Ночная музыка - Мойес Джоджо. Страница 69

Изабелла была рада, что дети больше не заговаривали о возвращении в Лондон. Ведь в мгновение ока дом в Мейда-Вейл превратился из потерянного рая в место, напоминающее об обмане и предательстве.

Ночью, когда дети уснули, Изабелла, забыв о своей скрипке, решила пройтись по незаконченному дому. Над ухом назойливо пищали комары, под половицами и карнизами шебаршились невидимые ночные существа. Но Изабелла больше не обращала внимания на голый гипсокартон. Несмотря на ветхие стены, дом этот был не хуже и не лучше райского уголка в Мейда-Вейл. Дом – это не только внутренняя отделка, меблировка или качество пола. Не только материальный достаток или безопасность.

Изабелла и сама точно не знала, что означает для нее слово «дом». Но одно она знала наверняка. Дом для нее – это двое мирно спящих наверху детишек.

Чесночница черешковая. Сердечник шершавый. Чабрец и лисички. Байрон шел по опушке леса, где за вековыми деревьями начинались огороженные не одним поколением фермеров пастбища, и при тусклом вечернем свете собирал съедобные растения себе на ужин в знакомых еще с детства местах. Он похудел, но скорее от отсутствия аппетита, чем оттого, что пришлось перейти на подножный корм.

Последние несколько дней он прятался от людей. Днем, в самую жару, спал, а ночью бродил по лесам, пытаясь разработать хоть какой-то план действий.

Теперь Изабелла явно его боялась. Ясно как дважды два. Встретив его в лесу, она подпрыгнула от испуга, а улыбка ее была слишком широкой, слишком ослепительной. И, здороваясь, она тоже держалась не совсем естественно, словно не хотела показывать своего страха. Байрону было не впервой видеть такую реакцию у деревенских жителей, наслышанных о его репутации, но не знакомых с ним лично.

Когда Байрон думал о том, что Изабелла его боится, а ее дети его избегают, ему начинало казаться, будто он вдруг оказался в могиле, из которой не выбраться.

Он понимал: больше нет смысла задерживаться в Бартоне. Его прошлое, обросшее мифами, будет преследовать его, точно шлейф вонючего дыма, пока здесь будут такие люди, как Мэтт. А поскольку здешние земли постепенно скукоживаются под напором так называемой уникальной застройки, технопарков и пахотных хозяйств, очень скоро он, Байрон, просто-напросто останется без работы. Он имел полное представление о карьерных перспективах для людей вроде него: подсобный рабочий в супермаркете, охранник, таксист. Читать объявления о такой работе было для него точно нож острый. Он живо представлял себя на автостоянке, где диспетчер указывает ему, можно или нельзя сделать перерыв, а потом неохотно выдает грошовую зарплату.

Зря я пошел против Мэтта, уже в сотый раз говорил Байрон себе. Надо было держать рот на замке. Правда, он сам плохо в это верил.

– Алло?

Та женщина написала на конверте свой адрес: Вичтри-Гарденс, Бофорт-Хаус, 32. Нетипично для любовницы, подумала Изабелла. Такая точность. Как будто он мог спутать ее с кем-то еще.

Через сорок восемь часов после того, как письма попали ей в руки, она позвонила в справочную службу и выяснила, что по данному адресу проживает только одна Карен. Карен Трейнор – губительница семейного очага и воспоминаний. Кто бы мог подумать, что это имя окажет такое влияние на судьбы стольких людей? Изабелла представляла себе высокую, белокурую, спортивную женщину, возможно, чуть моложе тридцати. Должно быть, у нее безупречный макияж – у бездетных женщин всегда такой, ведь у них полно времени заняться собой. Интересно, а она играет на музыкальных инструментах? Или Лоран сознательно нашел себе женщину, которая не витает в облаках?

Изабелла еще не решила, что будет говорить, хотя уже успела продумать сотни доводов, тысячи убийственных фраз. Только бы не сорваться на крик. Она потребует сказать, куда девались их деньги. Куда возил ее Лоран. Сколько было отелей, поездок в Париж, дорогих обедов, пока она, Изабелла Деланси, считала, что муж в командировке? Она расскажет этой женщине, что та наделала, объяснит ей, что, несмотря на все слова Лорана (а что именно он говорил?), та пыталась разрушить брак, полный страсти и любви. Она поставит ее на место, эту легкомысленную, эгоистичную девчонку. Она ей еще покажет.

