Небо над Дарджилингом - Фосселер Николь. Страница 34

Мохан Тайид рассказывал о многовековой истории кштарийских династий, в шестом-седьмом веках от Рождества Христова подчинивших себе земли по обе стороны горного хребта Аравали. Они обложили данью местных крестьян, торговцев и ремесленников, гарантировав им взамен защиту от разбойников, чужеземных властителей и диких зверей. Дабы развеять последние сомнения в законности своих действий, завоеватели нарекли себя раджпутами – «королевскими сынами», ведущими происхождение от Луны и Солнца.

Но в начале первого тысячелетия с севера двинулись орды мусульман, жадных до несметных индийских сокровищ. Один из них, Махмуд Газни, за один только набег обогатился шестью с половиной тоннами золота. Около 1200 года возник Делийский султанат, и в течение последующих трех столетий мусульманское государство разрасталось от места, где сейчас стоит Бомбей, до предгорий Гималаев, от долины Инда до дельты Ганга. И только Раджпутана оставалась непокоренной: три с половиной века противостояла она делийским султанам в бесчисленных войнах и кровавых битвах.

Стойкость раджпутов вошла в легенды, столетиями передававшиеся из поколения в поколение в свете вечерних костров. В одной из них говорилось о городе Читторе, в 1303 году осажденном войсками султана Ала-уд-дин-Хилджи. Когда у защитников крепости кончились все припасы и шансов на спасение не осталось, женщины обрядились в свадебные сари, надели свои лучшие украшения и вместе с детьми под пение древних гимнов взошли на зажженный их собственными руками погребальный костер, а их мужья, вырядившись в шафранового оттенка одежды и вымазав лбы священным пеплом, раскрыли ворота и устремились на засевшего в горах неприятеля, навстречу неминуемой смерти.

В шестнадцатом веке потомок Чингисхана и Тамерлана Захир-ад-дин Мухаммад Бабур разбил войска делийского султана, положив начало эпохе Великих Моголов, но и это не принесло в Раджпутану мира. Сам же Бабур якобы сказал об индийских героях следующее: «Раджпуты умеют умирать в бою, но только не выигрывать битвы». Тем не менее «королевские сыны» поколение за поколением успешно сдерживали натиск моголов и отстояли свою веру, свободу и землю в борьбе против мусульман.

Со смертью императора Аурангзеба власть моголов стала рушиться, одновременно участились междоусобицы среди раджпутов, набросившихся друг на друга, подобно кровожадным тиграм. Мохан Тайид рассказывал об интригах, предательстве и коварных заговорах внутри кланов. Наконец мератхи с севера и махараджи из Гвалиора на востоке, воспользовавшись замешательством, покорили раджпутанские княжества, обложив их непомерно высокой данью. Не один раджа лишился тогда последнего рубина в своей сокровищнице. Позже страна, раздираемая на части моголами и махараджами, раджпутами и мератхами, стала ареной битвы Британии и Франции за господство над Индостаном, в которой в восемнадцатом веке англичане окончательно одержали верх.

Раджпуты стали искать у завоевателей поддержки. Многие князья заключили с англичанами соглашения. Именно в это время были отменены обычай сати и умерщвления новорожденных девочек с целью избежать впоследствии выплаты богатого приданого, сожжения женщин, обвиняемых в колдовстве, и крепостное право. Однако вмешательство чужеземной власти во внутренние дела страны, как всегда, имело свою цену. Когда в 1857 году в Индии вспыхнуло восстание – кровавый момент в истории Британской империи, – раджпуты встали на сторону англичан или в лучшем случае держали нейтралитет.

Однако насколько раздробленной была Раджпутана, настолько неопределенным оставалось ее положение в составе колониальной империи. Отдельные кланы более-менее открыто выступали против британского владычества, и среди них Чанды. Сурья-Махал с прилегающими к нему землями, благодаря воинскому искусству своих раджпутов и дипломатической хитрости раджей, прежде всего Джирая Чанда, до сих пор сохранял независимость, хоть и утратил за годы смуты и былое могущество, и значительную часть своих территорий.

