P.S. Я тебя ненавижу! - Усачева Елена Александровна. Страница 16

Эля попыталась наклониться, чтобы посмотреть под лавочкой. Но голова сразу налилась нехорошей тяжестью, стало трудно дышать, и она прекратила поиски. Какая уж тут удача после таких разговоров? Завтра поищет, если не забудет.

Она захромала к своему подъезду, ни о чем больше не думая, ни о чем не сожалея. Дверь перед глазами уплывала, и Эля боялась, что не войдет в нее, что ударится о стену или упадет прямо тут, в подъезде.

Отец смотрел телевизор.

Ну, это нормально.

Сидел он не на кухне, а у себя в комнате. Квартира являла непривычную чистоту — мамочка убралась, не выдержала.

Не снимая ботинок, Эля прохромала в ванную, с шумом пустила воду. Волосы опять были мокрые, руки и одежда в грязи, по скуле тянулся грязный потек. Словно ее опустили головой в лужу, поболтали там, а потом дали стечь мутной воде.

Эля склонилась, чтобы умыться, и с ужасом увидела, как в раковину закапала кровь. Она собиралась тяжелыми каплями на кончиках спутанных волос, падала на белый фаянс.

— Папа! — испуганно закричала Эля, выходя в коридор.

Почему-то ей представилось страшное — она смертельно ранена. Сейчас умрет.

У отца было недовольное лицо, но, на удивление, он был трезв.

— Какого?.. — начал он. — Что это?

Кровь побежала по щеке, капнула на грудь.

— Папа… — упавшим голосом прошептала Эля. И снова заплакала. Как же так?

— Кто тебя?

Отец сдернул с вешалки полотенце, стал аккуратно прикладывать к макушке. Ноги подкосились. Эля съехала по стенке на пол. Слезы текли, и остановить их было невозможно.

Отец что-то быстро наговаривал в телефон, голос неуверенный, дерганый. Смотрит в стенку, ковыряет обои. Что-то услышав, остановился, глянул на Элю.

— Где тебя носило? — вдруг заорал он, словно там, в телефоне ему открыли страшную правду о дочери. — Сколько раз тебе говорить — не шляйся в темноте! Вечно ты не слушаешься! Что у тебя там стряслось?

— Это Максимихин! — всхлипнула Эля.

Папа поморщился.

— Сейчас «Скорая» приедет. — И без перехода: — Ты вся в мать. Ей тоже дома не сиделось.

Хорошо, что «Скорая» приехала быстро. Заведясь, отец все это время ругал и ругал Элю. А так хотелось, чтобы просто пожалел. Но нет, на это он был не способен.

— Ничего страшного, — успокаивал их травматолог. У него были длинные белые холодные пальцы. И прозрачные глаза. — Ушиб. Рваная рана. Вероятно, сотрясение мозга. Но это надо наблюдать. Мы сделаем в больнице снимок. Рану зашьем. Хорошо бы пару дней полежать в стационаре. Если нет — то дома постельный режим и обязательные последующие визиты к травматологу и невропатологу. Еще зайдите к окулисту. Могут быть осложнения. Швы снимать через десять дней. Заявление писать будешь?

— Какое заявление?

Голос хриплый. И так хочется спать. Это после слез — бывает.

— Твой папа сказал, что на тебя напали. С такими повреждениями вполне можно писать заявление в полицию.

— Зачем?

Врач посмотрел на нее долгим холодным взглядом.

— Чтобы хулиганов нашли и наказали.

— И что им за это будет?

— Все зависит от того, сколько им лет. Совершеннолетних — в суд. Если несовершеннолетние, на учет в детскую комнату милиции поставят. А это уже не шутки.

Врач еще что-то щупал у Эли на голове, проверял реакции на свет, водил молоточком перед глазами, а ей казалось, что все прошло. Потому что вдруг все стало совсем просто. До прозрачности. Заявление в полицию! Да!

— Ты уверена, что это надо делать? — спросил отец.

Он был озадачен. Смотрел на Элю как на маленького больного ребенка. Но она уже не была ребенком. И ей надо было, чтобы он подписал ее заявление.

— Они сказали, что будут бить меня еще. Что не успокоятся, пока я не умру.

— Может, мы сначала поговорим с родителями? Ребята извинятся перед тобой.

— Не нужны мне их извинения! — отвернулась Эля.

— Ну, хорошо… Завтра я схожу в милицию и все узнаю. Бумаги о травме у нас есть.

