Поющие в терновнике - Маккалоу Колин. Страница 63

На веранде, в костюме для верховой езды и клеенчатом плаще, весь мокрый и в грязи, стоял отец Ральф.

– Можно мне войти, миссис Смит?

– Ох, святой отец! – вскрикнула она и, к изумлению священника, бросилась ему на шею. – Откуда вы узнали?

– Миссис Клири сообщила мне телеграммой, как супруга управляющего – представителю владельца, и я очень ценю ее обязательность. Архиепископ ди Контини-Верчезе разрешил мне поехать. Вот имечко! А мне, представьте, приходится его повторять сто раз на дню. Я летел до Джилли. При посадке самолет перекувырнулся, там все размокло, так что я и вылезти не успел, а уже понял, как развезло дороги. Вот вам Джилли во всей красе. Я кинул чемодан у отца Уотти, выпросил у трактирщика лошадь, он меня принял за помешанного и побился об заклад на бутылку виски, что я увязну на полдороге. Ну полно, миссис Смит, не надо так плакать! Дорогая моя, как ни страшен был пожар, это еще не конец света! – Он с улыбкой потрепал ее по плечам, трясущимся от рыданий. – Смотрите, я так стараюсь вас утешить, а вы меня не слушаете. Пожалуйста, не надо плакать.

– Значит, вы ничего не знаете, – всхлипнула она.

– Не знаю? Чего? Что… что случилось?

– Мистер Клири и Стюарт погибли.

Лицо его побелело, он оттолкнул экономку. Крикнул грубо:

– Где Мэгги?

– В гостиной. Миссис Клири еще там, на выгоне, с покойниками. Джек с Томом поехали за ними. Ох, святой отец, конечно, я женщина верующая, а иной раз поневоле подумаешь, уж слишком Господь жесток! Ну почему он взял сразу обоих?

Но отец Ральф уже не слушал, он зашагал в гостиную, срывая на ходу плащ, оставляя мокрые, грязные следы на полу.

– Мэгги!

Он подошел, опустился на колени возле ее кресла, мокрыми руками сжал ее ледяные руки.

Она соскользнула с кресла, прильнула к Ральфу, головой к мокрой, хоть выжми, рубашке, и закрыла глаза; наперекор боли и горю она была счастлива – пусть бы эта минута длилась вечно! Он приехал, все-таки есть у нее власть над ним, все-таки она победила.

– Я весь мокрый, Мэгги, милая, ты тоже промокнешь, – прошептал он, прижимаясь щекой к ее волосам.

– Ну и пусть. Вы приехали.

– Да, приехал. Хотел убедиться, что с тобой ничего не случилось, чувствовал, что я здесь нужен, хотел увидеть своими глазами. Ужасно, Мэгги, и твой отец, и Стюарт… Как это случилось?

– Папу захватил пожар, Стюарт его нашел. А его убил вепрь, раздавил, когда уже Стюарт в него выстрелил. Джек с Томом за ними поехали.

Он больше ничего не стал говорить, просто обнимал ее и укачивал, как маленькую; наконец жар камина подсушил его рубашку и волосы, а Мэгги, он это почувствовал, стала в его объятиях уже не такая оцепенелая. Тогда он взял ее за подбородок, приподнял ее голову, пока не встретился с ней глазами, и, не думая, поцеловал ее. Безотчетное движение, рожденное отнюдь не страстью, просто невольный ответ на то, что увидел он в этих серых глазах. Безличный обряд, своего рода причастие. А Мэгги высвободила руки и сама обняла его; он невольно сморщился, сдавленно охнул от боли. Мэгги чуть отстранилась.

– Что с вами?

– Наверное, при посадке ушиб бок. Самолет врезался в милую джиленбоунскую грязь по самый фюзеляж, нас изрядно тряхнуло. Под конец меня швырнуло на спинку кресла впереди.

– Ну-ка я посмотрю.

Уверенными пальцами Мэгги расстегнула на нем влажную рубашку, стянула рукава, вытащила ее из-за пояса бриджей. И ахнула: под гладкой смуглой кожей, чуть ниже ребер, багровел длинный, от одного бока до другого, безобразный кровоподтек.

– Ох, Ральф! И вы ехали верхом от самого Джилли! Как же вам было больно! А сейчас вы как? Голова не кружится? Наверное, у вас внутри что-то порвалось!

– Да нет, я цел и, пока ехал, ничего такого не чувствовал, честное слово. Я очень спешил, беспокоился, как ты тут, и мне, наверное, было не до ушибов. Будь у меня внутреннее кровоизлияние, оно, думаю, уже дало бы себя знать… Мэгги, что ты! Не смей!

