Драгоценность - Эвинг Эми. Страница 4

В дилижансе все молчат, и я этому рада. Я почесываю запястье, нащупывая крошечный передатчик, имплантированный под кожу. Нам всем поставили эти устройства перед отправкой домой. Передатчики временные – они растворяются через восемь часов. Так Южные Ворота следят за соблюдением правил. Нам запрещено говорить о том, что происходит в стенах инкубатора. Запрещено рассказывать о заклинаниях. Запрещено обсуждать Аукцион.

Нас высаживают одну за другой. Я последняя в очереди.

Все мое тело дрожит, когда мы останавливаемся возле моего дома. Прислушиваясь, пытаюсь уловить хоть какой-то звук, который подскажет, что моя семья там, ждет меня, но все заглушает стук пульса в ушах. Из последних сил тянусь рукой к латунной задвижке на дверце кареты. Я даже сомневаюсь, что смогу ее открыть. Что, если они меня разлюбили? Забыли меня?

Но тут я слышу голос моей матери.

–?Вайолет? – робко зовет она.

Я открываю дверь.

Они стоят рядком, принарядившиеся, наверное, в свою лучшую одежду. Я потрясена тем, как вымахал Охра – ростом он выше матери, у него мускулистые руки и грудь, волосы коротко подстрижены, кожа огрубевшая и загорелая. Должно быть, он устроился работать на Ферме.

Мама заметно постарела, но ее волосы все такие же золотисто-рыжие. Вокруг глаз и рта залегают глубокие морщины.

Что до Хэзел… Ее просто не узнать. Ей было семь лет, когда меня забрали, значит, сейчас одиннадцать. Угловатая, с несоразмерно длинными руками и ногами, она утопает в тусклом драном сарафане, который болтается на ее костлявой фигуре. Но лицом она просто копия отца; и глаза в точности отцовские. У нас с ней одинаковые волосы – длинные, черные, волнистые. Я невольно улыбаюсь. Хэзел жмется к брату.

–?Вайолет? – снова произносит мама.

–?Здравствуйте, – говорю я и сама удивляюсь своему формализму. Я выхожу из дилижанса, ступая в густую болотную пыль. Хэзел широко распахивает глаза – не знаю, в чем она рассчитывала меня увидеть, но, похоже, не в ночной рубашке и халате. Никто из моих родных не носит обувь. Хорошо, что я тоже босая. Я хочу чувствовать грязь под ногами, такую родную, домашнюю.

Еще мгновение неловкого молчания – и вот моя мама, спотыкаясь, делает шаг вперед и обнимает меня. Она такая худенькая, и, как я успеваю заметить, слегка прихрамывает, чего прежде точно не было.

–?О, моя детка, – воркует она. – Я так рада видеть тебя.

Я вдыхаю ее запах – хлеба, соли и пота.

–?Я скучала по тебе, – шепчу я.

Она вытирает слезы и слегка отстраняется, разглядывая меня.

–?Сколько у нас времени?

–?До восьми.

Мама открывает рот, как будто хочет что-то сказать, но лишь качает головой.

–?Что ж, тогда не будем терять ни минутки. – Она поворачивается к остальным. – Охра, Хэзел, подойдите, обнимите свою сестру.

Охра решительно выдвигается вперед – когда он успел так возмужать? Ему ведь было десять лет, когда я уехала из дома. И вот теперь передо мной настоящий мужчина.

–?Привет, Ви, – говорит он. И тут же закусывает губу, словно пугаясь столь панибратского обращения к суррогату.

–?Охра, какой же ты огромный, – поддразниваю я. – Чем же тебя мама кормит?

–?У меня рост метр восемьдесят, – с гордостью говорит он.

–?Да ты просто великан.

Он усмехается.

–?Хэзел, – говорит мама, – подойди, поздоровайся с сестрой.

И тут Хэзел, моя маленькая Хэзел, которой я пела на ночь колыбельные, таскала с кухни печенье, когда гасили свет, с которой мы играли в принцесс на заднем дворе нашего дома, поворачивается ко мне спиной и бежит в дом.

–?Ей просто нужно немного времени, – говорит мама, наливая мне чашку чая из хризантем.

Но времени у меня как раз и нет.

Я отхлебываю чай, изо всех сил стараясь не морщиться. Я уже забыла этот горький, терпкий вкус, давно привыкнув к кофе и свежевыжатому соку. Я глотаю чай вместе с чувством вины.

