Принц Волков (ЛП) - Кринард Сьюзен. Страница 90

Опершись локтем на подлокотник дивана, Джой опустила подбородок на руку.

– То, как луна и звезды освещают ночное небо, бесподобно. Дома… – она моргнула, внезапно смутившись. С секунду она попыталась вернуть себе ход мысли, но что бы ни собиралась сказать до этого, оно разлетелось подобно развеянному ветром снегу. – Вижу, ты уделил этому много внимания, – сказала она, наконец, с улыбкой глядя ему в глаза. – Так бы в точности поступила и я, если бы… если бы знала.

Люк поднялся на ноги, передвинувшись к очагу, чтобы посмотреть на огонь.

– Когда я впервые начал изучать, кем являюсь – сразу после смерти моей матери – я был слишком изолирован, чтобы понять все изменения, – он резко засмеялся. – Слишком много вещей произошли слишком быстро. Я потерял мать, нашел Валь–Каше и… научился трансформироваться – все в один кратчайший промежуток времени. Я знал, что должен скрывать от других детей в школе, кто я есть на самом деле, хотя бывали случаи, когда я испытывал крайнее искушение трансформироваться прямо посередине класса и поохотиться в комнате за несколькими хулиганами.

Джой рассмеялась, представив себе подобную сцену, и улыбка Люка стала менее напряженной, пока он смотрел на нее.

– Спустя примерно шесть месяцев после смерти матери в кинотеатре Ист–Форка показывали несколько старых кинофильмов. Одним из которых был «Человек–волк».

– Тот, что с Лоном Чейни–младшим? – спросила Джой.

– Да. И, конечно, я должен был посмотреть его, полагая, что смогу что–нибудь узнать. Я много дней изводил Алана, чтобы он взял меня в Ист–Форк.

– Дай угадаю, – усмехаясь, сказала Джой. – Он продолжал твердить: «Нет», но ты не оставил его в покое, пока не добился своего.

Люк выгнул темную бровь.

– Я обычно так и поступаю.

В его голосе неожиданно прозвучали зловещие нотки, заставив Джой покачать головой.

– Алан, наконец, нашел время взять меня на дневной сеанс. Я не забыл свое чувство ошеломления от увиденного на экране. Я не знал смеяться мне или плакать от обиды. Даже тогда я знал достаточно, чтобы понять, насколько они исказили наш образ.

– Ты не смотрел на это, как на проклятие, – сказала она тихо, скорее утверждая, нежели спрашивая.

– На свою сущность? – Люк покачал головой. – Нет. Даже несмотря на то, что это убило мою мать, – он быстро отвернулся так, чтобы она не могла увидеть его глаза. – Даже тогда, когда я не понимал этого, оно было для меня чудом. Но после того, как я посмотрел кино, у меня появилось страстное желание узнать больше. Узнать правду о себе. Тем вечером, когда мы вернулись в город, я попытался заставить себя стать тем, кого я увидел.

Джой начала.

– Настоящим оборотнем? Тот, который?..

– Не человек, не волк, а что–то промежуточное? Да, – заметно вздрогнув, он снова оглянулся к ней. – Это не было приятно.

– Значит, ты не можешь принять эту форму – ту, на которой, кажется, зациклены все легенды?

– Это возможно, – признал он, приподнимая верхнюю губу, – но я никогда не захочу попробовать это снова. Это было чрезвычайно болезненно. Неестественно. Это был мой первый настоящий урок.

«Неестественно». Джой проанализировала это слово.

– Быть таким, какой ты есть, – сказала она, наконец, – это естественно. Это – часть узора бытия.

Его глаза заблестели, благодаря ее пониманию.

– Мы живем в пределах этого узора столько, сколько можем, – внезапно зеленое золото его взгляда потемнело до затерто–медного. – С каждым годом это становится все труднее и труднее. Когда я стал достаточно взрослым, чтобы воспользоваться отложенными для меня отцом деньгами, я купил столько земли, сколько было возможно, столько акров, насколько хватило денег. Чтобы защитить дикие земли моих людей и тех истинных волков, которым принадлежала эта земля до нас.

Джой закрыла глаза, слишком много мыслей и эмоций теснились внутри нее. В течение долгого момента стояла тишина, а потом диван прогнулся под весом Люка, севшего рядом, и его руки привлекли ее к нему. Его присутствие и теплота расчистили сумбурную круговерть в ее голове, и она открыла глаза навстречу серебряному сиянию луны, прокладывавшему блестящую тропинку из близлежащего окна, вытягивая воздушную паутинку света.

