Волчья стая - Бушков Александр Александрович. Страница 36
Пора отсюда сматываться. И следует в темпе решить то же самое уравнение, подставив в качестве икса на сей раз вместо Эмиля Нику…
Аргументы прежние, те же. Если у одного есть все шансы незамеченным проскользнуть в клуб, то тащить с собой Нику – чертовски опасно. Бабы есть бабы, начнет бояться, метаться, побежит не в том направлении, нашумит, провалит все дело, а когда поймают, выдаст в два счета. Откуда взять должное проворство и хладнокровие избалованной холеной доченьке облисполкомовско-коммерческого папы, с младенчества привыкшей к птичьему молоку? Даже если побег и удастся, будет потом висеть на шее невыносимой тяжестью – ножки натерла, боится дикой тайги, истерики пойдут, обмороки…
Он вспомнил, что рассказывал лет десять назад один знакомый с северов – про парочку, которая назначала свидания где-то в окрестностях отдаленной метеостанции. И однажды нос к носу столкнулась с белым медведем, будучи, естественно, без всякого оружия. Кавалер драпал, не рассуждая, гонимый скорее могучим животным инстинктом выживания. От дамы мало что осталось, понятно, медведь был изголодавшийся. Большинством голосов сошлись на том, что осуждать парня не стоит – здесь обычные критерии попросту не годились. Невозможно быть героем там, где героем стать нельзя и з н а ч а л ь н о. Нельзя идти на танк с кирпичом, нельзя прыгать с десятого этажа.
Если рассудить здраво, ситуация та же. Спастись вдвоем попросту нереально. Прежняя мораль и этика тут решительно не годятся – на кону ж и з н ь. Все останется, как прежде, но его не будет. Мороз по коже…
Ника… Что – «Ника»? Высокой любви, нежной и чистой, не было никогда. Она была – у д о б н а я. Очаровательна, неглупа, в постели не заскучаешь, приятно выйти в люди, держа ее под ручку, соответствующим образом намазанную и упакованную. Конечно, наличие ребенка что-то и меняло бы – но ведь нет детей… И нет, никогда не было ощущения, что твоя жена – пресловутая Единственная.
А посему – решено. К тому же после признаний женушки о том, что с ней здесь происходило, после подначек этой сволочи Гейнца совершенно другими глазами на нее смотришь… Шлюха драная, велели стать раком – и мигом встала, надо полагать, не пища и не дрыгаясь…
Сигарета догорела до фильтра. Вадим осторожно раздавил ее о доску, привстал на корточках, осторожненько выглянул. Та троица и не думала прекращать веселье, наоборот, затянула песню в три пьяных глотки. Нечего и думать прокрасться мимо них незамеченным. Дождик бы, хороший, проливной, с грозой, вот тогда ни одна эсэсовская собака носа не высунула бы из-под крыши… Увы, чистейшее небо сияло россыпями нереально крупных звезд, каких в городах никогда не увидишь. Ни клочка облаков. Придется потерпеть…
Он на цыпочках вернулся в барак. Там ничего не изменилось – так же постанывал Доцент, у окна, где лежала блондинка, продолжалась несуетливая возня с тихими смешками – Синего кто-то сменил, то ли Борман, то ли Браток, блондинка прошептала что-то негодующее, но ей, судя по звуку, зажали рот, шепотом прикрикнули, вновь послышалось размеренное пыхтение.
То ли Маргаритины снадобья еще бродили в крови, то ли душа требовала разрядки, но он и сам ощутил непроходящее и не слабевшее возбуждение. Немного поборолся с собой без особого энтузиазма. В конце концов осторожно перевернул Нику на спину, внушая себе, что если он никого не видит, то и их никто не узрит, расстегнул на ней штаны, приспустил ниже колен, принялся расстегивать бушлат.
