Грязные игры - Браун Сандра. Страница 81

– Думаешь, в тот последний раз я думал о деньгах? Или о том, как сделать ребенка? Нет. Я нарушил все ограничения скорости на дороге только по одной причине – чтобы увидеть тебя. Тот день не имеет отношения ни к чему, только к тебе и мне. Ты это знаешь, Лаура. И я знаю, что ты знаешь.

Она медленно кивнула.

– Вот и хорошо, – сказал он, и они осторожно улыбнулись друг другу.

– Ты не испорчен, – она первой нарушила молчание.

– Мы опять об этом? – засмеялся он.

– Ты когда-нибудь искал своих родителей? Что с ними случилось после того, как они тебя бросили? Ты знаешь? – спросила Лаура. Но он так долго молчал, что она сказала: – Прости, что спросила. Ты не обязан говорить об этом.

– Нет, все нормально. Просто неприятно.

Но она продолжала вопросительно смотреть на него.

Он подумал, что она имеет право знать о нем все.

– Отец умер от алкоголизма, когда ему еще не исполнилось пятидесяти. Мать я нашел в Омахе. Перед тем, как меня отправили в Биг-Спринг отбывать наказание, я набрался храбрости и позвонил ей. Она сняла трубку. Я слышал ее голос первый раз за… пятнадцать лет. Она еще раз сказала «алло». Нетерпеливо, как все мы, когда нам звонят и молчат, а мы слышим, как дышат в трубку. Я сказал: «Привет, мам. Это Грифф». И как только я это произнес, она повесила трубку.

Он пытался окружить это воспоминание твердой, нечувствительной оболочкой, но боль от того, что мать оттолкнула его, все еще была острой.

– Забавно. Когда я играл в футбол, то часто задавал себе вопрос, знает ли она о том, что я стал знаменитым. Может, она видела меня по телевизору или заметила мою фотографию в рекламе или в журнале. Я представлял, как она смотрит игры и говорит друзьям: «Это мой сын. Тот куортербек – мой мальчик». После того звонка у меня не осталось никаких вопросов.

– Твой звонок застал ее врасплох. Может, ей нужно было время, чтобы…

– Я думал точно так же. Наверное, это был мазохизм. Я помнил номер телефона. Пять лет. Несколько недель назад я позвонил. Трубку снял тот парень, и, когда я спросил про нее, он ответил, что она умерла два года назад. У нее были серьезные проблемы с легкими, сказал он. Умирала медленно. Но даже зная, что умирает, она не попыталась связаться со мной. А правда в том, что ей не было до меня дела. Никогда.

– Мне очень жаль, Грифф.

– Ерунда, – он пожал плечами.

– Совсем не ерунда. Я знаю, как это больно. Моя мать тоже бросила меня. – Лаура рассказала ему об отце. – Он был настоящий герой, как в кино. Его смерть подкосила и маму, и меня, но я в конце концов справилась. Она нет. Ее депрессия превратилась в настоящую болезнь, до такой степени, что она уже не вставала с постели. Никакие мои слова или действия не помогали. Она не хотела выздоравливать. И однажды она избавила себя от страданий. Воспользовалась одним из пистолетов отца. Я нашла ее.

– Господи, – он крепче прижал ее к себе и поцеловал в макушку.

– Очень долго я считала, что бросила ее. Но теперь я понимаю, что это она бросила меня. Этот ребенок был таким маленьким, ему было всего несколько недель, но я все равно чувствовала потребность защищать его. Мне хотелось оградить его от боли, душевной и физической. Я не понимаю, как могут родители, отец или мать, отбросить инстинктивную потребность кормить и защищать своего ребенка.

Грифф сделал глубокий вдох и медленно выдохнул. Он не знал ответа. Он задавал себе этот вопрос каждый день с тех пор, как себя помнил.

– Я должен был откровенно рассказать вам о своих родителях. Но я боялся, что, если сделаю это, вы решите, что у меня дурная наследственность, и найдете другого суррогатного отца.

– Признаюсь, поначалу я была о тебе невысокого мнения.

– Расскажи, – попросил он, пряча улыбку.

– Мое мнение изменилось после того, как ты принес смазку.

– Шутишь.

– Нет.

– Я не хотел снова причинить тебе боль.

– Да, и очень расстроился, когда обнаружил, что я ею не воспользовалась.

– Ага, но по-настоящему меня разозлило другое – что ты думала, что мне все равно, больно тебе или нет.

