Мистерия (СИ) - Мелан Вероника. Страница 91

И Стив рассказал про девушку с Архана. Про то, как встретил незнакомку, и как та вела его, помогала выживать, указывала дорогу. Как поддерживала его моральный дух, тянула вперед, как не дала поддаться мороку и провалить уже в самом конце миссию. Как он и Тайра нашли-таки вход в нужное место и как он уговорил незнакомку выйти наружу.

Не упомянул он только про душу. Точнее, про ее, в Тайре, отсутствие. Зачем лишний раз пугать? Да и не его это история — чужая, попусту трепать не стоит. И про себя умолчал, как плакал, как готовился умереть, как вспомнил лица матери и отца, себя в детстве. Тоже свое, не для других.

— Так вот, значит, кого ты прячешь у себя в доме, — облегченно поскреб щеку Дэйн. — А я думал, что ты просто гикнулся.

— Ты и без того думал, что я гикнулся. Еще с тех пор, как увидел. И не у себя я ее держу, а Дрейк ей дом выделил.

— А чего не привел, не познакомил? — наклонилась вперед Лайза. — Мы бы… Мы бы хоть поблагодарили!

Да, познакомиться с Тайрой всем было интересно — он видел. Посмотреть на живую легенду, и, если не потрогать и пощупать, то хоть улицезреть своими глазами.

— Я спрашивал, — не запнувшись, произнес док. — Она сказала, что еще не готова к встрече с людьми. Позже.

И соврал. Потому что он не спрашивал. Потому что попросту сбежал от нее сегодня — решил, что не нужен, — потому что бросил, вместо того, чтобы пригласить к остальным.

Нет, Тайра не пошла бы — он был уверен, но спросить все равно стоило.

Много чего стоило. Не вести себя, как идиот, не поддаваться страхам, перестать жалеть себя, не молчать, а некоторые вопросы задать в лицо и честно. Да, для некоторых вопросов, может, рановато, но ведь не для всех?

И Стив вновь отвлекся от хода беседы, задумчиво посмотрел в окно.

Он зашел к ней в девять вечера, не удержался. Должен был спросить, все ли в порядке, не случилось ли беды, проведать.

Просто… увидеть.

А она обрадовалась ему, как радуется бездомный котенок тому, кто накормит, погладит, обогреет. Забегала по кухне, загремела чашками, достала откуда-то открытое уже печенье.

— Не хочу чая, ладно? Просто посидим. Можно?

И они сидели в гостиной. Тайра на диване, а Стив на ковре у ее ног, как верный и виноватый сторожевой пес.

— Ты прости, что оставил тебя одну, ладно?

— Да что ты, все хорошо. Хорошо.

— Ты, наверное, скучала?

— Я… нет. Ходила. Думала. Обо всем.

Скучала, он знал, чувствовал.

Хлопковые штанишки, под ними острые коленки, вновь босые ступни. Ему как никогда сильно хотелось взять ее за руку, и он внезапно разрешил себе — поддался вдруг порыву — аккуратно накрыл ее ладонь своей и принялся поглаживать теплые тонкие пальцы.

— Может, какая еда нужна?

— Нет, у меня еще есть.

— Гамбургеры?

— Да, и суп в банке. Персики.

— У тебя ведь здесь даже книг нет.

— Ничего, когда-нибудь будут.

На настенном календаре, куда он бросил взгляд, алела аккуратно нарисованная цифра 159, а рядом зачеркнутая 160.

Сто пятьдесят девять — сколько дней ей осталось. Всего сто пятьдесят девять одиноких дней, а он теряет время, ведет себя, как козел, как свернувшийся в улитку от чувств юнец.

Ее рука подрагивала; Лагерфельд боялся поднимать голову. От него, наверное, разит за версту. Как от противного упитанного Раджа. Ведь Радж тоже пил?.. Наверняка.

— Как прошла встреча?

— Откуда ты знаешь о ней?

— От тебя пахнет другими людьми. Бернардой и другими — незнакомыми.

Ясно. Конечно, она чувствует. Ее ноготки были овальными, вытянутыми и короткими, с едва заметными белесыми полукружьями у самого основания, ровными. Теплыми и гладкими — он балдел.

— Ничего, что я взял тебя за руку? Ты прости, я, наверное, обнаглел.

— Ничего, — едва слышное слово, почти шепот.

— Я поступил нечестно — стоило тебя пригасить…

— Нет, я бы не пошла, ты знаешь.

