Анахрон. Книга первая - Беньковский Виктор. Страница 92

Лантхильда взвыла не своим голосом и, содрогаясь, повалилась на тахту.

Ну все. Хватит. Надоело. Всякий раз, когда Сигизмунд пытается быть разумным человеком, он выглядит полным кретином. Весь красный, с горящим лицом, Сигизмунд наклонился и принялся стаскивать Изделие. К черту. Дальше инициативу перехватил Сигизмунд-спятивший, и все пошло как по маслу.

Сигизмунд уже заметил, что скоро раздвоению личности настанет карачун. Разумная ипостась оказывает последние, конвульсивные попытки сопротивления. Все, что связано с Лантхильдой, находится в первозданной гармонии с Сигизмундом-спятившим. А Сигизмунду-диалектическому это нравилось все больше и больше.

С каждым разом он убеждался в том, что с Лантхильдой ему хорошо. Очень хорошо. Как ни с кем не было.

Она не была ни бесстыдной, как Светочка, ни изобретательной, как Аська. Лантхильда была ласкова. Размягчающе покорна. И что бы он ни делал — не только в постели, вообще всегда — вызывало у нее радость. Иногда в кино такими показывают самурайских жен.

Мужики обычно хохочут и говорят, что так не бывает, а их жены молча злятся.

Оказывается — бывает.

И эта ласковая готовность принимать все, что бы ни исходило от Сигизмунда, вдруг очень ясно натолкнула его на понимание его развода с Натальей.

Лучшего партнера, чем Наталья, у него не было. Они идеально подходили друг к другу. Секс был последним, что их еще связывало, когда остальные нити были уже оборваны. Когда не осталось уже ни взаимного притяжения, ни общих тем для разговора, ни простого уважения. Когда они оскорбляли друг друга походя, почти не замечая этого.

Они садились за стол, Наталья брала вилку себе, а Сигизмунду приходилось снова выдвигать ящик и брать вилку себе. Они никогда не отрезали хлеб на двоих. Только себе. Второй, если захочет, отрежет сам. Таков был финал их совместной жизни.

А начало… Начало было совершенно другое. Да ладно, что вспоминать.

Если тебя раздражает манера жены мять тюбик зубной пасты, то пора, браток, разводиться. Это уже диагноз.

Но секс еще держался — последним бастионом. Потом в одночасье сдался и он. Хватило одного скандала. Ночного.

Несколько раз Сигизмунд начинал запугивать себя сценами разрыва с Лантхильдой. И — не получалось.

Лантхильда — не Наталья. Прежде всего, Лантхильда не самостоятельна. Пока. И в обозримом будущем.

Мать навестила Сигизмунда на следующий день после Рождества. Это произошло неожиданно. Позвонила от Веры Кузьминичны — давней подруги, которую всегда навещала на Рождество, — и сказала, что зайдет, раз уж она тут неподалеку.

Сигизмунд обреченно сказал “хорошо” и положил трубку. В принципе, рано или поздно это должно было случиться. Внутренне он заметался. Убрать все следы пребывания в доме Лантхильды, спрятать Лантхильду!..

Стоп. Он огляделся по сторонам и понял, насколько прочно вросла Лантхильда в его быт. В рекордно короткие сроки. Спрятать ее не удастся. Ладно, будь что будет. Да и с какой стати он должен что-то прятать. Он давно и безнадежно совершеннолетний.

В конце концов, всякий раз, когда он полагался на интуицию Сигизмунда-спятившего, все получалось как нельзя лучше. Так что не жди меня, мама, хорошего сына…

Лантхильда уловила его беспокойство. Тревожно посмотрела. Показала на озо, спросила: “Наталья?”

— Хуже, Лантхильд. Айзи. Миино айзи.

Она покивала, качая “баранками” кос.

Мать пришла на удивление быстро. Тащила здоровенную сумку. Сигизмунд не успел ее предупредить — мать зацепила шапкой подвешенные над дверью молоток и ножницы, еще одно абсурдное новшество, введенное Лантхильдой после ее “замужества”.

— Это еще что такое? Глаза же можно выколоть! — сказала мать, отводя ножницы в сторону. — Все у тебя фантазии.

— Это, мать, мода такая по Европе идет.

Услышав слово “Европа”, мать странно и цепко поглядела на него. Сигизмунд снял с нее пальто, принял тяжелые сумки.

— Это на кухню, Гоша.

