Сестра милосердия - Колочкова Вера Александровна. Страница 31
– Нет… Вопросов больше нет, – быстро произнесла Таня, почуяв некоторое раздражение в его голосе. Хотя и были у нее к нему вопросы конечно же. Очень хотелось, например, знать, куда подевалась мать мальчика. Тоже, что ль, в командировку срочную подалась, оставив ребенка на отчима? А что? Раз он приемный, значит, Павел Беляев ему – отчим? Хотя при чем тут детдом? Он же про детдом что-то говорил, когда с ребенком разговаривал! Или… Или он никакой и не отчим ему вовсе? А кто тогда? Усыновитель? А жена Павла Беляева, выходит, ему усыновительница? Очень все это Тане было любопытно, конечно. Но что делать – в чужую душу лезть вот так, за здорово живешь, она не умела, хоть и выросла в окружении деревенского простодушия, смешного и наивного, в котором секретов да недомолвок не признавалось в принципе, а любопытство не за порок почиталось, как в той поговорке сказано, и уж не за свинство, извините, а вовсе даже наоборот – за уважительный к персоне интерес. Она, живя в городе, давно уже это правило усвоила – любопытство свое здесь подальше прятать надо. А может, городской дух обманной тактичности в нее уже так въелся, что начал диктовать свои правила поведения… В общем, вопросов она Павлу больше задавать не стала. Захочет – сам скажет. А не захочет – так и не надо.
Пасынком Павла Беляева Гришей оказалось худющее долговязое создание с яркими рыжими вихрами и конопушками, с васильковыми хитрыми глазюками на пол-лица. Тане сразу улыбнуться захотелось, на него глядя. Хороший какой мальчишка, будто солнышком поцелованный. Юркнув на заднее сиденье, он тут же проговорил деловито:
– Так вы и есть та самая тетенька, которой меня папа подбросил?
– Да, я та самая и есть… – рассмеялась Таня, обернувшись к нему.
– Тогда давайте знакомиться. Меня Григорием зовут, а вас как?
– А меня – Татьяной.
– А по отчеству как?
– Да ну, зачем по отчеству…
– А как тогда? Что, можно просто тетей Таней называть?
– Ну да, валяй тетей Таней… А чего церемониться-то? Я церемоний всяких не люблю, Гриш…
– Ага! И я тоже не люблю! – улыбнулся довольно мальчишка, сверкнув на нее истошной синевой глаз.
– Ну вот и познакомились… – проговорил Павел, выруливая со двора на большую дорогу. – Сейчас вас до дома доброшу и в аэропорт рвану… А ты, Гришук, тетю Таню слушайся! И бабушку ее тоже!
– А что, еще и бабушка будет? – деловито осведомился Гриша.
– … И не выступай там без надобности, – продолжал свои наставления Павел, – а то знаю я твои потребности в приколах ежечасных… А я звонить тебе буду часто. И тете Тане тоже. Учти, если ты плохо себя будешь вести, она мне тут же нажалуется!
– Ладно, пап, не волнуйся. Буду вести себя занудно и правильно. Обещаю даже фейс каждый день мыть, шмотки за собой не разбрасывать и по утрам причесываться, – и, обращаясь уже к Тане, спросил, нахмурив брови рыжим домиком: – А комната у меня своя будет, или как?
– Или как, Гриша, – улыбнулась Таня и развела виновато руками. – Комната у меня всего одна, так что придется жить тебе в тесноте, да не в обиде…
– Ой, да ладно! – легко согласился Гриша – Я же просто так спросил… Я вообще-то долго к своей комнате привыкал, поначалу даже страшновато ночами было. А компьютер у вас есть, тетя Таня?
– Ой, нет… Нету у меня компьютера, Гриша…
– И хорошо, что нет! Я догадался с собой ноутбук взять! Правда, я молодец, пап?
– Молодец, молодец… – рассеянно подтвердил Павел, сворачивая в очередной переулок, чтобы объехать намечающуюся пробку. – Только много за ним не сиди. Вредно, говорят. Черт, не опоздать бы…
До Таниного дома доехали на удивление быстро. Павел повернулся к Тане, улыбнулся ей еще раз благодарно, тихо проговорил:
– Нет, точно мне тебя сегодня Бог послал…
– Ну да! – засмеялась она легко. – Не послал, а под колеса кинул. А ты на меня еще и ругался!
– Да дурак был! – махнул он рукой весело и тут же скомандовал: – Так, все, друзья, выметайтесь отсюда быстрее! Опаздываю я! Завтра позвоню, узнаю, как вы тут. Гришка, не подводи отца, понял?