— Все равно стоило.

И они снова замолчали.

Ему было почему-то слишком хорошо вот так сидеть — близко, рядом — ощущать тепло ее кожи, смотреть на босые ступни. От ее присутствия он хмелел больше, чем от выпитого в баре; тикали настенные часы, остывал на кухонном столе невыпитый чай.

— Ты лучше проводи меня, — прошептал Стив, — а то я сегодня… неадекватный. А завтра я приду, и мы пойдем на озеро. Только вот завтра города пробудятся, будет не протолкнуться, улицы заполнятся людьми.

— Так это же хорошо! Посмотрим на них… Теперь, в этой одежде, они ведь не заметят, что я не такая?

— Конечно, нет.

Лагерфельд поднялся и улыбнулся. По непонятной причине он все еще избегал смотреть Тайре в глаза. Боялся? Чего?

Может, того, что увидит, как она терпит его прикосновения? Как желает того, чтобы он поскорее ушел?

Нет, он бы почувствовал.

Он развернулся уже на пороге у самой двери.

— Не голодай только, ладно?

Кивок. И в ее глазах он не увидел ничего похожего на дискомфорт. Точнее что-то далекое, чуть грустное, недосказанное.

— И форточку ночью не открывай — продует.

— Не буду.

— Свет на крыльце, если хочешь, оставь. Он недорого стоит, ты не бойся жечь.

— Хорошо.

Невысокая, теплая, хрупкая, тихая и снова остающаяся в одиночестве. Он почти физически страдал от этого, и поэтому вдруг, сам того не ожидая, шагнул вперед и мягко, не позволяя отступить, сжал ее лицо ладонями.

Долго напряженно смотрел в желто-зеленые глаза, слышал, как забилось, затрепыхалось пойманной птичкой ее сердце, как гулко забилось о грудную клетку, как промелькнула во взгляде растерянность, даже страх.

— Я буду жалеть, я знаю. Но хоть один раз… Ты прости, я пьян…

И он поцеловал ее. Впервые с непередаваемой нежностью коснулся розовых, едва приоткрытых губ, мягко прижался к ним своими, втянул носом запах нежной кожи — хотел, но не решился использовать язык — просто обмер от ощущения того, какая она мягкая, теплая, податливая. Доверчивая даже в страхе, с дрожащими стрелками прикрытых ресниц, трясущаяся, словно желе, но не отступающая назад, не пытающаяся вырваться.

— Я бы хотел тебя себе, Тайра… Очень хотел бы. Знаю, я всего лишь друг, и так нечестно.

Она не смотрела на него — рвалась от эмоций, но ладони все еще не отпускали ее лицо. Губы дрожали, подбородок дрожал, колени — он чувствовал — тоже.

— У тебя свои дела, своя жизнь… Мы просто шли в Коридоре. Я все знаю, но я хотел бы. И не имею права об этом даже просить. Вокруг тебя будет много мужчин, разных мужчин, и ты выберешь одного — кого захочешь, — когда придет время. Оно придет. И все будет хорошо.

И док отступил.

Разжал руки и ступил во тьму. Взмахнул напоследок, развернулся и зашагал по дорожке к ограде.

А за его спиной все не закрывалась дверь.

Ее мир всегда был зыбким, нестабильным.

Почва под ногами ерзала, мотылялась: ни собственного дома, ни друзей, ни счастливой судьбы впереди. Был Ким — нет Кима. Были книги — нет книг. Всю сознательную жизнь Тайра училась быть гибкой, податливой, терпеливой, училась мириться с обстоятельствами. Она никогда не знала наперед ни где будет жить, ни позволят ли ей продолжать учиться, не принудят ли насильно к близости, ни изобьют ли следующим вечером, ни появится ли в череде холодных дней что-то, хоть отдаленно напоминающее просвет? Жить в незнании тяжело, и потому Тайра держалась лишь за то, что знала, а это:

• Она не сломается, даже если будет больно или тяжело. Она продолжит свой путь, покуда есть силы и ноги.

• Она не предаст Учителя, воспользовавшись полученным от него Знанием в корыстных целях.

• Она будет продолжать учиться и искать собственную цель в жизни.

• Никогда не позволит использовать себя в качестве орудия для чужого обогащения или обретения власти над другими людьми.

• Она не хочет иметь детей. Тех детей, которых когда-нибудь заберут и воспитают в холодных стенах пансиона, а после отдадут в услужение богатым людям.