Джейсон слушал Мохана разинув рот. Хелена тоже не могла не поддаться очарованию древних легенд и героических былей. Она начинала понимать, что скудная и в то же время невероятно красивая земля в окрестностях Сурья-Махала, которую она во время конных прогулок изучила вдоль и поперек, пропитана кровью многих и многих поколений, отстаивавших в борьбе с безжалостным врагом свою независимость и честь. Это была гордая, своенравная страна, и, знакомясь с ее историей, Хелена время от времени невольно переводила взгляд на Невилла, который внимал рассказам Мохана с неизменным равнодушием, как будто они не пробуждали в нем никакого интереса или, что более вероятно, он слышал их уже не один десяток раз.

Вот о чем хотела бы Хелена написать Маргарет. И о двенадцатом дне рождения Джейсона в конце января, и о празднике, устроенном в честь этого события в Сурья-Махале. И о подарке Невилла – рыжем жеребце. («Не пони, нет, настоящий конь!» – кричал Джейсон.) И о уроках верховой езды, которые после этого давали мальчику то Ян, то Мохан Тайид сначала в стенах Сурья-Махала, а потом в пустыне. Не терпелось ей рассказать Мардж и о собственных, пока скромных успехах в овладении мастерством традиционной индийской вышивки по нежному шелку и плотным шерстяным тканям, которое она постигала под руководством Джанахары, и о премудростях индийской кухни, сложных многокомпонентных специях и чатни. Наконец, об исполненных долгожданного семейного покоя вечерах у камина, когда Мохан Тайид с Яном сидели за шахматной доской, Джейсон – над очередным пухлым томом из библиотеки, а сама она с пяльцами на коленях пыхтела над никак не желающим ложиться на ткань филигранным узором. Или о том, как Мохан Тайид читает вслух Бхагавадгиту или что-нибудь еще из Махабхараты, Упанишады или Рамаяну, чей замысловатый и четкий, как искусно кованый узор, стих повествует о любви, борьбе и смерти бесстрашных индийских героев и правителей, богов и демонов.

Написав обо всем этом, Хелена нисколько не солгала бы. Тем не менее в целом такое письмо казалось ей идиллической фальшивкой. Потому что были моменты, когда, подняв глаза от пялец, она встречалась взглядом с Яном, и у нее перехватывало дыхание от внезапно охватывавшей душу злобы. Потому что из души еще не выветрилась обида того одинокого утра после первой брачной ночи. Иногда Ян бывал весел и разговорчив и часами мог рассказывать о дворце Сурья-Махал и истории Чандов, как будто и сам принадлежал к этому клану, но потом вдруг внезапно замолкал, а когда Хелена спрашивала его о причине, глаза его становились холодными и гладкими, как оникс, а лицо вдруг словно закрывала непроницаемая маска с выражением отвращения. Бывали моменты головокружительного, почти непереносимого счастья, которые быстро сменялись холодом и отчужденностью, так что Хелена начинала даже мерзнуть в присутствии мужа.

Как же могла она разъяснить то, что и для нее самой оставалось непостижимым? Какими словами можно ей донести до Маргарет, ее Мардж, что больше всего на свете она хочет понять мужа, чтобы по-настоящему разделить с ним его заботы и интересы. Ей не хотелось жаловаться на Яна, в этом она усматривала что-то предательское, и в то же время назвать себя счастливой означало покривить душой. Счастье, казалось, было где-то совсем близко, стоило только протянуть руку. Но оно оставалось неуловимым.

Хелена отложила перо, почувствовав неприятные спазмы внизу живота. Регулярные недомогания начались два дня назад. Похоже, длительное путешествие через пустыню сказалось на ее здоровье. В критические дни Хелена пользовалась набитыми мхом прокладками, которые Назрин не так давно пожелала посмотреть. Хелену удивила и разозлила просьба старой служанки, но, покраснев от стыда, она ее выполнила.

По строгим правилам индуизма, в такие периоды женщине запрещалось переступать порог зенаны, она не должна была общаться с мужчиной, дабы не осквернить его своей нечистотой. Не потому ли Невилл избегал ее в последнее время? Или он снова покинул Сурья-Махал, уехав в неизвестном направлении и на неопределенное время? Женщины уклонялись от ответов на ее вопросы. И Хелена, которой внезапное одиночество казалось поначалу странным и обидным, быстро с ним свыклась и стала получать удовольствие от свободы, наслаждаться которой не мешал даже неудобный пояс из плотной ткани, который ей подвязали под сари.