Сестра милосердия - Колочкова Вера Александровна. Страница 30
Задумавшись и потеряв бдительность, она снова запнулась о ледяную колдобину и с трудом удержалась на ногах, еще и руками замахала, как курица. Нет, не получится нынче приятной прогулки. Ботинки скользкие. Придется на автобус тащиться. Хотя там народу – тьма-тьмущая… Вздохнув, Таня свернула к остановке, встала в толпе, пристально вглядываясь в даль – не идет ли ее автобус. Хотя чего и глаза зря напрягать – никакого автобуса и близко не наблюдалось, потому как вся улица крепко-накрепко была повязана длиннющей пробкой. Разномастные легковушки выстроились рядами, как на парад, ждали послушно вожделенной сигнальной зелени, чтоб тут же сорваться с места и ехать совсем недолго до следующего такого же построения. Вот уж радость! Набрали люди себе машин всяких – зачем? Чтобы в пробках нервничать? Пешком бы лучше ходили. Или на автобусах ездили – все б быстрее дорога получалась. Да и нервы бы в целости оставались. А так – никому никакого проку нет. Одно сплошное людское раздражение.
Ткнувшись равнодушным взглядом в одну из машин, Таня вздрогнула всем телом и, не осознавая, что делает, кинулась к ней со всех ног. Она ее узнала! Она была та самая, красивая машина Павла Беляева! Точно она! И чего они все гудят так возмущенно – подумаешь, зеленый свет загорелся! Она же быстренько, она же юркой мышкой проскочит… Ничего, ребята, подождете… Ничего с вами не случится…
– Павел! Это я! Павел, подожди! – закричала Таня на всю улицу, замахала руками заполошно, кидаясь ему под колеса. Через лобовое стекло она уже видела, как он хмурит сердито лоб, как шевелит губами, как стучит кулаком по лбу – дура, мол, как тянется открывать дверь торопливо, которую она все дергает и дергает на себя что есть мочи, и никак она ей не поддается…
– Ты что, совсем рехнулась, под колеса мне кидаешься? – сорвался Павел криком, как только она плюхнулась рядом с ним на сиденье. – А если б и в самом деле я тебя сшиб?
– Ой, извини, пожалуйста… Я когда побежала, еще красный горел… Думала, успею… – лепетала Таня и все никак не могла отдышаться с перепугу, и все таращила на него круглые виноватые глаза. – Не кричи, пожалуйста, меня и так всю трясет…
– Ничего. И правильно, что трясет. И пусть посильнее еще потрясет, чтоб в другой раз неповадно было… – пробурчал он себе под нос недовольно. – Запросто ведь мог сшибить… А может, ты сама решила счеты с жизнью свести, а? – повернулся он к ней, усмехнувшись. – Тогда почему под моими колесами? Несправедливо, однако. Я старался, помогал тебе…
– Нет, что ты… Ничего я такого не решала… Ну, в смысле с жизнью… Я просто узнать у тебя хотела…
– Чего узнать?
– Ну, про Отю… Про Матвея то есть. Я ж его увезти-то увезла, а меня… меня…
– Да знаю я, можешь не рассказывать. Ада мне звонила, плакалась уже. Переживает, бедная, что с тобой нехорошо обошлась. Пожрал волк ягненка, теперь над шкуркой плачет…
– Какого ягненка?
– Да это я так, о своем. А Ленка – она не всегда такой была, ты не думай. Это теперь она снобкой французской заделалась, куда с добром да с величеством…
– Ну да. Ада говорит, ее деньги испортили. С ней эта произошла… Как бишь ее? Эволюция денежная, вот как!
– Да нет, при чем тут деньги… Сами по себе деньги никого испортить не могут… – задумчиво протянул Павел, становясь в следующую светофорную очередь из бесконечного ряда машин. Выглянув тоскливо в раскрытое окно, ударил слегка ладонями по рулю: – Черт, когда-нибудь это кончится или нет? – и, развернувшись к Тане, еще раз повторил то ли насмешливо, то ли назидательно: – Сами по себе деньги человека не портят, дорогая моя. Они ему просто служат, удобства жизненные обеспечивают. Человек от спеси портится, как яблоко от гнили. Замечала когда-нибудь, как быстро гниль хорошее яблоко съедает? Ну вот… И Ленка тоже была когда-то наливной ранеткой-яблочком – смешливая, добрая, веселая…
– А про Матвея ты что-нибудь знаешь? – нетерпеливо перебила его Таня. – Как он там?
