Две половинки (Просто о любви) - Алюшина Татьяна Александровна. Страница 23

Теперь уже четверо взрослых – родители Мишины, директриса и Серафима уставились вопрошающе на юного педагога.

– Ну да! Признаю! – каялась учительница. – Стасенька жаловалась! Но они же дети! Обзывают друг друга, ну и что? И все дети в классе сказали, что она первая ударила!

– Да? – прогремела Сима. – Я думаю, все было ровно наоборот! Но раз в вашей школе обвинения строятся на основании показаний семилетних детей… – И, выдержав многозначительную паузу, строго посмотрела на директрису.

Та уже давно сникла, поняла, что вдряпалась, и успела сто раз пожалеть, что устроила это разбирательство – надо было наказать обоих, и все дела!

И кто эта дама? А если чиновник из министерства?! Вон и инструкцию знает! Чиновник, точно! Сразу с тоской вспомнилось про пенсию, шатающееся директорское кресло и с ужасом представились все последствия, коими может закончиться для нее это разбирательство…

– …давайте у детей и спросим! – узрев на лице директора ожидаемый результат, закончила фразу Сима. – Так! Алексей, скажи нам честно, не бойся, тебя никто не будет ругать! Ты обзывал, обижал Станиславу?

Лешка посмотрел вопросительно на родителей, в надежде, что те подадут знак ничего не говорить и не отвечать, не найдя поддержки, шмыгнул не дышащим, заклеенным лейкопластырем, носом.

– Да… – прошептал он.

– Не слышу? – потребовала всенародного озвучания Сима.

– Да, я ее обзывал, – чуть громче, сказал мальчик.

– И только?

Он снова посмотрел на родителей в надежде на поддержку, шмыгнул носом, пустил покаянную слезу.

– Я скинул ее тетрадки с парты.

– И только? – не прониклась Сима. – Ты ее толкал?

– Не-е помню-ю-ю… – разрыдался Лешка – толкнул, мо-ожет!

– Это было первый раз? – мягче спросила Сима, убавив напора.

– Не-е-ет! – покаялся мальчонка и кинулся к папе.

– Так! – осталась довольна проведенным опросом Сима. – Подведем итог. Мне картина происшествия совершенно ясна! Станиславу постоянно терроризировали, задирали, обзывали, толкали, шпыняли! Я думаю, в этот раз, когда Леша Мишин стал ее толкать, она отмахнулась и случайно попала ему по носу! Из всего выясненного здесь следует, что должностные инструкции нарушаются, первоклассники предоставлены сами себе, детская жестокость поощряется, жалобы остаются неуслышанными, дети становятся объектом обвинения самих же истязателей. И данное поведение поддерживается преподавательским коллективом! – прогремев постановлением суда, Сима смягчила впечатление, чтобы не перегнуть палку: – Странно, я о вашей школе имею совершенно иные сведения – как о серьезной, с сильным преподавательским составом…

Наступила тишина. Сима выдержала паузу, дав прочувствовать присутствующим взрослым всю глубину обвинительного приговора.

– Так. Теперь с вами, – и она развернулась к семье Мишиных.

Те затосковали уже давно – где-то в начале судилища. Пятой точкой чувствуя, что от этой бабы можно ожидать каких угодно неприятностей, и мечтали лишь об одном – испариться из этого кабинета как можно скорее и дальше!

– Вы знаете, что для трудно управляемых детей, склонных к жестокости, есть специальные учебные заведения? – вкрадчиво-страшным, чиновничьим тоном поинтересовалась Сима.

Степень бздения четы Мишиных и так уже зашкаливала, а тут с ними просто случился временный паралич, образно называемый в народе «кондратием» – они живо представили себе перспективку такого специального учреждения и позеленели на глазах у публики.

Сима осталась довольна и этим результатом.

– Надеюсь, до этого не дойдет, – слегка ослабила она напор. – Будем считать данный инцидент случайным и надеяться, что такое больше не повторится! Мне бы не хотелось переводить Станиславу в другую школу.

Она величественно поднялась со стула.

– Я думаю, детям и их преподавателю пора на урок! – И, приподняв предупреждающе одну бровь, для проформы спросила: – Или у нас есть еще какие-то непроясненные вопросы?

– Нет, нет! – замахала двумя руками перепуганная директриса.

– Вот и хорошо! – отпустила на свободу всех княгинюшка – всем спасибо, все свободны!

И Серафима красиво, величественной, неторопливой поступью, в полном соответствии княжескому званию, удалилась.

