Народные мстители - Быков Василь Владимирович. Страница 3

Потом много лет (до и после войны) Леплевский жалел, что сказал правду, может, надо было направить их по ложному следу — в Минск или в Витебск, пускай бы искали, теряли время. А самому предупредить брата, пусть сматывается куда-нибудь подальше. Некоторые в то время так и поступали. Но что ждало бы его самого, если б обман раскрылся? И без того несладко, временами он даже завидовал брату: если тот жив, то его хотя бы кормят. А каково прокормиться ему, отчисленному из института, оставшемуся без жилья, без прописки, без работы? Хорошо еще, что после нескольких месяцев скитания по чердакам и садовым будкам у знакомых приняли на железную дорогу путевым рабочим, что дало возможность дотянуть до войны. В войну, как железнодорожника, не мобилизовали, но оказался он в оккупации, едва не умер от тифа в родной деревне. Потом угнали в Германию на рурские шахты. А после войны завербовался в Карело-финскую, строил гидроэлектростанцию, учился заочно и лишь три года назад устроился учителем в районе.

В прошлом году его приняли в партию.

Леплевский встал из-за столика, подошел к изгороди. Солнце уже закатилось за лес, из ольшаника надвигались вечерние сумерки, сильнее запахло картофельной ботвой, потянуло дымком из соседней трубы. Спину в легкой сорочке пробирал озноб. Надо бы сходить в хату да накинуть пиджак, но учитель тянул время в ожидании посланца за добавкой. Дубчик в заношенной серой свитке также терпеливо ждал, подпирая худыми плечами еще тепловатые бревна.

— У тебя из родни кто-нибудь остался? — после долгого молчания спросил Леплевский.

— Никого.

— А сестра старшая? Клавдией, кажется, звали?

— Померла.

— А младшая?

— Тоже померла.

— Где старший сын Кондрусевича? Он же тебе двоюродным приходился?

— Тот в партизанку погиб.

— Так что же ты — один?

— Ну, — тихо подтвердил Дубчик.

Он и впрямь жил бобылем в старой хате, скотины никакой не держал, даже курицы, работал в колхозе по специальности «куда пошлют». Питался тем, что дадут, пил, сколько нальют. Вел себя тихо, неприметно. Если, случалось, где-нибудь перебирал, то там же и засыпал — хоть на лавке в хате, хоть под кустом в поле. Мужики его недолюбливали за неполноценность, а больше за склонность к дармовой выпивке и куреву; бабы, те даже любили — за безотказность. Если которой выпадала нужда в мужской работе — наколоть дров, забраться на крышу к трубе или выкопать могилу для умершего, бежали за Дубчиком. И тот никогда не отказывался. Про оплату не спрашивал, да ему редко и платили, — обычно совали на бутылку или саму бутылку, которую он тут же и выпивал с первым попавшимся собутыльником. Но и сам не упускал случая, если у кого-нибудь назревала выпивка. На нее Дубчик имел особый, почти совершенный нюх, никогда своего не прозевал.

Спустя каких-нибудь полчаса из-за угла появился Иван-Снайпер, за ним неторопливо шел Савченко — он молча вытащил из карманов пиджака две поллитровки, с подчеркнутой важностью поставил их на стол.

— Ого! — вырвалось у Леплевского.

— Вот тебе и ого! — передразнил его Иван. — Дубчик, а ну давай нарви лука. Что у тебя, учитель, хлеба нет?

— Хлеб есть. Наверное…

— Так принеси!

Пока хозяин ходил в хату, искал хлеб и надевал пиджак, Иван-Снайпер и Савченко, не утерпев, налили по стакану и выпили. Дубчик тем временем нарвал на огороде большой пучок лука, и они на пару с хозяином выпили из тех же стаканов. В бутылке оставалось немного.

Выпивать можно было и стоя, но, чтобы покурить и покалякать, надо присесть. На этот раз за столиком примостились Иван и Савченко, хозяин устроился под грушей, а Дубчик скромно примостился возле угла на выступе фундамента. Он не курил и в беседе почти не принимал участия. Если спросят, ответит. Сейчас, правда, его ни о чем не спрашивали. Иван-Снайпер все не мог успокоиться.

— Приехал, подлюга! Думает, тут о нем забыли. Нет, я ему, падле, этого не прощу.

— А что ты ему сделаешь? — равнодушно спросил Леплевский. — Соли на хвост насыплешь?

— Да уж отомщу, собаке.

— Как? В газетку напишешь? — с ехидцей допытывался Леплевский. — Вон один написал, так из партии исключили. За поклеп!

