Птица не упадет - Смит Уилбур. Страница 9

Они смотрели друг на друга, и Марк неожиданно почувствовал гнев. Ему хотелось принять вызов этого человека, хотя он понимал, насколько тот силен и опасен. У него была наружность убийцы, он сильный и тяжелый. Марк взял себя в руки и тоже ссутулился.

Его мучитель заметил это с явным облегчением. Он едва заметно улыбнулся, сжимая челюсти, как что взбухли жилы на шее, и принялся покачиваться с носка на пятку. Марк испытывал отвращение к насилию: слишком много его было в прошлом, да и причины драться он не видел. Он отвернулся и подобрал свою обувь.

Человек следил, как он одевается, может быть, разочарованный, но готовый к дальнейшей стычке. Надевая ранец на плечо, Марк спросил:

— Как вас зовут?

Человек, все еще настроенный на драку, сразу ответил:

— Друзья зовут меня Хобди.

— А дальше?

— Просто Хобди!

— Я этого не забуду, — произнес Марк. — Вы молодчина, Хобди.

Марк спустился по ступенькам во двор, а когда пятнадцать минут спустя оглянулся с возвышения, где проходила дорога на Ледибург, Хобди по-прежнему стоял во дворе Андерсленда и внимательно смотрел ему вслед.

Фред Блэк наблюдал, как Марк поднимается по холму. Фред прислонился к краю чана и жевал табак, сам жесткий, коричневый и сухой, как этот табак.

Хотя он был приятелем Джона Андерса и Марк рос на его глазах, сейчас он его определенно не узнал.

— Здравствуй, дядя Фред, — сказал Марк, но прошло еще несколько мгновений, прежде чем старик завопил и подлетел к Марку с объятиями.

— Боже, парень, а болтали, будто тебя убили во Франции!

Они сидели на ограде загона. Пастухи-зулусы гнали скот в узкий проход; оказавшись на краю чана, животные прыгали в зловонную химическую ванну, выныривали, испуганно фыркая, и плыли, высоко подняв нос, к противоположному краю, где был пологий подъем.

— Он умер почти год назад, нет, наверно, больше… мне жаль, парень. Я и не подумал сообщить тебе. Ведь мы все считали, что ты погиб во Франции.

— Это ничего, дядя Фред.

Марк удивился тому, что не испытал никакого потрясения. Он уже все осознал и принял, но на душе у него было тяжело. Они долго молчали. Старик, сидевший рядом, с уважением отнесся к его горю.

— Как он… — Марк пытался подыскать нужное слово, — как он умер?

— Ну… — Фред Блэк приподнял шляпу и любовно почесал розовую лысину. — Да как-то вдруг. Отправился пострелять дичь к Воротам Чаки вместе с Питом Грейлингом и его сыном.

В сознании Марка возникли яркие воспоминания. Воротами Чаки назывался обширный дикий район на севере, где старик учил мальчика искусству охоты. Много лет назад, в 1869 году, эта местность была объявлена заповедником, но хранителя не назначили, и жители северного Наталя и Зулуленда считали ее своим охотничьим угодьем.

— На пятый день твой дед не вернулся в лагерь. Его искали четыре дня. — Блэк помолчал и взглянул на Марка. — Ты себя хорошо чувствуешь, парень?

— Да, неплохо. — Марк подумал: «Я столько раз видел, как умирают люди, я многих убил сам — и все-таки смерть одного человека так на меня действует». — Пожалуйста, продолжай, дядя Фред.

— Пит рассказал, что, похоже, старик поскользнулся на круче, упал на ружье, и оно выстрелило. Ему в живот.

Собеседники посмотрели, как последний бык окунулся в чан. Потом Фред Блэк неловко слез с изгороди и схватился за спину.

— Старею.

Марк тоже спрыгнул. Они направились к дому.

— Пит и его парень там его и похоронили. Джона нельзя было везти назад: ведь он пролежал на солнце четыре дня. Отметили место и подписали заявление в магистрате, когда вернулись в Ледибург.

Фреда Блэка прервал крик — по аллее между большими эвкалиптами к ним бежала женщина, стройная и молодая, с медово-каштановыми волосами, заплетенными сзади в толстую косу, ноги у нее были длинные и смуглые; под юбкой из выцветшей ткани мелькали грязные босые ступни.

— Марк! — воскликнула она. — О Марк!

