Поющие в терновнике - Маккалоу Колин. Страница 137

– А меня, думаете, ваш вопрос не смущает?

– Я сильно подозреваю, что вы и сами чудовище, герр Хартгейм, и вряд ли вас можно чем-либо смутить.

– Чудовище, – шепотом повторил он. – Что ж, хорошо, мисс О’Нил, постараюсь вам разъяснить, что это значит. Чудовище – это тот, кто наводит на окружающих ужас; шагает по головам; чувствует себя сильней всех, кроме Господа Бога; не знает угрызений совести и имеет весьма слабое понятие о нравственности.

– По-моему, все это очень похоже на вас, – усмехнулась Джастина. – А я не могу не иметь понятия о совести и нравственности. Ведь я сестра Дэна.

– Вы нисколько на него не похожи.

– Тем хуже для меня.

– Такая наружность, как у него, не подошла бы к вашему характеру.

– Вы, безусловно, правы, но, будь у меня его наружность, у меня, пожалуй, и характер получился бы другой.

– Смотря что было вначале – курица или яйцо. Наденьте туфли, сейчас пойдем пешком.

Очень тепло, уже смеркается; но всюду ярко горят фонари, всюду, куда ни пойдешь, полно народу, улицы забиты машинами – пронзительно сигналят мотороллеры, маленькие напористые «фиаты» двигаются скачками, точно стада перепуганных лягушек. Наконец Хартгейм остановил свой лимузин на маленькой площади, чьи камни за века стали гладкими под несчетным множеством ног, и повел Джастину в ресторан.

– Или, может быть, предпочитаете поужинать под открытым небом? – спросил он.

– Только накормите меня, а под открытым небом, под крышей или где-нибудь посередке, мне все равно.

– Разрешите, я сам для вас закажу?

На минуту очень светлые глаза Джастины устало закрылись, но дух непокорства в ней не совсем угомонился.

– Не понимаю, с какой стати мне потакать этой вечной мужской привычке распоряжаться. В конце концов, откуда вы знаете, чего мне сейчас захочется?

– О гордая амазонка, – пробормотал он. – Тогда скажите, что вам больше по вкусу, и я ручаюсь, что сумею вам угодить. Рыба? Телятина?

– Согласны на компромисс? Ладно, пойду вам навстречу. Я хочу паштет, креветки, солидную порцию saltimbocca [14], а после всего пломбир и кофе с молоком. Вот теперь и сочиняйте что хотите.

– Надо бы вас поколотить, – заметил он с непоколебимым добродушием. И в точности повторил ее заказ официанту по-итальянски.

– Вы сказали, я ничуть не похожа на Дэна. Разве совсем-совсем ни в чем не похожа? – не без грусти спросила Джастина уже за кофе: она так проголодалась, что не стала терять времени на разговоры, пока не покончила с едой.

Хартгейм дал ей огня, сам затянулся сигаретой и, откинувшись в тень, чтобы свободнее за ней наблюдать, вспомнил, как несколько месяцев назад впервые познакомился с Дэном. Этот мальчик – вылитый кардинал де Брикассар, только на сорок лет моложе; Хартгейм мгновенно увидел сходство, а потом узнал, что эти двое – дядя и племянник: мать Дэна и Джастины приходится Ральфу де Брикассару сестрой.

– Да, некоторое сходство есть, – сказал он теперь. – Минутами даже в лице – не в чертах, но в выражении лица. В глазах и губах – в том, как раскрываются глаза и сомкнуты губы. Но вот что странно, на вашего дядю кардинала вы ничуть не похожи.

– На дядю кардинала? – недоуменно повторила Джастина.

– На кардинала де Брикассара. Разве он вам не дядя? Да нет же, мне определенно об этом говорили.

– Этот старый ястреб? Слава Богу, никакая он нам не родня. Просто давным-давно, еще до моего рождения, он был священником в нашем приходе.

Она очень неглупа, но и очень устала. Бедная девочка, вот что она такое, всего лишь маленькая девочка. Вдруг показалось, между ними не десять лет, а зияющая бездна, вечность. Пробудить в ней подозрение – и рухнет весь ее мир, который она так храбро защищает. А скорее, она просто не поверит, даже если сказать напрямик. Как бы сделать вид, что это не столь важно? Не углубляться в эту тему, нет, ни в коем случае, но и не переводить разговор на другое.

– Тогда понятно, – небрежно сказал Хартгейм.

– Что понятно?

– Что у Дэна с кардиналом сходство лишь самое общее – рост, сложение, цвет лица.

– А, да. Бабушка говорила, что наш отец и кардинал на первый взгляд были довольно похожи, – спокойно заметила Джастина.

