Меч тамплиеров - Кристофер Пол. Страница 47

Кабинет Бернхейма выходил на ту самую террасу, которую избрал для фотографии Гитлер. Внутри все отвечало первому представлению о личности директора: стильно, красиво, богато. Никаких книжных шкафов, зато на стенах — картины, изображающие старинные парусники, а на полках — маленькие модели кораблей в бутылках. Огромный резной стол производил впечатление антиквариата, а прекрасный ковер на полу Холлидей безошибочно определил как настоящий исфаханский. Одно из двух: или жалованье директора музея во Франции очень большое, или Бернхейм — человек состоятельный, обладающий круглым банковским счетом.

— О да… — Морис откинулся на спинку кресла. Дым от сигареты, лежащей на краю хрустальной пепельницы, вился над столом, поднимаясь струйкой к потолку. — Мерзкий Роджер де Флёр. Я хорошо его знаю.

— Почему мерзкий? — удивился Холлидей.

— Он был… как бы это выразиться… плохим мальчиком. Знаете, так иногда случается. Авантюрист, наемник. Если бы он захотел, то мог бы выступить против своих работодателей и остался бы безнаказанным. Он очень походил на своих приятелей из ордена Храма со всеми вытекающими отсюда последствиями. Но великий моряк. Это бесспорно…

— А почему в свитке, который мы нашли, Ватикан именует его Рутгером фон Блюмом? — спросила Пэгги.

— Потому что это его настоящее имя. — Бернхейм как-то очень по-галльски пожал плечами, сунул в рот сигарету, затянулся, выпустил облачко дыма. — Он родился в Италии, где его отец служил королевским сокольничим в Бриндизи. Блюм — это цветок по-немецки. А именоваться де Флёром, как вы понимаете, было просто выгодно, сотрудничая с французами. Ну и в Риме тоже…

— А каким образом он сошелся с тамплиерами?

— Второй сын в семье. В те годы это означало, что отец не знал, куда его приткнуть. Перед ним были две дороги: в духовенство или в море. Когда молодой Роджер достиг совершеннолетия, то поступил на службу во флот ордена Храма. Вскоре стал капитаном. Морис сделал еще одну затяжку сигаретой «Байард». — В конце концов он сколотил целый флот военных и грузовых судов. Сдавал их внаем, выполнял всяческие поручения. Довольно щекотливые в том числе. Его флагманом была каравелла «Wanderfalke», «Сокол пилигрима». Двести тонн водоизмещения — очень большой корабль по тем временам.

— Я вам по телефону прочитал перевод с латыни, — продолжал беседу Холлидей. — Он натолкнул вас на какие-нибудь мысли?

Бернхейм улыбнулся, пристроил сигарету на пепельнице.

— Не сразу, признаюсь вам. Моя латынь оставляет желать лучшего. Да, сказать честно, она никогда не входила в число моих любимых предметов, даже много лет назад. Я думаю, ваш перевод… несколько грубоват. Слегка неточен.

— С удовольствием выслушаю ваш вариант, — не стал спорить Джон.

— Итак… Я стал думать. И тут… Sonner lescloches… Как это сказать по-английски? Прозвенел колокольчик. Сигнал, что нужно думать. Ответ где-то рядом. Я думал еще, выкурил несколько сигарет… Опять размышлял. Fanum cavernam petrosus quies. Когда-то давно мой старый учитель мосье Форейн объяснял нам, зеленым юнцам: нужно decomposer la phrase…

— Разбор предложения, — подсказал Холлидей.

— Да! Именно разбор предложения. И я начал его разбирать. Fanum. Святыня. Святое место. Cavernam. Пещера. Полость. Petrosus. Скала. Камень. Quies. Место отдохновения. Приют.

— Колокольчики звенели? — улыбнулась Пэгги.

— Еще как! Они звенели как сумасшедшие — не остановишь! А все потому, что я помню еще одно поучение мосье Форейна: смысл латыни во много зависит от оборота, от части речи, от их последовательности. Какие обороты мы имеем?

— «Fanum cavernam» и «petrosus quies», — подсказал Холлидей.

— Вот именно! Les phrases descriptives! Описательные фразы! «Святая пещера» и «тихая скала». Вот так я это вижу. Игра слов, возможно даже, загадка. Quies… Место отдохновения. Безопасное место. Гавань? Да? Гавань Скалы — почему бы и нет?

— И на карте есть такое место? — удивилась Пэгги.

