг семьи. Поняла? Фрийонд. Друг. Стоит на страже счастливого детства.
— Фрийондс? — изумилась Лантхильда. — Хвор?
— Что — где? Здесь. Вот же он.
Они оба уже разделись. Лантхильда очень быстро перестала стесняться наготы. Сидела, как ни в чем не бывало, подперев кулаками щеки. С детским любопытством смотрела на Сигизмунда — что он еще придумал.
Сигизмунд продемонстрировал. Чувствуя себя полным дураком, приступил к использованию Изделия Номер Два. При разворачивании Изделие потрескивало.
— Ну, собственно, вот… — нелепо проговорил Сигизмунд и, убрав руки, показал Лантхильде результаты своих усилий.
Несколько мгновений Лантхильда ошеломленно созерцала, а потом зажмурила глаза и разразилась неудержимым смехом. Она стонала и всхлипывала, по щекам у нее текли слезы.
— Да хватит тебе! — не выдержал Сигизмунд. Он был растерян. Когда рыдания Лантхильды стихли, и она смогла, наконец, открыть глаза, Сигизмунда предал лучший друг.
Облаченный в “резинку” с уныло свисающим хвостиком, он неожиданно устремился ввысь. Хвостик мотнулся, будто сигнальный флажок.