Прикосновение - Маккалоу Колин. Страница 39

А Руби исподтишка флиртовала и с сидящим справа мистером Генри Парксом, и с сидящим слева мистером Уильямом Далли, веселясь вовсю. Она действовала так ловко, что все дамы вокруг сознавали, что они не соперницы Руби, но и не думали возмущаться. Паркс был политическим противником Робертсона, на посту премьера они сменяли друг друга: если в данный момент премьер-министром был Робертсон, никто не сомневался, что его преемником станет Паркс. Рассадить по разным углам Паркса и Робертсона было так же необходимо, как разлучить Элизабет и Руби. Конечно, Сун излучал обаяние, никому и в голову не пришло бы назвать его «безбожником-китаезой», кем он, по сути дела, и являлся. Несметное богатство способно позолотить и менее перспективную фигуру, нежели Сун.

Суфле из шпината вполне заслуживало нескольких минут ожидания, как и шербет из ананасов, доставленных в вагоне-рефрижераторе из Квинсленда, где выращивали эти деликатесные плоды. За ними последовал нежнейший отварной плектропомус, затем жареные ребрышки ягненка, и завершил трапезу салат из тропических фруктов, взбитые сливки на котором напоминали снежные шапки потухших вулканов над облаком.

Чтобы съесть все эти яства, понадобилось три часа – целых три часа, за время которых Элизабет освоилась с обязанностями хозяйки дома. Несмотря на все политические разногласия, сэр Эркюль и мистер Робертсон увивались вокруг очаровательной соседки, как пчелы вокруг медоносного цветка, и если мистера Робертсона и раздражали пресвитерианские замашки юной искусительницы, он не протестовал – в конце концов, его жена тоже злоупотребляла набожностью.

А в это время Александр тщетно пытался развлечь бессодержательной светской болтовней двух соседок, которых ничуть не интересовали паровые двигатели, динамо-машины, динамит и добыча золота. Вдобавок в голову упорно лезли мысли о предстоящем разговоре с премьером Джоном Робертсоном и необходимости осадить его. Разговор обещал состояться сразу после того, как дамы перейдут в гостиную, и быть, по сути дела, списком претензий к Александру: почему в Кинроссе не нашлось ни единого клочка земли для строительства пресвитерианской церкви? Как вышло, что католики возвели в городе не только храм, но и школу, не заплатив ни пенни, в то время как с пресвитериан потребовали несусветную цену за участок размером с почтовую марку? Но если Робертсон надеялся, что Александр дрогнет и пойдет на попятную, то совершенно напрасно! Большинство жителей Кинросса принадлежали либо к англиканской, либо к католической церкви, а пресвитерианцев насчитывалось всего четыре семьи. Предоставив соседкам обсуждать в обход него подрастающих детей, Александр подбирал слова, чтобы поэффектнее сообщить Джону Робертсону о своем намерении предоставить землю еще и конгрегационалистам, и анабаптистам.

Ужин ничем не отличался от других званых застолий; когда принесли графины с портвейном, дамы дружно встали и удалились в просторную гостиную, зная, что ждать мужчин им придется не меньше часа. Этот обычай возник не случайно: благодаря ему дамы получали возможность по очереди удаляться из комнаты, чтобы справить малую нужду, и при этом не конфузиться под взглядами мужчин. Поскольку в уборную требовалось всем, двери гостиной то и дело открывались и закрывались.

– Внизу есть два ватерклозета, – сообщила Элизабет Руби, – а если хотите, поднимемся в мою уборную.

– Я за вами, – усмехнулась Руби.

– Вот уж не думала, что вы мне понравитесь, – заметила Элизабет, пока обе прихорашивались перед зеркалами во всю стену.

– Пожалуй, так будет лучше, – пробормотала Руби, поправляя перья на своем эгрете, усыпанном рубинами и бриллиантами. – Мера за меру: я тоже думала, что возненавижу вас с первого взгляда. А когда увидела, захотела с вами подружиться. Ведь у вас совсем нет подруг, а без них вам не обойтись, если вы хотите выжить рядом с Александром. Это не человек – паровоз, который сметает все на своем пути.

– Вы его любите? – с любопытством спросила Элизабет.

