Нежеланная - Кендрик Шэрон. Страница 16

Слуга провел ее через холодные мраморные коридоры в отведенные им апартаменты. Готовя Паоло ко сну, она попыталась избавиться от непрестанных тревожных вопросов, звучавших в ее голове, и заставила себя сконцентрироваться на мелких деталях. На отблеске лунного света на полу. На запахе роз, стоявших в хрустальных вазах. На тихом ветерке, качавшем ветку жасмина за окном. Как здесь хорошо, тоскливо подумала она, выдавливая зубную пасту на щетку Паоло.

Она зажгла ночник, и Паоло, укладываясь в постель, сонным голосом пробормотал:

– Спокойной ночи, мамочка.

Он уснул, едва коснувшись головой подушки. А что же оставалось делать ей?

У нее почти не было выбора. Она не хотела спать со своим мужем, но в то же время не сомневалась, что Джованни не собирается спать на диванчике в гостиной. Для них ведь была приготовлена роскошная кровать!

Она быстро разделась и достала длинную ночную рубашку, которую настоятельно вручила ей Тери вместе с комплектом из бюстгальтера и трусиков.

«Ночная рубашка и нижнее белье ни в коем случае не должны быть дешевыми, – сказала ее начальница и, когда Алекса отрицательно покачала головой, твердо добавила: – Возьми их, Лекс, это премия за хорошую работу».

Рубашка была атласной, украшена кружевами, но выглядела скромно. Поэтому, если ей надо будет встать среди ночи, у Джованни не будет повода обвинить ее в том, что она хочет соблазнить его.

Откинув назад свои золотистые волосы, она взяла подушку, расшитое покрывало и устроила себе импровизированную постель на диване. Забравшись в нее, она помолилась о том, чтобы к ней пришел утешительный сон.

В саду кричала какая-то ночная птица, лунный свет просачивался сквозь решетчатые ставни, наполняя тьму серебристой дымкой. Диван был жестковатым, подушка ужасно неудобная, но эмоциональные переживания Алексы были так велики, что сон мгновенно захватил ее в свои темные объятия.

Но как только ее веки сомкнулись, она вздрогнула, услышав в комнате тихий шум, и раскрыла глаза. Может быть, она почувствовала его присутствие или услышала его дыхание? Возле дивана стоял Джованни с изысканной серебряной лампой в руке.

На секунду ей показалось, что она видит сон. Его торс был обнаженным, а вокруг бедер повязан длинный кусок материи – золотисто-алый в свете лампы. Она видела, как он отставил лампу в сторону и развязал концы парчового полотна, опоясывавшего его бедра: оно с шелестом упало на пол. Он стоял перед ней совершенно голый, абсолютно не стесняясь своей наготы – и кто мог обвинить его в этом? В сумраке были видны его смуглые ноги, широкая мускулистая грудь, плоский живот. Он был образцом мужской красоты, подумала она, изнывая от желания.

Против своей воли она опустила глаза ниже – к самому средоточию его мужественности. Среди темных завитков волос выступал его напрягшийся член, и Алекса почувствовала, как у нее пересохли губы, а в горле появился комок. Может быть, она спала?

– Джованни… – Она сглотнула.

Он осторожно присел на краешек дивана, Алекса ощутила животное тепло, исходящее от его тела.

Она лежала на спине, глаза ее были широко открыты, лицо светилось молочной белизной. Но не это соблазняло его, а золотисто-красные волосы, разбросанные по подушке, и темные лепестки губ, приоткрытых в бессознательном призыве!

– Ты спала, – сказал он, и неожиданно голос его сорвался.

Что успокоило ее? Мягкость его голоса или возрастающее желание?

– Я думала, что сплю, – сказала она, и часть ее существа захотела разрушить эти чары, оттолкнуть его.

– Почему ты здесь, Лекс? – прошептал он. – Одна на этом жестком диване?

– Ты знаешь… ты знаешь, почему, – сказала она, ненавидя себя за то, что не смогла дать решительный ответ.

– Нет, не знаю.

– Джованни…

– Что?

– Я…

– Bella, – прошептал он. – Bella mia.

Слова его были ласковые, уговаривающие – казалось, он умолял ее довериться ему. Но она боялась вымолвить слово – боялась, что скажу ему, какой он красивый. Как недоставало ей его сильного золотисто-смуглого тела. И как она тосковала без теплых супружеских отношений – даже если брак их не был совершен на небесах.

