Возвращение: Тьма наступает (Сумерки) - Смит Лиза Джейн. Страница 68

Он поддразнивал того белокурого парня — Матта... Шматта — неважно. Они были втроем, и они с Еленой... Черт возьми! Отсюда и до того места, как он очнулся за рулем «феррари», в его памяти была зияющая пустота. Он помнил, как спас Бонни в доме у Кэролайн, помнил, как опоздал на встречу со Стефаном, которая была назначена на 4.44, но после этого память сохранила лишь какие-то обрывки.

Шиничи,

maledico

[6]

!

Чертов лис! Он явно знал больше, чем рассказал Дамону.

Я всегда... был сильнее... своих врагов, подумал он. Я всегда... владел... ситуацией.

Тут он услышал негромкий звук и через мгновение оказался рядом с Еленой. Ее синие глаза были закрыты, но ресницы подрагивали. Начала просыпаться?

Он заставил себя приспустить простыню с ее плеча. Шиничи был прав. Было много запекшейся крови, но кровообращение стало более нормальным, он это чувствовал. Хотя было и что-то ужасно неправильное... Нет,

он

не поверил своим глазам.

Дамон едва удержался, чтобы не заорать от отчаяния. Этот чертов лис оставил ее с вывихнутым плечом.

Сегодня Дамону решительно не везло.

И что теперь? Звать Шиничи?

Исключено. Сегодня вечером он не сможет видеть лиса и не хотеть его прикончить.

Придется вправлять плечо самому. Обычно для такой работы нужны двое, но у него не было других вариантов.

По-прежнему держа разум Елены мертвой хваткой, так чтобы она

ни в коем случае

не проснулась, он приступил к мучительной процедуре — стал вытягивать плечевую кость еще сильнее, пока, наконец, не смог отпустить ее и услышать сладкое «шмяк», означавшее, что кость встала на место. Он выпустил ее руку. Голова Елены моталась из стороны в сторону, губы запеклись. Он налил еще немного волшебного чая Шиничи, обладающего способностью сращивать кости, в потертую чашку, потом, подхватив слева, бережно приподнял голову Елены и поднес чашку к ее губам. Наконец он

дал

ее сознанию немного воли; она начала поднимать правую руку и тут же уронила ее.

Дамон вздохнул и наклонил ее голову, держа чашку так, чтобы чай стекал ей в рот. Елена покорно глотала. Это напомнило ему о Бонни... но Бонни не была так ужасно изранена. Дамон знал, что он не может вернуть Елену ее друзьям в таком состоянии — от сорочки и джинсов остались одни клочки, и все тело было в засохшей крови.

Может быть, тут можно что-то сделать. Дамон подошел ко второй двери, ведущей из спальни, мысленно сказал «ванная — нормальная ванная», открыл замок и шагнул в дверной проем. Она оказалась в точности такой, как он ее себе представил, — белая, безупречно чистая, а на краю ванны лежит в ожидании гостей огромная стопка полотенец.

Дамон смочил одно из них теплой водой. Он уже усвоил, что раздевать Елену и класть ее в теплую воду лучше не стоит. Ей было нужно именно это, но, если кто-нибудь узнает, ее друзья вынут у него из груди бьющееся сердце и сделают из него шашлык. Ему даже думать об этом не надо было — он просто знал, и все.

Он вернулся к Елене и стал осторожно вытирать с ее плеча засохшую кровь. Она что-то пробормотала, дернула головой, но он не останавливался, пока плечо — вернее, та его часть, что проступала через разорванную одежду, — хотя бы по виду не стало нормальной.

Потом он взял второе полотенце и принялся за ее лодыжку. Она все еще была распухшей — какое-то время от бега Елене придется воздержаться. Больше берцовая кость — первая из двух костей голени — отлично срослась, Лишнее доказательство того, что Шиничи и Ши-но-Ши не испытывали нужды в деньгах — иначе они выбросили бы этот чай на рынок и сделали на нем состояние.