– И буду любить до самой смерти и еще дольше, – призналась Руби. Выражение ее лица изменилось, стало почти вызывающим, но Элизабет разглядела в глазах боль. – Но никакая любовь не помогла бы мне ужиться с ним в браке, не будь я даже всем известной распутницей, а это чистая правда. Вас воспитали доброй женой. Воспитание, которое получила я, – одно название. От судьбы я не ожидала даже такой милости, как любовь к Александру, поэтому я счастлива. Безумно счастлива.

«Мы с ней – полные противоположности, – с вновь обретенной мудростью рассуждала Элизабет. – Я жена Александра, но не желаю быть ею, а она – его любовница, но связана с ним накрепко. Это несправедливо».

– Пора возвращаться вниз, – вздохнула она.

– Вернемся при условии, что посидим вдвоем и поговорим. Элизабет, я хочу знать о вас все. К примеру, как вы себя чувствуете?

– Неплохо, только вот ступни и ноги распухли.

– Да? Дайте-ка взглянуть. – Руби проворно опустилась на колени прямо на площадке лестницы, где они стояли, приподняла подол платья Элизабет и осторожно ощупала опухшие ступни, распирающие туфли. – Милая, это сильный отек. А к врачу вы обращались? Старый доктор Бартон из Кинросса никуда не годится – захудалый сельский лекаришка. Вам нужен опытный врач из Сиднея.

Они спускались в гостиную.

– Я попрошу Александра…

– Нет уж, я сама ему скажу, – по-драконьи фыркнула Руби.

Элизабет хихикнула:

– Хотела бы я послушать!

– Этот разговор не для ваших прелестных ушек. Сегодня я изо всех сил стараюсь вести себя пристойно, – объяснила Руби, пока они входили в гостиную. – А вообще слов не выбираю. Что поделаешь, такова участь хозяйки публичного дома.

– Когда я узнала, я думала, что не вынесу отвращения.

– А сейчас привыкли?

– По крайней мере отвращения уже не испытываю. Зато умираю от любопытства: как это – управлять публичным домом?

– Ну, я справлялась чертовски хорошо – гораздо лучше, чем наше правительство. И на всякий случай держала под рукой хлыст.

Они уселись на диван, не замечая, как откровенно глазеют на них присутствующие дамы. Воспользовавшись отсутствием Элизабет и Руби, миссис Юфрония Уилкинс, жена преподобного Питера Уилкинса, священника англиканской церкви Кинросса, посвятила леди Робинсон, миссис Робертсон и остальных дам во все подробности прошлого и настоящего Руби. Миссис Робертсон чуть не лишилась чувств и потребовала нюхательной соли, а леди Робинсон жадно выслушала сплетницу и была явно заинтригована.

Не зная, как отвязаться от невыносимо нудной собеседницы, супруги одного из министров, Констанс Дьюи с завистью поглядывала на оживленно щебечущую пару. «Кто бы мог подумать? – мысленно повторяла она, отвечая приклеенной улыбкой на поток причитаний собеседницы. – Элизабет и Руби решили стать неразлучными подругами! Ну и взбесится же Александр! И поделом ему – заточил бедняжку на горе одну-одинешеньку!»

Когда из столовой вышли мужчины, распространяя крепкий запах сигар и коллекционного портвейна, Элизабет встала, мимоходом успев удивиться, почему Александр так злорадно усмехается, а у премьера Робертсона такой подавленный вид.

– Руби, я слышала, что вы прекрасно играете и поете, – сказала она. – Вы не окажете нам честь?

– Непременно, – кивнула Руби, и не думая отнекиваться и демонстрировать ложную скромность. – Как насчет Бетховена, арий Глюка и Стивена Фостера на десерт?

Элизабет подвела ее к роялю и сама придвинула к нему табурет.

Прикрыв глаза, Александр сидел на диване рядом с Констанс, которая ловко отделалась от унылой собеседницы, едва вошли мужчины. Чарлз сел по другую сторону от жены.

– Быстро же они спелись, – довольно громко произнесла Констанс, пока Руби играла первые такты «Аппассионаты». – Хорошо еще, беременность Элизабет уже заметна, а то кое-кто мог бы подумать, Александр, что у вас menage a trois [2].

– Констанс! – ужаснулся Чарлз.

– Тсс! – осадила его жена.