Следующие два дня Эля спала. Написала заявление и сразу уснула. Мир ей был неинтересен. Если только лошади. Но врач сказал, что пока лучше обойтись без скачек. Тогда кони стали сниться. Белые, толстоногие, с упрямым всадником на спине.

О том, что родители все-таки придут, предупредила Машка.

Эля сидела дома, откровенно скучая. Где взять деньги на амуницию и на прокат? Подходящих идей не появлялось.

Минаева позвонила и пришла четко после уроков. Критическим взглядом окинула опустевшую квартиру, залежи тарелок в раковине. Положила на стол дневник.

— Списывай уроки.

За три дня бездействия Эля разучилась держать ручку, она выпадала из пальцев, буквы прыгали по строчке.

— Вас на самом деле мать бросила?

А это-то откуда стало известно?

— Почему сразу бросила? — обиделась Эля. — Ушла к любовнику. Это мы ее выгнали.

— Ты теперь к ней переедешь жить?

— Никуда я не поеду.

Эля отложила непослушную ручку и просто стала читать. У Машки был круглый ровный почерк, словно откормленные воробьи на веточке сидели. Бок о бок. Как яблочки.

— Они и правда тебя побили?

— Кривда!

Тарабарщина какая-то. Ни одного слова не понятно.

— За что?

Эля ухмыльнулась. И от улыбок она тоже отвыкла. Скованные мышцы одеревенели. Пришлось приложить некоторое усилие.

— Кто-то им про ручку рассказал, вот они и примчались. Главное, вовремя как. Только я к подъезду, а они тут как тут… Ручка как-то в моем рюкзаке оказалась. Как она туда попала, если рюкзак был все время со мной?

Намек был слишком самоуверенный. Конечно, Машке это не понравилось.

— Максимихин сам догадался, — надула она губы. — Я говорила, он не дурак.

— И что в школе?

— Участковый приходил. Собирали педсовет. С тобой будут договариваться, чтобы ты заявление забрала.

— Как это они со мной договариваться будут? — опешила Эля.

Ничего-то она в этих делах, оказывается, не знает.

— Что-то полицейский такое говорил… Про ответственность. Что еще одна жалоба, и университеты им не светят. Поэтому надо все полюбовно сделать.

— Вот пускай и любят друг друга!

— Они никуда не поступят.

— Какой ужас!

— Ну, не знаю, — Машка осторожно забрала так и не пригодившийся дневник. — Может, будут деньги тебе предлагать.

Эля затаила дыхание. Деньги! Как кстати!

— И много?

— Тебе что, деньги нужны?

— Нужны!

— Так все из-за этого?

Эля медлила. Не было бы счастья, да несчастье помогло. А чего? Сами виноваты! Она к ним под кулаки не лезла.

Глянула на Минаеву. Она была сосредоточена. Мышка-норушка.

— А тебе чего?

— Ничего! — Машка даже отпрянула.

Ярость накрыла мгновенно

— Ну, иди, расскажи всем! — заорала Эля. — Чего ты тут ходишь? Хочешь почувствовать себя главной? Думаешь, я за тобой теперь бегать буду?

— Да нужна ты кому. — Машка сунула дневник в портфель. — Не я к тебе в гости набивалась! Помочь хотела.

— Пошла ты со своей помощью, — прошептала Эля.

Лицо Машки еще больше заострилось, тоненький носик как будто сильнее склонился к губам.

Минаева удалилась.

Эля упала на кровать. Опять хотелось спать. Из полудремного состояния ее вывел телефонный звонок. Домашний. Сотовый все-таки умер.

— Элина, здравствуй! — Голос Алкиной мамы Эля узнала сразу, Дронова-старшая была как будто все время слегка уставшая. — Ну, и что ты тут устроила?

Эля молчала. Не спорить же ей с родителями.

— Давай как-то решать этот вопрос. Что это за история с полицией? Зачем крайности?

— Папа будет чуть позже, — выдавила из себя Эля.

— А с мамой я могу поговорить?

— Ее нет.

— Совсем нет? Ага! — торжественно произнесла Дронова-старшая. — Вот в чем дело! Ну, я поговорю с отцом. Поговорю. И знаешь, я все-таки тебе скажу, что так не делается. Обиды — обидами, но нельзя же коверкать человеку судьбу. Подумаешь, мальчика не поделили. Ничего нового, во все времена так было. Не поделили — поговорите, разберитесь, у него, в конце концов, спросите. Он ведь сделал свой выбор. Какие тут могут быть обиды?