– Вы отца никогда не видели?

– Не видела даже фотографии. Они с мамой расстались еще до того, как родился Дэн. – Джастина кивнула официанту: – Пожалуйста, еще кофе с молоком.

– Джастина, вы какая-то дикарка! Заказывать предоставьте мне!

– Нет уж, черт возьми! Я вполне самостоятельна и не нуждаюсь в опекунах! Не желаю никаких мужских подсказок, сама знаю, чего я хочу и когда хочу, понятно вам?

– Что ж, Дэн так и сказал, что вы – воплощенный дух непокорства и противоречия.

– Правильно сказал. Ух, ненавижу, когда вокруг меня суетятся, начинают баловать, холить и нежить! Сама знаю, что мне делать, и никто мне не указ. Ни у кого пощады не попрошу и сама никого щадить не собираюсь.

– Да, это видно, – сухо сказал Хартгейм. – Отчего вы стали такая, herzchen [15]? Или это у вас семейное?

– Семейное? Право, не знаю. Трудно судить, у нас слишком мало женщин. Только по одной на поколение. Бабушка, мама и я. Зато мужчин полно.

– Ну, в вашем поколении не так уж полно. Один Дэн.

– Наверное, потому, что мама ушла от отца. По-моему, она никогда больше ни на кого и не смотрела. Очень жаль, знаете. Наша мама просто создана для семейного очага, ей бы нужен муж, чтоб было кого холить и нежить.

– А внешне вы с ней похожи?

– По-моему, нет.

– А близки вы с ней? Это важнее.

– Близки? Мы с мамой? – Джастина усмехнулась беззлобно, почти так же улыбнулась бы Мэгги, спроси ее кто-нибудь, близка ли ей дочь. – Не уверена, что мы друг другу близки, но что-то нас связывает. Может быть, это просто узы родства, право, не знаю. – Глаза Джастины вспыхнули. – Мне всегда хотелось, чтобы она говорила со мной, как с Дэном, хотелось ладить с ней, как ладит Дэн. Но то ли в ней, то ли во мне чего-то не хватает. Наверное, во мне. Мама прекрасный человек, гораздо лучше меня.

– Я с ней не знаком, поэтому не могу соглашаться с вами или не соглашаться. Но если вас это хоть чуточку утешит, herzchen, скажу – вы мне нравитесь именно такая, как есть. Нет, вам совсем незачем меняться, даже эта ваша смешная воинственность мне нравится.

– Как мило с вашей стороны! И вы даже не обиделись, а я вам столько всего наговорила. А на Дэна я совсем не похожа, правда?

– Дэн ни на кого во всем мире не похож.

– По-вашему, он не от мира сего?

– Да, пожалуй. – Хартгейм подался вперед, лицо его, которое до сих пор оставалось в тени, озарил слабый огонек свечи, воткнутой в бутылку из-под кьянти. – Я католик, и моя вера – единственное, что ни разу не изменило мне в жизни, хотя сам я не раз ей изменял. Мне не хочется говорить о Дэне, потому что сердце подсказывает мне – есть вещи, которые лучше не обсуждать. Конечно, вы с ним по-разному относитесь к жизни и к Богу. И не надо больше об этом, хорошо?

Джастина посмотрела на него с удивлением:

– Хорошо, Лион, как хотите. Заключаем договор: будем обсуждать с вами что угодно, только не характер Дэна и не религию.

Немало пережил Лион Мёрлинг Хартгейм после памятной встречи с Ральфом де Брикассаром в июле 1943 года. Неделей позже его полк отправили на Восточный фронт, где он и оставался до конца войны. Перед войной его, совсем еще желторотого беззаботного мальчишку, не успели напичкать идеями «гитлерюгенда» – и он пожинал плоды нацизма, растерянный и истерзанный, коченея в снегу, на фронте, где не хватало ни боеприпасов, ни людей – едва ли один немецкий солдат приходился на сотню метров. От военных лет у него сохранились два воспоминания: жестокие сражения в жестокие морозы – и лицо Ральфа де Брикассара. Ужас и красота, дьявол и Бог. Наполовину обезумев, наполовину окоченев, он беспомощно ждал – вот-вот в метель, без парашютов, с пролетающих над самой землей самолетов посыплются советские партизаны, бил себя в грудь кулаком и шептал молитвы. Но он и сам не знал, просит ли у Бога патронов для своего автомата или спасения от русских, молится о своей бессмертной душе, о новой встрече с тем человеком из римской базилики, о Германии или о том, чтобы хоть немного полегчало на сердце.