Больше Стаську никто никогда не обижал в школе. Ее побаивались, уважали, старались не задевать, можно сказать: холили и лелеяли, особенно мальчишки.

А Лешка Мишин стал первым помощником управляющего одного из самых крупных банков в стране.

– Излагай! – дала отмашку тетушка, когда стол был накрыт, а чай разлит по чашкам. – Утром я звонила в больницу, Василий Федорович жив и стабилен, из чего делаю вывод, что беда у нас личного порядка.

– Личного! – печально вздохнув, подтвердила Стаська.

Порассматривала пирог в руке, вздохнула еще разок и откусила большой кусок.

– Это обнадеживает, – оптимистично заявила княгинюшка.

– Фто засит обнадевывает?! – возмутилась Стаська, пытаясь разговаривать с набитым ртом.

– Хоть что-то! А то девица тридцати двух лет, а личного у нее – только средства гигиены! «Трагедия» – это большой шаг вперед!

– Ты издеваешься? – проглотила, не дожевав толком и чуть не подавившись от возмущения, Стаська.

– И не думала даже! Жду с нетерпением повествования, как за одни сутки ты умудрилась заиметь личную беду с последствиями.

– Влюбилась, само собой! А как еще можно заиметь такое «счастье»?

– Способов не счесть, – усмехнулась княгинюшка, – особо, если искать истории на пятую точку. Влюбилась – это радует несказанно! И объект твоей страсти, я так понимаю, доктор Больших?

– Других мужчин поблизости не было! – призналась Стаська.

– И что? – хмыкнула саркастически тетушка. – «Осуществилась их любовь»?

– Еще как! – загрустила Стаська. – Волшебство! Страсти до небес! Фейерверк! Ночь без сна!

И вновь тягостно вздохнула, как старушка над воспоминаниями о былой молодости, подумала пару минут, обнаружила, что все еще держит в руке пирог, откусила, не забыв еще разок вздохнуть печально.

– Что подразумевает, что накануне доктор Больших успешно выспался? – улыбалась княгинюшка снисходительно.

– Да ну, тебя! – рассмеялась Стаська. – С тобой поговоришь, и все кажется водевилем!

– А жизнь и есть либо водевиль, либо трагедия, с переходной стадией застоя от одного состояния к другому.

Стаська бросила недоеденный кусок пирога на тарелку и отвернулась к окну, чувствуя подступившие слезы и сдерживаясь изо всех сил, чтобы не заплакать.

– Представляешь, я его люблю! – Она повернулась и посмотрела на Симу больными глазами. – Понятия не имела, что это такое, предположить не могла, а вот… попала! А он… а-а-а! – безнадежно махнула рукой.

Не справилась, как ни старалась, и все же расплакалась, сквозь горечь и обиду торопливо рассказывая княгинюшке о счастливой перемене, ставшей в одно мгновение «трагедией», неосознанно размазывая слезы по лицу.

– Ну, что ж! – выслушав сбивчивый, но подробный рассказ, невозмутимо заметила Сима. – Он не женат. Но у него есть женщина. Не все так безнадежно!

– Да при чем тут женщина?! – возмутилась теткиным непониманием Стаська. – Он испугался, что у нас все получилось как-то всерьез, без обычных игр, флирта, возможности отступления! Я не знаю, как так вышло, но мы оба это чувствовали, понимали! И он переполошился и сбежал! И ушел так! По глазам, движениям было понятно – бесповоротно, навсегда!

– Не факт! – задумчиво возразила княгинюшка. – Ты видишь все однобоко, с позиции своей боли, и вывод делаешь исходя из этого. Может, он не от тебя и ваших разразившихся чувств сбежал, а от своего прошлого. Ты же про него ничего не знаешь. Тридцать девять лет, мужик-орел, умница, молодой, интересный, а семьи и детей нет. Может, ему так досталось, что он не хочет, боится переживать все заново. Только вот что именно? Вопрос! Он сильный мужчина, лидер, вождь, и привык брать всю меру ответственности на себя, в работе уж наверняка! Но я тебе точно скажу, что так не бывает, чтобы на работе мужик – вождь, а дома – размазня! Боец – он везде боец! Но и сильные мужики имеют право чего-то бояться и осторожничать, особенно если им жизнь уже так наваляла, что мало не показалось, по полной программе! Ты вон, в детстве обожглась, проверяя на ощупь красивый газ, больше в огонь руки не суешь. Вот и он свой рефлекс заимел. Знаешь, как у Зощенко: «Герой и трус ощущают одно и то же, разница в том, как они поступают».