– Ты это сказал. И твое раздражение изменило мое мнение о тебе. Ты беспокоился больше, чем хотел показать. Я увидела, что ты не такой испорченный, каким тебя считают. И каким тысебя считаешь.

– Не надо меня приукрашивать, Лаура. Ты была женой другого мужчины, но я начал думать о тебе. Я не признавался в этом даже самому себе. Но я думал о нас. Это была его идея, и каждый раз мы встречались потому, что он на этом настаивал. Но после того дня, когда ты испытала оргазм, я перестал себя обманывать.

– И я тоже, – тихим голосом призналась она. – Я понимала, как опасно еще раз встречаться с тобой. Поэтому я сказала Фостеру, что отказываюсь. Но все равно пришла. И несмотря на все, что случилось, я не жалею о том, что сделала.

Он наклонился, чтобы сделать признание, сказать слова, которые он еще никогда не говорил другому человеческому существу. Но момент был неподходящий. Неправильный.

Вместо слов он взял ее ладонь и положил себе на грудь, прижав к сердцу. Она не знала, не могла знать, как много значит этот жест для него, всегда избегавшего прикосновений.

– Мне всегда было интересно…

– Что?

– Неважно, – она смущенно покачала головой.

– И все-таки?

– Что ты использовал.

– Использовал?

– Чтобы… ну, ты понимаешь. Пока я была в спальне, ждала тебя. Мне всегда хотелось знать, что ты использовал, чтобы возбудить себя.

– А, – он тихо засмеялся. – Я использовал тебя.

– Меня?

– Когда мы пришли туда первый раз, на тебе был тонкий розовый топик под тем дурацким костюмом.

– Прошу прощения.

– Ты надела деловой костюм, который демонстрировал твое желание казаться серьезной. Ты хотела выглядеть коллегой по работе, а не женщиной. Но это не сработало, потому что для меня ты все равно была женщиной, с которой мне хотелось заняться любовью. Особенно топик. Примерно такого же цвета, как этот халат.

– Я помню.

– И поэтому для того, чтобы возбудиться, я думал о твоей груди под топиком, нежной и теплой. Представлял, как мои ладони забираются под ткань и касаются твоей груди. И это срабатывало.

– Всего лишь?

– Ну, может, пару раз я представлял, как трогаю языком твой сосок, – улыбнулся он, не испытывая никакого раскаяния. – А после того раза я просто думал о тебе, как ты лежишь, такая строгая выше пояса и голая внизу, и ждешь меня. Всегда срабатывало. Конечно, в последний раз все было по-другому.

– Да.

Он коснулся ее губ тыльной стороной пальцев.

– Труднее всего мне было позволить тебе уйти и вернуться к нему.

– Мне кажется, он догадался, что в тот день что-то произошло. Что-то, что потрясло меня. Когда я вечером вернулась домой, он странно себя вел. Я была не в своей тарелке, и он это понимал. Почти что дразнил меня.

Немного отодвинувшись, она легла на спину, и ее взгляд уперся в потолок.

– Я начала понимать, что все это ты, ребенок, все остальное – это наказание, которое придумал для меня Фостер за то, что я была за рулем в тот день, когда он пострадал.

– Как он мог обвинять тебя? Это был несчастный случай.

– Все так, Грифф. Но он не верил в случайности. Ты должен понять, что у него был навязчивый невроз. Он все делал в определенной последовательности и определенным образом. Никаких отклонений. Он был убежден, что любое изменение порядка вещей ведет к катастрофе.

В тот вечер он хотел сесть за руль, потому что привез нас туда. Но я сказала, что он выпил больше меня. Я нарушила порядок, и случившееся стало результатом моего поступка. Он никогда прямо не обвинял меня. Но мне кажется, он думал об этом. Должно быть, он затаил глубокую обиду, которая разъедала его.

Грифф был рад, что она это говорит. Ей нужно произнести это вслух – скорее ради себя, чем ради него.

– Я могла зачать ребенка, обратившись в клинику, при помощи донора. Фостер использовал свою болезнь как предлог, чтобы этого не делать. Но причина была не в этом. Теперь я понимаю. Я любила его всем сердцем, и он это знал. Наш брак был для меня священным и драгоценным. Я ценила его превыше всего. Поэтому он придумал способ ослабить наш брак, а может, вообще разрушить. Он понимал, как я отношусь к его плану. Я все время повторяла ему, что это неправильно, но он не принимал моих возражений. Он использовал мое стремление к успеху, привычку никогда не отступать перед трудностями. Теперь я вижу, как ловко он мной манипулировал. Он сознательно апеллировал к тому, что должно было заставить меня согласиться.