Ему хотелось знать, чувствует ли она, что соски ее так напряглись, что приподняли тонкую ткань ночной рубашки? Знает ли, что мягкий шелк так соблазнительно облегает ее бедра, красивыми складками собираясь на тонкой талии? Что ни одна женщина не мучила его так, как она?

Dio, он хотел ее!

Он протянул руку и приподнял ее голову.

– Ты напряжена, – сказал он тихо, медленно обводя большим пальцем овал ее подбородка. – Расслабься.

Расслабиться? Когда лишь одно его прикосновение поднимает в ней бурю ощущений? Когда так давно обнаженный мужчина не гладил ночью ее лицо?

Она вспомнила бессонные ночи, которые проводила возле постели Паоло, когда его лихорадило.

Вспомнила время, когда у нее не было постоянной работы, и свои тревоги о том, как они с Паоло будут жить.

Мать ее жила далеко – как на другой планете, и она ясно дала понять Алексе, что считает ее дурой – осталась одна с ребенком, не добившись никаких алиментов! Не было никого, с кем она могла бы разделить свои страхи и переживания, и тогда ей довелось в полной мере прочувствовать, что значит быть одной.

Алекса откинула голову назад, и с ее пересохших губ сорвались слова протеста:

– Оставь, Джованни. Оставь, пожалуйста.

Но она могла бы этого и не говорить – он будто не слышал, продолжая задумчиво гладить ее тело.

Безобидное поглаживание подняло в ней мощное желание, прокатившееся волной по коже. Сердце ее забилось, кровь прилила к щекам, а он тем временем уверенно положил свою руку на ее вздымавшуюся грудь и коснулся пальцами напряженного соска.

– Ты хочешь меня, – прошептал он. – Ты хочешь меня, cara mia, и хотела всегда.

Это было возмутительное хвастовство, и Алексе захотелось доказать обратное, но его опытные и нежные пальцы привели ее в изнеможение.

– Джио…

Глаза ее закрылись, и Джованни, победно улыбнувшись, склонился к ней и принялся целовать полураскрытые губы, ощущая ее теплое дыхание.

– Разве нет? – настойчиво спросил он, но она не могла ему ответить, потому что он прижался к ней губами, и ей показалось, что она вознеслась на небеса.

Джованни опустил руку ниже и, положив на ее плоский живот, стал поглаживать его круговыми движениями. На секунду Алекса замерла, ожидая упреков и обвинений, что она скрыла от него то, что зародилось в ее животе. Но вместо этого он с мучительной медлительностью опустил руку ниже – туда, где сосредоточилось пламя ее желания.

– Разве нет? – повторил он, отрываясь от ее губ и ощущая, как в предвкушении содрогнулось ее тело.

Алекса сглотнула. В полумраке лихорадочно поблескивали его глаза, и она, подняв руку, прикоснулась к его лицу. Ей следовало сказать, что она не хочет его, но не стали бы эти слова еще одной, ложью в ее жизни? И, может быть, это неизбежно? С того момента, как он вошел в магазин и вместе с тем – в ее жизнь?

– Да, – выдохнула Алекса. – Да, я хочу тебя.

Джованни знал, что одержал победу, что она будет умолять его войти в нее, если он того захочет. И все же эта победа казалась ему ложной, хотя он не мог объяснить себе, почему.

– Пойдем отсюда, – сказал он, – а то разбудим нашего сына.

Он поднял ее на руки и прижал к своей обнаженной груди.

Алексе показалось, что в голосе его послышалось осуждение. В то время как руки его были нежны, лицо его было суровым, когда он отнес ее в свою спальню и положил на кровать. Секунду он стоял рядом, возвышаясь над ней, глядя на нее с выражением, которого она прежде никогда не видела. Затем наклонился, яростно сжал в руках ее ночную рубашку и, с треском разорвав, бросил на пол, обнажив ее прекрасное белоснежное тело.

Алекса, судорожно ахнув, почувствовала на своей коже теплое благоуханное дыхание.

– Зачем ты это сделал?

Он не знал. Чтобы разрушить то, что принадлежало ей? Или напомнить себе, что ему все доступно?