Мы с мамой сидим за деревянным столом, на стульях, которые сколотил мой отец. Дом меньше, чем я его помнила. Одна комната служит и кухней, и гостиной. Здесь есть раковина, маленький примус, рабочий столик с тумбой под тарелки и столовые приборы. Из мебели лишь кушетка, из которой кое-где вылезает набивка, да кресло-качалка у камина. Моя мама обычно вязала, сидя в этом кресле. Мне интересно, вяжет ли она до сих пор.

–?Хэзел забыла меня, – печально говорю я.

–?Нет, не забыла, – отвечает мама. – Просто… она помнит тебя другой. Ты ведь стала такой красавицей, Вайолет. Посмотри на себя.

Я опускаю глаза. Неужели я так изменилась? Да, у меня мягкие руки, и кожа светится здоровьем.

–?Я о твоем лице, милая. – Мама ласково посмеивается.

Я чувствую, как перехватывает горло.

–?Я… я давно не видела своего лица.

Она поджимает губы.

–?Хочешь посмотреть?

Мне не хватает дыхания – рука скользит в карман халата, где лежит отцовское кольцо.

–?Нет, – шепчу я. Не знаю, почему, но мысль о том, чтобы увидеть свое отражение в зеркале, меня пугает. Я перевожу взгляд на мамины руки, сложенные на коленях: они искривлены артритом, вздутые синие вены выделяются, словно реки на топографической карте.

–?А где твое кольцо? – спрашиваю я.

Краснея, она пожимает плечами.

–?Мама, – настаиваю я, – что случилось с твоим кольцом?

–?Я продала его.

Мои глаза едва не выкатываются из орбит.

–?Что? Почему?

Она смотрит на меня с некоторым вызовом.

–?Нам нужны были деньги.

–?Но… – Я качаю головой, сбитая с толку. – А как же пособие?

Ежегодно семьи суррогатов получают компенсацию за потерю дочери.

Мама вздыхает.

–?Пособия не хватает, Вайолет. Как ты думаешь, почему Охре пришлось бросить школу? Посмотри на мои руки; я не могу работать так много, как раньше. Ты хочешь, чтобы я отправила Хэзел на фабрику? Или на плантации?

–?Конечно, нет. – Об этом не может быть и речи. Хэзел слишком молода, чтобы выносить тяготы труда на Ферме; на ней и грамма мышц не наберется. И в Смоге она не выживет. Я содрогаюсь при мысли о том, что она будет стоять у станка, глотая тяжелую заводскую пыль.

–?Тогда не осуждай меня за то, что я пытаюсь прокормить свою семью. Твой отец, упокой Господь его душу, понял бы меня. Это всего лишь кусок золота. – Она потирает лоб рукой. – Всего лишь кусок золота, – снова бормочет она.

Не знаю, почему я так расстроена. Она права, это же просто вещь. Это не мой отец.

Я в последний раз сжимаю в руке его кольцо, потом достаю из кармана и кладу на стол.

–?Вот, возьми. Я возвращаю его тебе. Мне все равно не разрешат оставить.

Когда она берет в руки кольцо, я вижу боль в ее глазах и понимаю, чего ей стоило продать свое.

–?Спасибо тебе, – шепчет она.

–?Могу я оставить себе твой халат? – спрашиваю я.

Она смеется, и в ее глазах блестят слезы.

–?Конечно. Он тебе сейчас впору.

–?Может статься, что его выбросят. Но я бы хотела сохранить его, сколько смогу.

Она тянется ко мне и сжимает мою руку.

–?Он твой. Удивляюсь, как они еще разрешили тебе поехать к нам в пижаме.

–?Мы можем носить все, что хотим. Особенно сегодня.

Молчание давит на меня, душит все, что я хочу сказать. Муха жужжит на окне над раковиной. Мама гладит мою руку большим пальцем, в ее задумчивом лице сквозит тревога.

–?Они ведь хорошо о тебе заботятся, правда? – спрашивает она.

Я пожимаю плечами и отвожу взгляд. Мне совсем не хочется говорить с ней о Южных Воротах.

–?Вайолет, прошу тебя, – говорит она. – Пожалуйста, скажи. Ты даже не представляешь, как тяжело это было. Для меня, для Хэзел, Охры. Сначала ваш отец, потом… смотри, как ты повзрослела… а я все пропустила. – Одинокая слеза скатывается по ее щеке. – Ты выросла без меня, детка. Как мне теперь с этим жить?

Ком встает у меня в горле.

–?Это не твоя вина, – говорю я, уставившись на ее руки. – У тебя не было выбора.

–?Нет, – шепчет мама. – Не было. Но все равно я потеряла тебя. Пожалуйста, утешь меня, скажи, что все это было не напрасно. Скажи, что тебе живется гораздо лучше.