— Конечно! — торжествующе кивнул Бернхейм, затушив сигарету. — Порт приписки флота Роджера де Флёр. Ла-Рошель. Гавань Скалы.

— А святая пещера?

— Святой Эмилий.

— Я думала, это название вина, — подняла бровь Пэгги.

— Да. Но это и городок неподалеку от Ла-Рошели. А также церковь, построенная из камня святым отшельником. Она служила Эмилию домом. А ниже церкви находится пещера. Гавань Скалы. Святая пещера. N'est-се pas?

— Вполне возможно, — кивнул подполковник.

— Да я просто уверен! — воскликнул Бернхейм. — Поезжайте в Ла-Рошель и повидайте вот этого человека! — Он наклонился и быстро черкнул несколько строк в блокноте. Вырвал листок и протянул его Холлидею. Имя и адрес: «Доктор Валери Дюрок, Университет Ла-Рошели, улица Альберта Эйнштейна, 23, Ла-Рошель, Франция». — Она вам поможет. Проведет к Святой пещере.

Поблагодарив Мориса, они покинули музей, пересекли Сену по Йенскому мосту и вышли на пристань. Там они повернули и, шагая вдоль причала для многочисленных лодок, наслаждались красотой Парижа. Когда еще доведется побывать тут? Пэгги несколько раз была здесь в краткосрочных командировках, а Холлидей останавливался ненадолго, когда посещал штаб НАТО в Бельгии. Он любил Париж. Может быть, не так сильно, как рок-н-ролл, но все-таки любил.

Париж. Высокомерный, самовлюбленный, напыщенный на грани шутовства, населенный почти шестью миллионами рафинированных снобов, которые глядели сверху вниз на весь мир, включая остальных французов, обеспечивающих им сытое и безбедное существование. Париж, без сомнения, оставался самым красивым городом на свете и обладал особым, ни с чем не сравнимым очарованием. Можно ненавидеть Париж за все его недостатки и прекрасно проводить здесь время. Он, как опытная шлюха, умеет найти подход к любому посетителю.

Наконец они добрались до набережной д'Орсэ и прямиком по бульвару Сен-Жермен пришли в гостиницу. На Сен-Жермене бурлила шумная толпа, щеголяя запонками от Армани по десять тысяч долларов за штуку и решая абсолютно все мировые проблемы за чашкой кофе и сэндвичем с ветчиной в многочисленных забегаловках, выстроившихся вдоль длинного, засаженного деревьями grand boulevard.

Половина витрин пестрела объявлениями о grande vente, дабы привлечь доверчивых туристов, а у второй половины висели пугающие предупреждения о fermeture annuelle, традиционных каникулах в июле-августе, когда все парижане покидают город, чтобы покататься по стране или выбраться к побережью на отдых.

Проталкиваясь из центра к гостинице на Рю-Латран, они слышали дюжину разных языков и видели туристические автобусы из десятка по меньшей мере стран. Это уже не был левый берег времен Хемингуэя, но здесь еще мелькали полосатые свитера и береты, старые «ситроены» и улыбчивые les flics — полицейские в шапочках, похожих на баночки из-под пилюль. Полицейские игриво помахивали дубинками и поглаживали пистолеты в белых кобурах. То здесь, то там выскакивали боснийские нищие, покалеченные на минах, с замотанными в тряпье культями рук и ног, и пугали прохожих, подсовывая им под нос бумажные стаканчики для подаяния.

Они купили обильно политый горчицей колбасный рулет у лоточника и продолжали путь к гостинице, недорогой и без особых удобств. Собственно, все достоинства их временного пристанища исчерпывались его дешевизной. По парижским, само собой, меркам. По узкой лестнице Пэгги и Холлидей поднялись на второй этаж, попрощались и разошлись по комнатам. Последний раз они спали еще в Иерусалиме.

Холлидей скептически оглядел гостиничный номер — классический третьесортный парижский номер. Кровать с чугунно-твердым матрацем одним своим видом вызывала желание прилечь на полу. Комод, пожалуй, пережил две мировые войны, в доказательство чего мог, как и любой ветеран, предъявить глубокие шрамы. А биде оригинально мыслящий строитель разместил между дверью в ванную комнату и окном, которое, к счастью, выходило в глухой переулок. Из окна, кстати, открывался изумительный вид: облака над крышами домов, мчащиеся к Сене, а если кому-то пришла бы в голову замечательная мысль вскарабкаться на пожарную лестницу, он мог бы разглядеть угол Нотр-Дама.