— Мы смотрим на вещи... иначе, — говорил ему Шиничи, вперив в Дамона взгляд своих странных золотых глаз. — Деньги для нас не очень важны. А что важно? Предсмертная агония старого мошенника, который мучается в страхе от того, что попадет в ад. Зрелище того, как он покрывается потом, пытаясь припомнить свои давно забытые проделки. Первая слезинка ребенка, впервые испытавшего страх одиночества. Чувства неверной жены в тот момент, когда муж застал ее с любовником. Девственница... ее первый поцелуи и ночь, полная открытий. Брат, готовый умереть за брата. Такие вот штуки.

И еще много разных «штук», о которых нельзя говорить в приличном обществе, подумал Дамон. Многие из них были связаны с болью. Они были эмоциональными пиявками, высасывающими чувства смертных, чтобы компенсировать пустоту своих душ.

Ему стало дурно, когда он попытался представить себе — измерить — всю ту боль, что испытала Елена, когда выпрыгнула из машины. Она не могла не понимать, что ее может ждать мучительная смерть, — и все-таки она предпочла ее, лишь бы не оставаться с ним.

На этот раз, перед тем как выйти в дверь, за которой перед этим была ванная с белым кафелем, он мысленно произнес: «Кухня, нормальная кухня, где в морозилке много пакетиков со льдом».

И снова он не был разочарован. Он оказался в абсолютно мужской кухне, с хромовой бытовой техникой и черно-белым кафелем. Морозилка — шесть пакетиков со льдом. Взяв три из них, он вернулся к Елене и приложил один к плечу, второй — к локтю, третий — к лодыжке. Потом вернулся на кухню, сияющую безукоризненной красотой, за стаканом ледяной воды.

Устала. О, как она устала.

Елене казалось, что все ее тело налилось свинцом.

Каждая мышца... каждая мысль... все было придавлено свинцом.

На мгновение Елена вспомнила, что ей срочно надо что-то делать — или, наоборот, чего-то не делать, — но она не могла ухватить эту мысль, та была слишком тяжелой. Как и все остальное. Она даже глаза не могла открыть.

Какой-то скрип. Рядом с ней, в кресле, кто-то сидел. Потом на губах оказалась прохладная влага — всего несколько капель, но ей тут же захотелось взять чашку самой и пить. Божественная вода. Она была вкуснее всего на свете. Плечо ужасно болело, но эту боль можно были и перетерпеть, лишь бы пить и пить, — по нет. Чашку отодвинули от ее губ. Она слабо попыталась ухватиться за нее, но она исчезла из пределов досягаемости.

Потом Елена попыталась дотронуться до своего плеча, но этого ей не позволили все те же осторожные невидимые руки, — пока они же не промыли ее ладони теплой водой. Потом они приложили к ней пакетики со льдом и завернули ее в простыню, как мумию. Холод снял поверхностную боль, хотя оставалось и много других болей, глубоко внутри.

Обо всем этом было слишком трудно думать. И когда руки убрали лед — к тому моменту она уже дрожала от холода — Елена позволила себе снова скользнуть в сои.

Дамон ухаживал за Еленой и усыплял ее, снова ухаживал и снова усыплял. В идеально обустроенной ванной он нашел черепаховую щетку для волос и расческу. Выглядели они вполне функционально. И еще кое-что Дамон знал точно — никогда в жизни — или не-жизни — волосы Елены не выглядели так, как сейчас. Он осторожно попытался пройтись щеткой по ее волосам и обнаружил, что там колтуны, справиться с которыми будет труднее, чем ему казалось. Когда он нажал посильнее, Елена зашевелилась и забормотала что-то на своем странном сонном языке.

В конце концов, все сделал именно процесс расчесывания. Не открывая глаз, Елена подняла руку, взяла щетку из его руки, а потом, когда она наткнулась на большой колтун, нахмурилась, подняла вторую руку, ухватила ею волосы и попыталась протолкнуть щетку через колтун. Дамон мог только посочувствовать. За свою многовековую жизнь он не раз отпускал длинные волосы — когда иначе было нельзя, и, хотя волосы у него были такими же хорошими, как и у Елены, ему было знакомо ощущение безнадежности, когда ты начинаешь рвать на себе волосы от самых корней. Дамон уже собирался отобрать у нее рас

ческу,

как вдруг она открыла глаза.

— Что?..— начала она и заморгала.

Дамон напрягся, готовый, если понадобится, снова погрузить ее в ментальную темноту. Но она даже не попыталась ударить его расческой.