Инкарцерон - Фишер Кэтрин. Страница 39

— Мне рассказывали о вас, — прошептал Гильдас потрясенно.

— Тогда ты должен знать, что мы — Три Непреклонных Судии, мы — Не Знающие Жалости. Наше правосудие слепо, и только истина имеет для нас значение. Вы похитили принадлежащее этим людям, что подтверждено и доказано. — Средняя из старух склонила голову. — Так ли, сестры?

— Так, — прошелестели одинаковые голоса с каждой стороны.

— Тогда да свершится наказание, предусмотренное за воровство.

Ходульщики, выступив вперед, схватили Гильдаса и бросили его на колени. В полутьме Финн увидел очертания деревянной колоды, на которую положили вытянутые руки Книжника так, что кисти торчали вперед.

— Нет! — выкрикнул старик. — Выслушайте меня…

— Мы не делали этого! — Финн все еще не терял надежды. — Вы ошиблись!

Но три карги с одинаковыми лицами были, казалось, не только слепы, но и глухи. Та, что сидела посередине, подняла костлявый палец, и во тьме блеснуло лезвие ножа.

— Я — Книжник Академии, — дрогнувшим от ужаса голосом просипел Гильдас. На лбу у него выступили капли пота. — Вы не можете обращаться со мной как с вором. У вас нет права…

Хватка тюремщиков не ослабевала. Один навалился на него сзади, второй прижимал связанные запястья к колоде. Нож поднялся вверх.

— Уймись, старый осел, — вполголоса проговорил один из державших Гильдаса.

— Мы заплатим — у нас есть деньги! Я искусный лекарь, а он… он провидец! С ним говорит Сапфик! Он видел звезды!!! — в полном отчаянии выкрикнул старик.

Человек с ножом замер и оглянулся на старух.

— Звезды? Звезды? Звезды? — нестройным хором зашептали они.

Гильдас перевел дух, видя, что смог их заинтересовать.

— Да, Премудрые, звезды. Огни, о коих говорит Сапфик. Спросите юношу сами! Он — казематорожденный, Дитя Инкарцерона.

Старухи молчали, повернув слепые лица к Финну. Потом средняя сделала повелительный жест, и Ходульщики вытолкали его вперед. Карга, найдя руку юноши, крепко ухватила ее. Финн замер. Костлявые, иссохшие ладони поползли вверх, прошлись по груди, тронули лицо. Борясь с желанием отпрянуть, сдерживая дрожь отвращения, Финн чувствовал, как холодные шершавые пальцы с длинными, обломанными ногтями ощупывают его лоб.

Две другие не спускали с него слепых глаз, словно прикосновения сестры были и их прикосновениями. Положив обе руки ему на грудь, та пробормотала:

— Я слышу его сердце. Оно бьется отважно. Поистине, он — порождение Узилища, плоть от плоти и кость от кости его. Я чувствую пустоту в его душе, чувствую израненный ум.

— Мы чувствуем скорбь.

— Мы чувствуем утрату.

— Он — мой слуга. — Гильдас, поспешно, хоть и с трудом поднявшись на ноги, выпрямился. — И подчиняется только мне. Но я уступаю его вам, сестры — как справедливое возмещение за наш проступок.

Финн уставился на него, не веря своим ушам.

— Нет! Как ты можешь?!

Гильдас повернулся к нему. Он казался маленьким и съежившимся, но глаза его смотрели твердо, и в них словно светилось внезапное озарение. Многозначительно взглянув на руку Финна с перстнем, он, прерывисто дыша, пробормотал:

— У меня нет иного выбора.

Три карги повернулись друг к другу, ни слова не говоря, но чувствовалось, что между ними происходит обмен мыслями. Одна вдруг скрипуче усмехнулась, так что у Финна мороз пробежал по коже, а стоявший позади него Ходульщик в ужасе невнятно пробормотал что-то.

— Стоит ли?

— Нужно ли?

— Можно ли?

— Мы согласны, — проговорили они в унисон.

Та, что сидела слева, наклонилась и подняла веретено. Ее морщинистые пальцы задвигались, суча нить и вытягивая ее.

— Он будет Избранным, тем, кто станет Приношением.

Финн сглотнул, ощутив вдруг слабость, на спине выступил холодный пот.

— Что… что еще за Приношение?