Низко опустив голову, она осторожно касалась губами багровой полосы, ладони ее скользнули по его груди к плечам – осознанная чувственность этого движения ошеломила Ральфа. Потрясенный, испуганный, стремясь во что бы то ни стало освободиться, он оттолкнул ее голову, но как-то так вышло, что она вновь очутилась в его объятиях – змеиными кольцами обвила и сдавила его волю. Забылась боль, забылась святая церковь, забылся Бог. Он нашел ее губы жадными губами, впился в них, алчно, ненасытно, изо всех сил прижал ее к себе, пытаясь утолить чудовищный, неодолимый порыв. Мэгги подставила ему шею, обнажила плечи, прохладная кожа ее здесь была нежнее и шелковистее всякого шелка; и ему казалось – он тонет, погружается все глубже, задыхающийся, беспомощный. Грешная человеческая его суть страшным грузом придавила бессмертную душу, и долго сдерживаемые чувства – темное горькое вино – внезапно хлынули на волю. Он готов был зарыдать; последние капли желания иссякли под грузом этой грешной человеческой сути, и он оторвал руки Мэгги от своего жалкого тела, отодвинулся, сел на пятки, свесив голову, и словно весь погрузился в созерцание своих дрожащих рук, бессильно упавших на колени. «Что же ты сделала со мной, Мэгги, что ты со мной сделаешь, если я тебе поддамся?»

– Я люблю тебя, Мэгги, всегда буду любить. Но я священник, я не могу… просто не могу!

Она порывисто встала, оправила блузку, посмотрела на него сверху вниз, через силу улыбнулась, от насильственной этой улыбки только еще явственнее стала боль поражения в серых глазах.

– Ничего, Ральф. Я пойду посмотрю, есть ли у миссис Смит чем вас накормить, потом принесу лошадиный бальзам. Он чудо как хорош от ушибов; боль снимает как рукой, куда верней поцелуев, смею сказать.

– Телефон работает? – с трудом выговорил он.

– Да. Часа два назад протянули временную линию прямо по деревьям и подключили нас.

Но когда она ушла, он еще несколько минут собирался с силами и только потом подсел к письменному столу Фионы.

– Пожалуйста, междугородную. Говорит преподобный де Брикассар из Дрохеды… а, здравствуйте, Дорин, значит, вы по-прежнему на телефонной станции. Я тоже рад слышать ваш голос. В Сиднее телефонисток не узнаешь, просто отвечает скучный, недовольный голос. Мне нужен срочный разговор с его высокопреосвященством архиепископом, папским легатом в Сиднее. Номер двадцать-двадцать три-двадцать четыре. А пока ответит Сидней, дайте мне, пожалуйста, Бугелу.

Едва он успел сказать Мартину Кингу о случившемся, как его соединили с Сиднеем, но довольно было и двух слов Бугеле. От Кинга и от тех, кто подслушивал на линии, весть разнесется по всему Джиленбоуну – и у кого хватит храбрости выехать по такому бездорожью, те поспеют на похороны.

– Ваше высокопреосвященство? Говорит Ральф де Брикассар. Да, спасибо, добрался благополучно, но самолет сел неудачно, увяз в грязи, и возвращаться надо будет поездом. В грязи, ваше высокопреосвященство, в грязи! Нет, ваше высокопреосвященство, в дождь тут все раскисает, ни проехать, ни пройти. От Джиленбоуна до Дрохеды пришлось добираться верхом, в дождь другой возможности и вовсе нет… Потому я и звоню, ваше высокопреосвященство. Хорошо, что поехал. Должно быть, у меня было какое-то предчувствие… Да, скверно, очень скверно. Падрик Клири и его сын Стюарт погибли – один сгорел, другого убил вепрь. Вепрь, ваше высокопреосвященство, вепрь – дикий кабан… Да, вы правы, в местном наречии есть свои странности.

Непрошеные слушатели ахнули, и он невольно усмехнулся. Нельзя же крикнуть в трубку: «Эй, вы все, дайте отбой, не подслушивайте» – ведь у оторванных огромными просторами друг от друга джиленбоунцев нет иного общего развлечения, но, не подключись они все к линии, архиепископу слышно было бы много лучше.

– Если разрешите, ваше высокопреосвященство, я здесь задержусь на похороны и позабочусь о вдове и оставшихся детях… Да, ваше высокопреосвященство, благодарю вас. Я вернусь в Сидней, как только будет возможно.

Телефонистка тоже слушала разговор; отец Ральф дал отбой и тотчас опять снял трубку.