Длинные гудки, а затем женский голос – интеллигентный, совершенно обыкновенный, чем-то похожий на голос самой Изабеллы – сказал: «Алло? – И после паузы снова: – Алло?»

И тут Изабелла, женщина, считавшая, что без звуков музыки в голове жизнь будет пустой и никчемной, поняла, что способна лишь слушать чужое молчание.

На третий вечер тепловую волну вытеснил грозовой фронт. Небо внезапно потемнело, вдалеке громыхнул гром, точь-в-точь как литавры, предвещающие грандиозный финал, набежали черные тучи – и начался проливной дождь. Все зверюшки попрятались в норках, в сточных канавах забурлила вода.

Байрон сидел в бойлерной, прислушиваясь к голосам обитателей дома. Сперва он услышал, как Изабелла и Китти, шлепая по лужам, с криками бегут снимать с веревки белье, затем – как Тьерри, проходя мимо бойлерной, радостно и без тени стеснения поет: «Дождик, дождик, кап-кап-кап! Старикашки слышен храп!» Насторожившиеся собаки переводили взгляд с Байрона на дверь и обратно в ожидании сигнала, любого сигнала, что им тоже можно выбежать во двор, но Байрон предупреждающе поднял руку, и они, недовольно поскуливая, вернулись на место.

«Он пошел спать, треснулся головой о кровать и утром уже не смог встать».

Когда звук шагов Тьерри постепенно затих в доме, Байрон медленно встал. Он уже успел аккуратно упаковать свои пожитки в две сумки. Когда дождь немного успокоится, он пройдет через лес к машине и уедет отсюда.

Хлопнула дверь. У него над головой неожиданно заиграла музыка. Целый оркестр – нечто драматическое, но, похоже, знакомое. Затем послышался умоляющий голос Китти:

– Ой, только не это!

Кто-то закрыл окно, и музыка почти стихла. Он слышал лишь стон скрипок и взмывающие ввысь неистовые голоса.

Байрон достал ручку, написал коротенькую записку и положил на бойлер. Затем сел и стал ждать в полной темноте.

– Николас?

– Ты их получила, да? – Он даже не спросил, кто это.

– Они чудо, – ласково сказала она. – Просто чудо. Принесли как раз перед тем, как я села пить чай.

– Я волновался. Подумал, а вдруг он захочет узнать, кто тебе это прислал. Но ты говорила…

– Его здесь нет. Не знаю, где он болтается, но теперь он тут практически не появляется.

Она решила не рассказывать Николасу, что когда выгуливала собаку, то видела в лесу машину мужа. Почему бы не припарковаться у дома вдовы? – мысленно спросила она Мэтта. По крайней мере, так было бы гораздо честнее.

– Я хотел прислать розы, но решил, это будет слишком откровенно.

– Все равно розы теперь почти не пахнут.

– Многие женщины предпочитают лилии. Но тебе не кажется, что они слишком помпезные? И вообще немного траурные?

Ему хотелось показать ей, с какой любовью и как тщательно он выбирал для нее цветы. Она была явно тронута.

– Пионы – мои любимые цветы. Ты такой внимательный.

– Я почему-то так и решил. И хочу, чтобы ты знала… я постоянно думаю о тебе. Нет, я вовсе на тебя не давлю, но…

– Николас, обещаю, я приму решение.

– Знаю…

– Просто все так быстро закрутилось. Обещаю, я не буду тянуть с ответом. – Она присела на край постели и рассеянно посмотрела на левую руку, где сияло кольцо из мелких бриллиантов, которое ее мать в свое время нашла вульгарным. Но, может, вульгарное кольцо лучше, чем адюльтер? – У меня все достаточно сложно. Мой сын и вообще…

– Я не собираюсь тебя торопить.

Жаль, что его сейчас нет с ней. Рядом с ним она не сомневалась в правильности своего решения. Но для этого необходимо было чувствовать нежное пожатие его рук, видеть его искреннее лицо. Однако, оставшись одна в пустой супружеской спальне, над которой нависала тень болтающегося, один Бог знает где, Мэтта с маячившим перед глазами Испанским домом, она вдруг почувствовала себя совсем несчастной. Интересно, он сейчас там? Смеется над ней? Занимается любовью с этой женщиной?