— Нет, я писать не буду! Я убью его! — неожиданно для себя решил Иван-Снайпер. — А что? Чего так смотрите?

— Какой решительный! — покрутил головой Леплевский. — Гляди, чтобы штаны не упали.

— И то правда, — сдержанно вставил Савченко. — Такому отомстить не грех. В Сибири одного вертухая к кедру в тайге привязали. Через месяц нашли скелет. Комары заели.

— Так это в Сибири! — отмахнулся Иван-Снайпер. — А тут где привяжешь? Свои же и отвяжут. Которые сексоты.

— Не все же сексоты, — тихо заметил Леплевский.

— Хватает. И у нас тоже.

Леплевский помедлил, пытаясь понять, на что намекает Снайпер. Учитель всегда был чуток к малейшему намеку такого рода, потому как за намеком могла скрываться опасность либо близкий ее сигнал. То, что когда-то помогло ему в жизни, дало возможность окончить институт и даже вступить в партию, теперь очень просто могло раздавить. Наступило иное время, началась новая политика, и неизвестно еще, как там, наверху, отнесутся к институту сексотов. Могут тайно отблагодарить, а могут и открыто взыскать. Каждый из вариантов порождал неуверенность и беспокойство, тяготил и вызывал тревогу.

Постепенно совсем стемнело. Ночные сумерки окончательно поглотили огород, двор, звездной пеленой накрыли деревья и крыши домов. Все вокруг притихло, затаилось, приготовилось к встрече короткой летней ночи. Только за хатой под грушей слышался прерывистый разговор выпивших людей да мелькали в темени красные огоньки сигарет. Один, изогнувшись крутой дугой, упал в огороде. Так прошло время — час или больше, Иван-Снайпер, матюгнувшись, решил:

— Хватит пить! Выходи строиться!

— Так ведь еще осталось, — напомнил Леплевский.

— Тогда разливай. По последней. Сперва Дубчику…

— Мне, может, хватит, — неуверенно заперечил Дубчик, однако придвинулся поближе к столу.

— Ладно, выпей. Может, в последний раз. И ты, сосед, выпей, — повернулся Иван к Савченко. — Там, брат, сила понадобится.

— От водки сила? — усомнился Савченко.

— А думаешь, нет? Выпивший сильнее трезвого. Наукой доказано, читал.

— Да, но нехорошо ночью. Будто бандиты, — сказал Леплевский, которому не очень хотелось встревать в сомнительное дело. Но учитель не мог устоять перед напором Ивана-Снайпера.

— Нам, значит, ночью нельзя? Да? А им можно было? Всегда ночью старались, чтобы свидетелей не было. Я ведь помню, пятнадцатый год шел. Приехали втроем: Усов и с ним еще двое. Косатый за понятого, конечно. Подняли всех в полночь, только уснули. Отец как раз поставки возил на станцию, приехал озябший, усталый, чуни разул, онучи у печи развесил. Вставай, ты арестован. И обыск. Все перевернули, в кадку с капустой шомполом тыкали — контрреволюцию щупали. Польский шпион! А я, понимаешь, не очень-то испугался, потому что знал: я же не шпион, меня они не возьмут. Почему так думал, дурень безголовый? Они же не только шпионов брали. Вон у вас, Савченко, всех забрали, тебе тоже было не много лет…

— Так это же в тридцать третьем, — рассудительно заметил Савченко. — В ссылку всех брали: и старых, и малых.

— А мне откуда было знать: в ссылку или на расстрел? Сидел с ребятами за печью, чтобы обыску не мешать, а батьку они у порога с поднятыми руками под винтовкой держали. Вижу, этот Усов вытаскивает из сундука мою буденовку с красной звездочкой. Ту, что отец на рождество с ярмарки привез, очень она мне нравилась, та буденовка, с маленькими такими пуговичками тоже со звездочками. Я же сызмальства к военному склонность имел, жалко, из-за увечья до сержанта не дослужил…

— Вот почему гимнастерку полюбил. Третий год не снимаешь, — усмехнулся Леплевский.

— А что — уважаю. Только не о том разговор. Одел однажды эту буденовку в школу, ну, пацаны и налетели: дай да дай померить. Одну пуговицу и оторвали. Отец вечером увидел и отобрал, говорит: сначала ушанку доноси. Обидно было, но, думаю, ладно. Скоро двадцать третье февраля, День Красной Армии, уж тогда выпрошу. Да вот — кукиш, а не День Красной Армии. Усов этот мою буденовку милиционеру отдал: не позволим говорит польскому шпиону красноармейский убор компрометировать. Эта буденовка мне потом два года снилась.