Честь - Шафак Элиф. Страница 82

Та же самая история повторяется спустя много лет, уже в другом поколении. Недавно сюда приехал турецкий рабочий, которому известно о преступлении Искендера и о его причинах. Если этот парень не умеет держать язык за зубами – а скорее всего, это именно так, – вскоре все здесь узнают об их семейной трагедии. И в глазах своих товарищей Эдим будет встречать знакомый блеск, приправленный жалостью и насмешкой. Впрочем, ему это все равно. В этой жизни уже ничто не в состоянии его задеть. Он всего лишь тень человека, которым был когда-то, а тень не способна испытывать боль.

Далеко на горизонте небо переливалось всеми оттенками алого и розового, ослепительно-яркими и разнообразными. Казалось, мир, безмолвно замерший под этим сияющим небом, исполнен мудрости и гармонии. Отблески восходящего солнца пламенели в окнах домов. Эдим любовался картиной нарождающегося дня. Впечатление было такое, будто небеса разверзлись и открыли иную реальность, в которой все и вся нарисовано кистью всемогущего Творца.

В тот день мать Эдима не стала возвращаться на вокзал к трем часам. Вместо этого она взяла сына за руку, и они вместе отправились за город. Сражаясь с ветром, дувшим им прямо в лицо, они поднялись на холм. «Проход запрещен» – предупреждали надписи на столбах. Подходить близко к дамбе не разрешалось. Но они подошли, не обращая на надписи внимания. Никто их не видел, никто их не остановил. Они сидели на склоне, глядя, как таинственно мерцает внизу вода.

– Видишь, я тебя не бросила, – сказала мать. – Ты рад?

Мальчик ответил, что да, очень рад. Губы его побелели, он стучал зубами, как от холода, хотя день был теплым. Он без конца вертел в руках носовой платок, снова и снова завязывая его узлом, пока тот не превратился в тугой комок.

– Пойдем домой, – взмолился он, едва сдерживая слезы. – Мне здесь не нравится!

– А дома что хорошего? – возразила мать.

Голос ее доносился словно сквозь густую пелену и показался мальчику чужим и незнакомым. Потом, будто устыдившись своей резкости, мать нежно приложила палец к его губам и попросила:

– Помолчи.

В то же мгновение весь мир, выполняя ее просьбу, погрузился в безмолвие. Затихли цикады на деревьях, кузнечики в траве, грузовики на дороге. Смолк даже беспрестанный гул, доносившийся из города. Все вокруг замерло, подчинившись ее желанию. Все происходило словно в детской игре. Эдим ощутил прилив гордости, почувствовал себя взрослым. Мать выбрала его, а не братьев, чтобы поделиться своим секретом.

– Мама…

– Да?

– Куда мы идем?

– Милый, мы же с тобой говорили об этом.

– Я забыл.

– Мы идем в очень красивое место, где на деревьях растут сладкие яблоки.

– Но если я буду есть много сладкого, зубы испортятся.

– Не волнуйся. Ты будешь есть, сколько хочешь.

Эдим изо всех сил пытался казаться довольным и счастливым, но взгляд его оставался встревоженным. Ему не нравился новый тон, которым разговаривала с ним мать. Матери должны ругать своих сыновей и твердить, что сладкое вредно, что от сладкого портятся зубы и болит живот. А если мать ведет себя иначе, значит она не хочет выполнять свои обязанности.

Айша вздохнула, уловив растерянность сына.

– Там, куда мы идем, никто никогда не болеет, – добавила она, не глядя на Эдима. – Зубы твои всегда будут здоровыми, а у меня перестанет болеть голова. Разве это не прекрасно?

«Если мы идем в такое прекрасное место, почему ты плачешь?» – хотел спросить мальчик, но не решился. Мать обняла его за плечи. Тепло ее руки было приятно и в то же время давило тяжестью. Он ощущал, что к ее дыханию, обычно такому свежему, примешивается кислый аромат гниения. Мальчик привстал на цыпочки и коснулся синяка на ее щеке, прямо под правым глазом. Когда они выходили из дома, синяк был едва заметен. Но теперь, когда косметика чуть смылась, сразу бросался в глаза – темный и зловещий.