– Да понял, понял… – пробурчал себе под нос мальчишка. – Ехай давай в свой Берлин…
Бабка Пелагея, открыв дверь, только руками всплеснула, глядя на юного гостя:
– Ой, это откудова такой рыжий, Танюха? Ты где его взяла?
– Да это Гриша, бабушка. Павла Беляева сын. Помнишь, который от Ады приходил? Ну, доверенное лицо…
– А! Ну как же, как же… Что ж, Гриша так Гриша. А я бабушка Пелагея, стало быть…
– Ой, а это у вас так вкусно пахнет, что ли? – потянул призывно носом мальчишка, сглотнув слюну. – Мне еще на лестнице как по носу вдарило…
– А то! У нас, конечно! – гордо подбоченилась бабка. – Давай раздевайся скоренько да руки мой, пироги есть будем. А бандуру свою вон на тумбочку положи, чего ты с ей обнимаешься, как с девкой…
– Это не бандура. Это ноутбук! – обиженно хлопнул рыжими ресницами Гриша.
– Хто?
– Ой, да я потом вам его покажу, ладно? Давайте сначала ваших пирогов поедим, а потом я все свое вам покажу!
– Ага. Давай. Танюха, а ты чего стоишь, скуксилась вся? Заболела, что ль? Раздевайся, пошли ужинать!
Таня и впрямь стояла у стеночки, припав к ней затылком и закрыв глаза – голова вдруг закружилась так сильно, что она боялась пошевелиться. Кое-как стянув шубу, она доплелась до своего дивана, рухнула головой в подушку, проговорила вяло:
– Бабуль, вы там с Гришей ужинайте без меня… Я потом… Я полежу немного и приду…
– Да что с тобой такое?
– Не знаю, плохо мне что-то. Тошнит, голова кружится. Давление низкое, наверное. Спать хочу… Я посплю минут пять… Ты иди, бабушка, иди, покорми Гришу…
Она тут же провалилась в глубокую мутную дрему, не успев даже испугаться толком – чего это вдруг на нее такая благородная болезнь напала. Отродясь с ней такого не бывало, ни давлений, ни головокружений… Может, не по-весеннему холодный месяц март на нее так подействовал? Иль магнитные бури разбушевались? А что? Многие пациенты в больнице жаловались сегодня на головную боль…
Проснулась она поздно – часы уже одиннадцать показывали. Над диваном горел слабенький фонарик-ночник, ни бабки, ни рыжего ее гостя в комнате не было. Из-под закрытой двери пробивалась яркая полоска света – на кухне сидят, значит, чтоб ее не тревожить. Легко подскочив, она встала, тихонько прокралась к кухонной двери, открыла…
Картина перед ней предстала очень интересная, конечно. Сдвинув хлипкие табуретки, бабка Пелагея и Гриша сидели плечом к плечу, дружно склонившись над ярко светящимся и чем-то сильно на нем мельтешащим экраном ноутбука. И даже головами соприкасались, образуя в забавном своем единении то ли контраст, то ли, наоборот, некую странноватую гармонию – одна голова была аккуратной, в чистенький да беленький бумазейный платочек повязанной, а другая отсвечивала не ее фоне ярко-рыжим вихрастым пламенем, вырастала буйным цветком из стебелька тонкой шейки с выпуклыми позвонками. Они Таню и не заметили даже, эти головы, и развернуться в ее сторону не изволили. Потому как увлечены были сильно.
– … А куды, куды пальцем-то тыкать надо? Я опять запамятовала, Гришук… – свистящим шепотом спрашивала бабка Пелагея, чуть подталкивая мальчишку сухим локотком под ребра. – Уж больно интересно мне в ей разобраться, в штукенции этой…
– Да не сюда! Не сюда! Неправильно! Надо не в шифт, а в энтер… – тоже шепотом горячился в ответ Гриша. – Я сто раз уже показывал! Вот сюда надо…
– Эй, друзья, шифт и энтер, вы хоть знаете, который час? – засмеявшись, прервала на корню эту идиллию Таня. – Двенадцатый уже, между прочим! Кончайте ваши завлекухи, спать ложитесь! Гриш, мы тебе на полу постелем, ничего? Я б сама на пол легла, да мне завтра утром на работу идти, я дежурствами подменилась. Боюсь, не высплюсь… Бабуль, постелешь ему, ага?
– Ладно, Гришук, завтра доиграем… – с сожалением оторвалась от экрана бабка. – И правда спать пора… Пойдем, я тебе свою перину на пол брошу. Любишь на перине спать?