Она проснулась не сразу – когда он уже пристраивался. В первый миг отчаянно дернулась, но Вадим зажал ей рот и яростно зашептал на ухо:
– Тихо, дура! Это я…
Она тут же замерла с поразившим его послушанием – обычно дома сопротивление спросонья длилось раза в три дольше. Тихо всхлипнула, замерла, он осторожно убрал руку и, убедившись, что никаких криков не будет, стянул с нее штаны совсем. Ника лежала, как неживая, чтобы раздвинуть ей ноги, потребовалось определенное усилие. Но во всем остальном она ни капельки не препятствовала, все так же лежала, отвернув лицо. В прежней жизни она с ходу включилась бы в действо, но сейчас вовсе не шевелилась. Труп трупом. Как Вадим ни старался ее завести с использованием всего прежнего арсенала знакомых ухваток, не получалось. В конце концов он мысленно плюнул и решил, что сойдет и так, сосредоточился на собственном удовольствии, трахал ее размеренно – и ненавидел при этом…
Удовлетворенный, отвалился, перевернулся на спину. У окна продолжалось негромкое веселье, блондинка сдавленно постанывала, и кто-то из кобелиной троицы веселым шепотком подавал циничные советы. Ника заворочалась, неуклюже натянула полосатые штаны и вдруг придвинулась к Вадиму, прошептала:
– Есть у нас какие-нибудь шансы?
Ну конечно, подумал он с неудовольствием, услышав знакомый трагический надрыв в голосе (прежде главным образом возвещавший, что ей понадобилась новая шмотка или побрякушка). Для того ее сюда и сунули: чтобы надоедала нытьем, капала на нервы…
– Есть, – ответил он сухо.
– А что можно сделать? Неужели не выйдет как-нибудь с ними договориться? Вадим, стоит постараться…
– Отвяжись, – ответил он злым шепотом, словно бы уже и не воспринимая ее в качестве реально существовавшего создания из крови и плоти. – Спи давай. Есть шансы, что-нибудь придумаем…
– Что?
– Спи, стерва! – шепотом рявкнул он.
Снаружи, неподалеку, все еще раздавались развеселые пьяные песни. Нечего было и думать пробираться к клубу…
Глава одиннадцатая
Мера в руке своей
Утро никаких поганых неожиданностей не принесло – сначала выгнали на аппель и устроили рутинную перекличку, потом погнали к воротам, где облагодетельствовали черствым хлебом и жидкой баландой, которую пришлось потреблять без ложек под хохоток и оскорбления тетки Эльзы, искренне наслаждавшейся происходящим, советовавшей не умничать, а поставить миски наземь и без затей лакать по-собачьи.
Потом в их барак в сопровождении двух вооруженных эсэсовцев заявилась Маргарита. Сердце заранее тоскливо сжалось в ожидании очередных пакостей, но обошлось – их всего лишь согнали в угол, где они и стояли под прицелом «Моссберга», а Маргарита взялась обрабатывать рану стонущему Доценту. Чокнутая она там или нет, но к медицине явно имела некоторое отношение – очень уж ловко, сноровисто срезала ножницами штанину и поменяла повязку, сделала парочку уколов. Встав с нар и небрежно смахнув на пол гнойный бинт, стянула резиновые перчатки, оглядела узников и наставительно сказала:
– Видите, какое гуманное обращение с теми, кто твердо решил покаяться и сдать неправедные ценности? Чистейшей воды гуманизм. Делайте выводы, козлы вонючие… целее будете. А ты, сраный потрох, живенько собирайся и шагай со мной. – Она недвусмысленно ткнула пальцем в Вадима. – Пора потолковать по душам…
…На сей раз его подтолкнули прикладом к другому бараку, стоявшему на отшибе. В старые времена здесь, видимо, помещалось нечто вроде общежития для воспитателей и прочего персонала – по обеим сторонам насквозь пронизывавшего барак коридора имелось множество дверей. Из-за одной доносились тягучие, больше похожие на мычание стоны, оставлявшие впечатление, будто человек уже миновал некий порог страха и боли и сам не осознает, что беспрестанно воет.
Он невольно шарахнулся, конвоир загоготал за спиной:
– Не писай заранее, мочу побереги…
Когда его втолкнули в комнату, с первого взгляда стало ясно, что шутки кончились – посреди красовалось неуклюжее, но сколоченное на совесть кресло из необструганных досок, с него свисали ремни для рук и ног. Тут же, на столь же грубом столе, посверкивали никелем целые россыпи непонятных инструментов, от которых он побыстрее отвернулся. Увидел темные пятна на полу, и засохшие, и почти свежие, вдохнул невообразимый запах дерьма и какой-то кислятины. Поневоле замутило. Но его уже тыкали в спину прикладом:
– Раздеваться, тварь!
Совершенно голого толкнули в кресло, прихватили ремнями руки и ноги. Появился Гейнц, сел в углу, поставил рядом с жутким набором пыточных штучек бутылку коньяка и налил себе полстакана.