– Нет, ничего не знаю. Ада как-то обошла эту тему в разговоре… Да она вообще по другому делу звонила, ее юридические вопросы относительно наследственного Костькиного имущества интересовали. А про тебя так, между прочим вспомнила…
– Понятно. Не знаешь про Отю ничего, выходит… – тихо и горестно прошептала Таня и отвернулась к окну, чтоб сморгнуть набежавшую некстати слезу да утереть ее живенько ладошкой. А повернувшись обратно, ткнулась прямиком в направленный на нее любопытно-сочувствующий взгляд Павла Беляева, в его понимающую улыбку.
– А ты все по мальчишке так и переживаешь? Интересно, интересно… Он, значит, там остался, а ты тут по нему горюешь…
– Да. Переживаю. И горюю… – вздохнула протяжно Таня.
– А почему? Почему, Тань? – слишком уж заинтересованно переспросил Павел, наклонив к ней совсем близко лицо.
Таня взглянула ему в глаза, удивилась тихо – застыло в них что-то непонятное, страдальческое и болезненное, ему, Павлу Беляеву, совсем уж не подходящее. Потому что не бывает у мужиков из телевизора таких вот глаз. У них у всех глаз веселый, радостный, и жизнью своей, и всем на свете довольный. Не простым было любопытство Павла Беляева, ой не простым. И впрямь страдальческим да болезненным оно было, Таня это сразу почувствовала. Она всегда умела чужую боль через себя пропускать. И чужое страдание тоже.
– Павел, у тебя что-то случилось, да? – спросила осторожно.
– Да почему сразу случилось… – досадно отвел он от нее взгляд. – Просто спрашиваю… Странно мне просто! Ты-то чего по Матвею изводишься? Он же чужой тебе! Да и вообще… Живет там себе среди нянек, солнышку радуется… А ты здесь извелась вся, словно в Сибирь его увезла и среди снегов одного бросила!
– Ну да… Вот и бабушка Пелагея так же говорит… – задумчиво протянула Таня.
– Слушай, подруга, а ведь мне тебя Бог послал! – без всякого перехода вдруг заговорил Павел и даже подпрыгнул слегка на сиденье, разворачиваясь к ней всем корпусом. – Может, выручишь, а? Посидишь с моим пацаном недельку? Понимаешь, мне его девать совсем некуда, с понедельника весенние каникулы начинаются… А мне лететь в Берлин на семинар надо – ну хоть порви меня на части! А я тебе заплачу хорошо…
– Ой, да ради бога, Павел! Посижу, конечно!
– Правда?!
– Ну конечно… Что в этом такого-то?
– Ну, ты молодец, Танюха! Так меня выручишь… Да я даже и на самолет успею! Погоди-ка, я сейчас…
Одной рукой держа руль и коротко взглядывая на дорогу, освободившуюся наконец от занудной пробки, он выудил из кармана куртки мобильник, торопливо набрал номер и закричал в трубку:
– Сашка, не сдавай мой билет, я с тобой лечу! Не успел еще? Ну, слава богу… Да, да, пристроил… Да тут, к знакомой одной… Жди меня в аэропорту, я успею! Ну все, пока… – и тут же, быстро произведя следующую торопливую манипуляцию с телефонными кнопочками и слегка понизив голос, снова заговорил в трубку: – Гришук, давай собирайся быстренько. Кинь там в рюкзачок штаны, рубашку, щетку зубную… Ну, сам сообрази. В гости поедешь к одной моей знакомой тетеньке. Да на неделю всего! Что?! С ума сошел, что ли? В какой детдом, ты что? – сердито заорал вдруг Павел в трубку так, что Таня вздрогнула и шарахнулась от него подальше. – Чтоб я от тебя больше ничего подобного не слышал! – продолжил тем временем бушевать Павел. – Понял, засранец? Ну вот и хорошо, что понял… Мне просто уехать надо на неделю, а ты сам не справишься… Ну ладно, ладно… Выходи к подъезду, я увижу… И мою сумку дорожную захвати, она в прихожей стоит. Все, Гришук, некогда мне!
Взглянув на часы и чертыхнувшись тихонько, он торопливо вырулил в какой-то переулок, пытаясь объехать очередной дорожный затор, между делом проговорив Тане деловито:
– Ты его не особо балуй да опекай, он парень вполне самостоятельный. Ну, шустроват, конечно, не в меру, но ничего, терпимо. Ест все подряд, что не приколочено. В общем, хороший парень…
– Он твой сын?
– Ну да, сын, конечно… А почему ты спрашиваешь?
– Да так…
– Да, он мой сын. Приемный. Еще вопросы есть?