Эдим, охваченный приступом какого-то неведомого страха, изо всех сил вцепился холодными пальцами в руку матери. Они спустились к плотине, волоча за собой собственные тени. Губы матери беспрестанно шевелились. Мальчик знал, что она молится. В тот момент, когда она собиралась броситься вниз, увлекая его за собой, он инстинктивно дернулся в сторону и вырвал свою руку из ее ладони. Это оказалось так же легко, как выхватить кинжал из ножен. Внезапный рывок не поколебал решимости Айши, но траектория ее падения изменилась. Она не упала в воду, как намеревалась, а, рухнув на бок, скатилась по склону. Но всего лишь на несколько ярдов.

– Мама, мама! – крикнул сверху Эдим. – Ты жива?

Мать была жива и даже не переломала костей, только нижняя губа ее была разбита, лицо покрылось мелкими ссадинами от ударов о камни и волдырями от укусов крапивы. Но внутри у нее что-то надломилось. Они вернулись домой и никому ни слова не сказали о случившемся.

Два года спустя Айша бросила семью, не в силах больше выносить опостылевшей жизни. Проснувшись утром, муж и сыновья обнаружили, что ее нет, с вешалки исчезло ее пальто, из-под кровати – старый потрепанный чемодан. Эдим долго не мог поверить, что мать его покинула. Он убеждал себя, что она непременно вернется, по нескольку раз на дню открывал ящик ее комода, где лежали маленькое серебряное зеркальце и щетка для волос. Раз мама оставила здесь зеркало и щетку, значит она уехала не навсегда, говорил он себе. Если до него – дома или на улице – доносились разговоры о матери, он молча выслушивал самые грязные домыслы, не пытаясь их опровергать. Никогда и никому, даже отцу, Эдим не признался в том, что мать пыталась убить себя и его. Ни разу не упомянул и о мужчине, которого видел на вокзале, хотя догадывался: это был тот самый пресловутый любовник, с которым сбежала мать.

Накануне вечером в грязном подпольном казино на окраине города Эдим снова рискнул и проигрался в пух. Сумма проигрыша была чудовищно велика, и о том, чтобы выплатить ее, не могло быть и речи. Эдим провел рукой по лицу и с удивлением ощутил под пальцами влагу. Он и не думал, что плачет. Чувство, которое он испытывал, мало походило на печаль. В душе его безраздельно царила апатия, полное безразличие ко всему на свете. Если в этом мире человек не способен хоть что-то изменить, включая самого себя, значит переживать не имеет смысла. Пусть все идет прахом.

Он снял с руки часы и бережно отложил их в сторону. Будь это настоящий «Ролекс», он попросил бы переслать эти часы кому-нибудь из его сыновей, лучше Юнусу. Но ему вовсе не хотелось, чтобы единственной памятью об отце, оставшейся у сыновей, была подделка. Будет неплохо, если часы найдет этот симпатичный парень, ночной сторож.

Зизхан будит меня на рассвете, чтобы вместе медитировать. Сегодня я поднимаюсь без ворчания. Мы сидим, скрестив ноги, на полу, напротив друг друга. Зизхан, как обычно, сияет. Интересно, где он заряжает свои батарейки?

– Чистишь ум, – говорит он, как обычно. – Грязный воздух плохо для города. Грязный ум плохо для человека.

Минут десять мы сидим в полном молчании. Этому упражнению он учил меня весь прошлый месяц. Предполагается, что в это время надо очистить голову от всех мыслей. Но мне это никогда не удается. Мысли упорно возвращаются, путаются, цепляются друг за друга и устраивают у меня в голове настоящий шабаш. Больше всего меня занимает загадочный посетитель, который должен явиться сегодня. Я перебираю все возможные кандидатуры. Дядя Тарик, Оратор, мой старый приятель Аршад… Никого из них я не хочу видеть. Это из-за них я стал таким, какой я сейчас. Но они все на свободе, наслаждаются жизнью, а я гнию здесь.

В общем, медитация не удается. Как и всегда. Но Зизхан не собирается отступать от своей цели. Как и всегда.

– Искендер, не надо думаешь о другие, – говорит он. – Когда делаешь так, энергия внутри тебя ходить к ним. Тебе оставаться ничего.