Вторая из сестер коротко отмерила нить. Третья, взяв в руки ножницы, одним точным движением перерезала ее, и та бесшумно упала.

— Приношение, — прошептала старуха с ножницами, — кое мы обязаны отдавать Зверю.

Кейро и Аттия очутились у стен Города засветло. Последнюю лигу они проделали на телеге, возница которой даже не заметил их, но перед въездом в крепость спрыгнули.

— И что теперь? — прошептала Аттия.

— Войдем внутрь. Как все остальные.

Он зашагал вперед. Девушка бросила злобный взгляд ему в спину, но побежала следом. Левее ворот в стене была узкая щель с поднятой решеткой, неизвестно для чего предназначенная. Однако Аттия тут же увидела, что всех, кто передвигался пешком, стража заставляла пройти через нее.

Она оглянулась — дорога за ними уже опустела, и лишь острые колья торчали по ее сторонам, вздымаясь посреди безмолвной равнины. Высоко над ней, в туманной дымке кружила серебристой искоркой птица.

— Иди первой, — подтолкнул Кейро девушку.

Они подошли, и один из стражников, скользнув по ним опытным глазом, кивнул в сторону щели. Аттия быстро преодолела темный и вонючий проход и оказалась на мощеной улице. Но стоило Кейро шагнуть за ней, как негромко, но настойчиво зазвенела сирена. Раскрывшийся прямо над ним Глаз Инкарцерона уставился на нарушителя. Кейро обернулся — стражник, запиравший решетку, схватился за клинок.

— А с виду-то и не скажешь…

Удар в живот заставил его согнуться пополам. От второго удара он, отлетев, сполз по стене и остался лежать без движения. Кейро шумно перевел дух и, шагнув к панели, выключил сирену. Аттия испуганно смотрела на него.

— Почему она не сработала на мне, а только на тебе?

— Какая разница? — буркнул он, торопливо проходя мимо. — Может, из-за Ключа.

Аттия не спускала глаз с удаляющейся фигуры в богато расшитом камзоле, с небрежно собранной сзади гривой волос.

— Почему же тогда ты так напуган? — тихо, так, чтобы он не услышал, произнесла она.

Экипаж качнулся — кто-то садился внутрь. Клаудия облегченно вздохнула.

— Я уж думала, что не дождусь вас сегодня.

Она повернулась от окна, и слова замерли у нее на губах.

— Весьма тронут, — сухо проронил отец.

Стянув с руки перчатку, он обмахнул сиденье от дорожной пыли. Усевшись и положив трость и книгу подле, он приказал кучеру:

— Погоняй.

Свистнул кнут, и под скрип колес и позвякивание лошадиной сбруи они выехали со двора. Клаудия пыталась убедить себя, что все это ловушка и вести себя надо соответственно, но тревога за наставника пересилила.

— Но где же Джаред? Мы хотели…

— Утром я предложил ему пересесть в третью карету — вместе с Элис. Я счел, что нам с тобой нужно поговорить.

Ставить Книжника на одну доску с прислугой — да это неслыханно! Джареда подобные вещи, конечно, не волнуют, а Элис и вовсе будет в восторге от такого попутчика, но Клаудия просто заледенела от ярости.

Отец посмотрел на нее, потом взглянул в окно. Сегодня в бороде у него было больше седины, чем обычно, и он казался еще более значительным.

— Клаудия, на днях ты спрашивала меня о своей матери, — произнес он.

Если бы он ударил ее, она и то не была бы так поражена. Но к Клаудии быстро вернулась обычная настороженность. Как похоже на него — взять инициативу в свои руки, перейти в наступление и повернуть игру в свою пользу. В подобных шахматных партиях он поднаторел при дворе. Клаудия и сейчас была пешкой в его руках. Пешкой, которую Смотритель решил во что бы то ни стало вывести в королевы.

За окном кареты сеял мелкий летний дождик. Напитанные влагой поля дышали сладкой свежестью;

— Да, спрашивала.

Он все не отводил взгляда от пейзажа за окном, поигрывая своими черными перчатками.

— Мне очень нелегко вспоминать о ней, но, возможно, именно сегодня, когда то, к чему я стремился всю жизнь, уже так близко, время для такого разговора пришло.

Клаудия прикусила губу. Ничего, кроме страха, она сейчас не испытывала. И лишь на долю секунды в ее душе шевельнулось новое, никогда прежде не испытанное чувство — жалость к отцу.