— Что ты такие тяжести, мать, таскаешь?

— Ничего, меня муж Веры Кузьминичны подвез.

Проявляя все признаки восторга, кобель устремился следом за сумкой.

— Ему там тоже есть! — крикнула мать. — Он у тебя кости грызет?

— Только не куриные.

Сигизмунд оставил сумку на кухне и вернулся к матери в прихожую.

И тут дверь “светелки” отворилась, и вышла Лантхильда. Она двигалась медленно, очень чинно. Остановилась в пяти шагах перед матерью. Сложила руки под грудью и медленно, важно поклонилась.

Сигизмунд онемел. Мать побелела, на скулах у нее проступили пятна. Еще ничего не было сказано, ни одного слова, но каким-то глубинным внутренним чутьем и мать, и Сигизмунд уже уловили в этом поклоне главное: так приветствует старших хозяйка дома.

— Драастис, — выпрямившись, строго проговорила Лантхильда.

— Здравствуйте, здравствуйте, — ледяным тоном ответила мать. — Идем, Гоша, сумку разберем.

И первой пошла на кухню. За спиной матери Сигизмунд быстро поглядел на Лантхильду, но та не ответила — была преисполнена чувством собственной значимости.

Мать вошла на кухню и споткнулась взглядом о мешочки, вывешенные на веревку. Сигизмунду они давно уже примелькались; он даже перестал обращать на них внимание. Но мать ничего не сказала.

По ее указанию, Сигизмунд вытащил из сумки завернутые в фольгу кости, тут же вручил одну кобелю — чтоб не путался под ногами. Пес ушел. Затем последовала банка варенья, банка маринованных грибов, банка соленых огурцов — с Мшинской, шерстяные носки домашней вязки и банка супа.

Банка супа окончательно подкосила Сигизмунда.

— Ты, мать, что… Ты…

— Пригодится, — сказала мать хладнокровно. — Я же не знала, что у тебя…

Сигизмунд махнул рукой. Усадил ее за стол, поставил перед ней чашку.

Лантхильда стояла в дверях, как статуя, и стеклянными глазами глядела в окно.

— Ну, познакомь, что ли, — неожиданно сказала мать.

— Это Лантхильда, — поведал Сигизмунд. Это было практически все, что он мог сообщить определенного о своей “супруге”.

Услышав свое имя, Лантхильда повернулась.

— Лантхильд, — сказал ей Сигизмунд и обнял мать за плечи, — это Ангелина Сергеевна. Миино айзи.

Лантхильда прошествовала к плите, степенно подала чай — Сигизмунду и его матери, а сама, сложив под грудью руки, опять застыла — на этот раз у окна.

— Ты, мать, не стремайся. Говори что хочешь. Она ни бум-бум по-русски.

Потекла заскорузло-вежливая чайная беседа. Как Вера Кузьминична? Как ее муж? (Имя мужа В.К. Сигизмунд так и не удосужился узнать). Генка позавчера подрался. Анна просто уж не знает, что с ним делать. Сигизмунд без интереса осведомился об обстоятельствах драки. Обстоятельства были тоже так себе. Банальны. Не может ли Сигизмунд взять как-нибудь к себе на работу двоюродного брата? Хоть бы к делу приставил. И приглядывал бы за ним.

Сигизмунд с фальшивым сожалением сказал, что все штатные единицы забиты. И без того денег не хватает на зарплату. Вот, думает себе урезать жалованье…

Мать вдруг посмотрела на Лантхильду и спросила:

— А отец ее когда придет?

— Он в рейс ушел.

Мать не поверила, но переспрашивать не стала.

— А эта что здесь отирается?

— Я погостить пригласил.

Сейчас, когда говорились слова, подзабылся лантхильдин поклон и ее важная осанка. Но вот Лантхильда подлила матери чай, вопросительно посмотрела на Сигизмунда — и снова очень выразительно, до смешного отчетливо заговорил язык жестов. Ошибки не было. Эта белобрысая чувствует себя здесь хозяйкой.

— Ты доволен? — неожиданно спросила мать.

Не подумав, Сигизмунд сразу ответил:

— Да.

И, спохватившись, попытался перевести разговор на генкино раздолбайство. Тема удобная и неисчерпаемая. Мать охотно подхватила:

— Анна с ним все глаза выплакала… А что Лантхильда чай не пьет? У них не принято?

— Она кофе пьет.