Связь между ними становилась все сильнее и сильней, пока зима возводила почти непроницаемые стены, укрывающие хижину от мира и времени, засыпанные снегом деревья стали брусьями сладкой клетки, из которой у Джой не было никакого желания бежать.

Она слышала зловещие стоны ночного ветра, лежа рядом с Люком после их занятий любовью, и не испытывала страха, потому что ничто не могло добраться до нее, когда она находилась под защитой крепких стен хижины и ровного биения его сердца у нее под щекой. Время от времени она думала, что почти понимает язык бури, это знание парило где–то сразу за границами понимания, подобно смутным воспоминаниям и расплывчатым образам, часто ютящимся на краю ее снов. И именно тогда, когда глубокой ночью кричал ветер, а снег хлопал в окна, она вдруг обнаруживала внутри себя какое–то спокойствие и задавалась вопросом, почему ей так кажется, будто оно скрывает какие–то тревожные тайны.

Но дни всегда проходили слишком ярко, чтобы допустить присутствие теней.

Все еще оставалось бесчисленное количество неизведанных вещей, которые предстояло узнать от Люка и о нем – и ему узнать о ней. И были неожиданности, ванна была лишь первым из множества подарков, которые он принес ей в течение долгого сезона холода.

Второй сюрприз был преподнесен ко времени года, о котором Джой почти забыла, так мало внимания она обращала на череду дней и ночей. Однажды утром она проснулась от острого, смолистого аромата леса, и когда встала с кровати, чтобы выяснить его происхождение – и местонахождение Люка, – то обнаружила его стоящим спиной к ней в углу главной комнаты, тихо ворчащим себе под нос и устанавливающим маленькую и очень пушистую ель.

– Никаких подглядываний, – приказал он, выплевывая иголки. – Возвращайся в кровать и оставайся там, пока я тебя не позову.

Дерево и непомерные эмоции, которые оно пробудило, вызвали у Джой легкое желание поспорить. Она села в кровати и натянула на колени одеяла, слушая стук молотка, почти неслышную поступь Люка и биение собственного сердца. Она чуть не забыла. Ее преследовали дразнящие образы другого Рождества с родителями, деревом, возвышающимся у нее над головой, ослепительным светом и обещанием. Прошлое.

Оно было размытым пятном, почти потерянным, почти невидимым. Но дерево встряхнуло ее несомненную удовлетворенность, раскрыло потаенное, и она почувствовала, как глаза наполнились в ответ на эмоции, которые, утратив якорь конкретных воспоминаний, повисли, застыв, внутри нее.

Когда Люк пришел за ней, слезы высохли, а образы снова исчезли. У нее было мало времени на размышления. Он отступил, наблюдая за ней, пока она перебирала висящие на небольшом дереве бусы из ягод и множество вырезанных им фигурок животных – маленькие изящные деревянные статуэтки, бесхитростно развешенные на ветвях, но безмолвно совершенные. Она бросилась к нему с такой силой, что они вместе чуть не упали посреди опавших иголок, и только некоторое время спустя у нее появилось какое–либо желание говорить. Она не хотела снова плакать, но, несмотря на упорные старания, слезы вернулись. Люк крепко держал ее, пока не высохли последние из них.

– Тебе нравится? – хрипло спросил Люк. Она взглянула ему в лицо, оно было настороженно бледным, будто приготовился к болезненному отказу от своего подарка.

Ее сердце дрогнуло.

– Люк, всякий раз, когда я начинаю думать, что ты – самый необычный мужчина из всех, кого я знаю, ты задаешь похожий вопрос. Конечно, мне нравится, – она обвила руками его талию и запечатлела поцелуй в основании его шеи, он притянул ее наверх и с энтузиазмом вернул поцелуй. – Как ты узнал? – спросила она тихо после того, как снова восстановила дыхание. Они разместились на полу перед деревом, запах ели был острым и замечательным. – Я почти забыла… – она несколько раз моргнула. Всякий раз, когда она задумывалась о проходящем времени или о прошлом и будущем, складывалось ощущение, словно уголки ее сознания терялись в тени. – Я всегда любила рождественские ели.