Он узнал ее, только когда она приблизилась. За четыре года она совсем не изменилась.

— Мэри!

Сейчас он больше не мог говорить о своей печали — для этого еще будет время. Но и горюя, Марк не мог не заметить, что Мэри стала взрослой, она уже не озорной чертенок, каким была когда-то; тогда он, старшеклассник Ледибургской средней школы, считал ниже своего достоинства замечать ее.

У нее по-прежнему было веснушчатое смешливое лицо и выступающие вперед кривоватые передние зубы, но теперь она крупная, широкобедрая крестьянская девушкой со звучным веселым смехом. Ростом она была Марку по плечо, под тонкой вытертой тканью платья обозначились налитые округлости; она шла рядом с ним, покачивая бедрами и задом, талия была тонкая, фигура как песочные часы, полные тяжелые груди подскакивали при каждом шаге. По дороге Мэри засыпала его вопросами, множеством вопросов, и то и дело притрагивалась к Марку: то придержит за локоть, то схватит за руку, побуждая ответить, глядя на него с озорной улыбкой, звонко смеясь. Марк испытывал непривычное беспокойство.

Жена Фреда Блэка узнала Марка, когда он был во дворе, ее возглас походил на мычание коровы, встретившейся с теленком после долгой разлуки. Родив девять дочерей, она неизменно мечтала о сыне.

— Здравствуй, тетя Хильда, — начал Марк и оказался в ее просторных удушающих объятиях.

— Ты небось умираешь с голоду, — выпалила она, — а от твоей одежды несет! И от тебя самого несет, от волос.

Четыре незамужние дочери Хильды под руководством Мэри поставили посреди кухни оцинкованное корыто, нагрели несколько ведер горячей воды на печи и наполнили его. Марк сидел на широкой веранде, закутавшись в простыню, а тетя Хильда большими тупыми ножницами срезала его длинные вьющиеся локоны.

Потом она выгнала протестующих дочерей из кухни. Марк отчаянно защищал свое мужское достоинство, но она отбросила его возражения.

— Я женщина старая, и таких-то прелестей навидалась, а то и побольше, и получше.

Она решительно раздела его, бросая грязную одежду в открытую дверь, где ждала Мэри.

— Ступай, девочка, выстирай это.

Марк вспыхнул и окунулся в воду.

В сумерках Фред Блэк и Марк сидели у колодца во дворе, а между ними стояла бутылка бренди. Крепкий «Капский дымный» кусает, как дикая зебра, и, сделав один глоток, Марк больше не притрагивался к стакану.

— Да, я часто об этом думал, — согласился Фред, уже слегка опьянев. — Старина Джонни любил свою землю.

— Ты когда-нибудь слышал, что он собирается продать ее?

— Нет, никогда. И я всегда считал, что это последнее, что он сделает. Он часто говорил, что его похоронят рядом с Алисой. Он так хотел.

— Когда ты в последний раз видел дедушку, дядя Фред?

— Ну, — он задумчиво потер лысину, — недели за две до того, как он отправился к Воротам Чаки с этими Грейлингами. Да, верно. Он ездил в Ледибург покупать патроны и провизию. Заночевал здесь, в старой своей шотландской коляске, мы тогда хорошо посидели.

— Он не упоминал о продаже земли?

— Ни словечком.

Дверь кухни распахнулась, оттуда вырвался столб желтого света, и тетя Хильда зычно крикнула:

— Еда готова! Пошли, Фред, не держи там мальчика своими скабрезными присказками и не вздумай тащить бутылку в дом. Слышишь?

Фред поморщился, вылил остаток темной жидкости в свой стакан и покачал головой, глядя на пустую бутылку.

— Прощай, подруга.

Он перебросил бутылку через ограду и проглотил бренди как лекарство.

Марк сидел на скамье у стены, зажатый с одной стороны Мэри, с другой — ее грудастой сестрой. Тетя Хильда расположилась прямо напротив, накладывала еду парню на тарелку и громко бранила, когда он начинал есть медленнее.

— Фреду нужен помощник. Он сдает, хоть самому и невдомек, олуху старому.

Марк кивнул; с полным ртом он не мог отвечать иначе. Мэри рядом с ним потянулась за очередным ломтем домашнего, теплого, только что испеченного хлеба. Ее большая, ничем не стесненная грудь прижалась к Марку, и он едва не вскрикнул.