P.S. Я тебя ненавижу! - Усачева Елена Александровна. Страница 18

Хотелось кричать и спорить. Хотелось вскочить и дать Максимихину в этот самый глаз, до которого еще не дотянулась ручка. Хотелось бороться до тех пор, пока из головы не выйдет этот ненормальный моторчик, от которого все кружится и постоянно хочется плакать.

Дойдя до такого состояния, она начинала тяжело дышать, закрывала глаза, и Сашка принимался язвить по новой. Словно в него кто вставил пластинку с талантами Задорнова и Жванецкого. А Эля смотрела вокруг и не понимала — почему так? Сначала они с Алкой ненавидели Сашку, а теперь Сашка с Дроновой ненавидят ее. От перемены мест слагаемых…

Про Доспехову с Дятловым забыли. Словно их не было тогда во дворе. Алка тоже ушла на второй план. Остался один Максимихин. Эля смотрела на него и молчала. За десять дней сидения дома она научилась молчать. Чего кричать? Только жизненную энергию тратить. Говорят, немые дольше живут. И цвет лица у них лучше.

Они снова были вместе. Сашка с Алкой. Теперь даже как-то демонстративно, напоказ. И если раньше была хоть какая-то видимость, что Эля принадлежала к их компашке, то теперь она исчезла. Высохла вместе с последними осенними дождями.

Осень тянула душу тяжелым ожиданием. Земля замерзла и потрескалась в преддверии настоящих морозов. Эля тоже ждала. В школе — окончания уроков. Дома — время выхода: автобус приходил по расписанию. В дороге — двадцать минут. Дурацкие въездные ворота, калитка с потайным замком. Деревянный домик администрации. А за ней — конюшня. В ней Гравер.

Гнедой рысак, с белыми носочками на тонких ножках, с темной, вечно спутанной гривой и длинным лохматым хвостом с колючками. Поставленные удивленным домиком ушки. Большие темные глаза. Теплые губы, перепачканные в соке свежей травы или в смоляных иголках. Больше всего любил морковку и яблоки, мог принять и сахар, а лучше карамельки. Но не много. Одну, две штуки и отвернется. Еще фыркнет напоследок, мол, не то принесла, беру только из уважения.

Элю выпускали пока только на манежный круг, что веселило Альку. Сложное имя Альберт складывалось до неудобного Ал, чтобы потом окончательно превратиться в Электроника. У него были такие же отросшие кудряшки и ямочки на щеках, когда улыбался, как у актера, сыгравшего в фильме. Но тренер Миша звал его Алькой, заставляя вновь ловить ассоциации в имени «Эля…» — «Аля…» Есть что-то похожее. Меньше, чем с Алкой, но все же…

Была еще Анечка Смолова. Невысокая, темноволосая, улыбчивая. Анечкой ее прозвала Эля, уж больно у нее все было гладенько и мягонько. Она невинно ластилась к людям, и ее все любили. Вот и выходит — Анечка. Она дружила со всеми. Стала дружить и с Элей, звонила, рассказывала новости, ждала на остановке, вместе бежали на автобус. Дружба была привязчивая, но неожиданно приятная.

А вот с Алькой они дружить не собирались. Постоянно ругались, потому что Эля все делала не так. Не оттуда брала щетки, чтобы чистить коня, не так работала ими, неправильно расчесывала хвост, не так действовала скребком, вечно хватала не тот потник, путала уздечки. И только когда приходил Миша, запрятанно в бороду улыбался, энергично спрашивал: «Ну что?», все как-то становилось правильно. Гравер не жал уши и не вздергивал морду, а мирно давал надеть уздечку. Экзот переставал поднимать заднюю ногу, обещая каждому подошедшему хороший пинок. Все быстро седлались и уходили в манеж, где Гравер не шарахался от каждого вскрика, а Экзот не упирался копытами, словно увидел нечто по-настоящему страшное, а не невинную мышку.

В этом была какая-то правильность и настоящесть, а все остальное… Эля об этом особенно и не задумывалась. Школа, домашние крики и ссоры — все это текло мимо нее. Прохрустел зелеными ветками Новый год, отшелестело чужими валентинками 14 февраля, упал гнутыми мимозами Женский день. Замаячил апрель, полный ожиданий и тающего снега. И что-то в классе изменилось. Эля даже не сразу поняла — что. Почему вдруг класс наполнился шепотами, странными переглядками и броуновским брожением записок по классу. Что-то смутное, давно забытое шевельнулось в груди.

— Какое сегодня число? — спросила отличника Костылькова, непонятным ветром занесенного на последние парты.

— Пятнадцатое.

И Эля проснулась.

Пятнадцатое апреля! Через неделю двадцать второе. День рождение вождя мирового пролетариата и Нички Доспеховой. А еще в этот же день родилась другая звезда класса, Валька Тихая. Так вот откуда это шебуршание. Каждый год в апреле начиналась настоящая битва под названием «Попади на праздник!». Одно время Ничка с Валькой дружили. Разошлись они из-за дня рождения — не могли договориться, у кого и как будут его отмечать. Пытались перещеголять друг друга в конфетах, что приносили в школу, хвастались, кому и какой подарок достался. Доспехова как-то приволокла в класс дорогой торт, сделанный на заказ, и Тихая на нее обиделась.

Каждый год бывшие подруги царственно выбирали себе гостей на праздник. Специально назначали его в один день в одно время, чтобы приглашенные не могли попасть на два торжества. А хотелось именно этого — успеть везде, чтобы потом обсудить, у кого было круче. Вот такая вырисовывалась интрига — кто к кому пойдет, кто какой подарок возьмет!

С приглашенными к Доспеховой было понятно — Лешка с Сашкой, Алка, как бесплатное приложение. Кто еще? И куда идут остальные? И главное — где это все будет отмечаться?

Возбужденные девчонки, порхающие по классу записочки. Списки! Они уже составили списки.

Конечно, к Ничке Эле не хотелось. Снова оказаться рядом с Максимихиным, снова видеть его наглую ухмылку так близко — нет уж, увольте. Тихую она тоже не любила. Но не пойти ни к кому — это было неправильно, это значит совсем оторваться от народа.

Потенциальные гости начинали потихоньку клубиться вокруг обеих будущих именинниц. Основные силы поделены, дальше будут подбираться крошки, делиться парни, перетягиваться из стороны в сторону нужные люди.

Эля поймала взгляд Минаевой. Машка следила за ней. Черт! Казалось, что они вдвоем только не задействованы в этих манипуляциях со списками.

— Смотришь чего?

— Смотрю — и все. — Машка была невозмутима. — На всех смотрю.

— Что ты делаешь через неделю?

— Уроки.

— За кого?

Эля в очередной раз окинула взглядом класс. Ничка сидит в ряду у стены, Тихая около окна. Наполеон и Кутузов перед Бородино. Со своими адъютантами. Валька что-то старательно пишет. Но вот она подняла голову и посмотрела на Элю. Здрасьте, давно не встречались… Эля кивнула и решила больше пока на всю эту ерунду не отвлекаться.

— Ты все еще бегаешь? — как можно равнодушней спросила Минаеву.

— Я уже плаваю.

Глупый какой разговор.

— А я учусь ездить на лошадях.

Машка усмехнулась, все так же внимательно глядя на Элю. И она сломалась. Ходить дальше кругами было невозможно.

— Куда тебя пригласили? — спросила тихо.

— К Доспеховой.

— Куда? — Не то чтобы не расслышала, но ответ удивил.

— К Веронике.

— К Веронике?

Сделала огромные глаза. И еще зачем-то посмотрела на ряд у стены, встретилась с холодным взглядом Нички. Доспехова как будто изменилась в лице, быстро отвернулась к Дроновой, начала шептаться.

— А чего тут такого? — негромко спросила Минаева.

— Вы разве дружите?

— Я ни с кем не дружу. — Машка сразу погрустнела, села на свое место, выровняла и без того ровную стопку тетрадей и учебников, запараллелила ручки и карандаши. — А тебя куда?

— Никуда. — Эля опустилась на соседнюю парту. Кажется, здесь сидел Костыльков. А теперь почему-то переехал. Интересно, давно? — К Доспеховой точно не позовут.

— Да ладно… — Машка умела хмыкать одним уголком рта. Вроде бы как и улыбнулась, а вроде бы как сдержалась. — Вероника к тебе нормально относится. Считает, что ваша ссора с Максимихиным глупость.

— Еще скажи, что она уверена — я в него влюблена.

Быстрый взгляд. От него, казалось, воздух взвизгнул, словно самолет перешел порог сверхзвуковой скорости.

— Она считает, что он в тебя влюблен.