Прасковья [СИ] - Авдеенко Александра. Страница 13

Никитична после масленицы показывалась у нас редко. Забежит иногда на пол часика узнать как у нас дела и опять к своему Семочке. Они с ним завели хорошие приятельские отношения на почве Интернета и форумов. А, кроме того, Никитична активно помогала ему с благоустройством новоприобретенного участка. Семочка, не мелочась, снес домик для гномиков деда Никиты и затеял строительство, на расчищенном месте. Причем старичок не заморачивался. Ему по спецпроекту подогнали финский домик. Мда, скорее домину двухэтажную, относительно быстро его собрали, утеплили, подвели коммуникации и завезли мебель. Ну, и естественно, Никитична в этом всем принимала самое живейшее участие. Ну, как же без нее то. Было ощущение, что старушка для себя старается. Семочка благосклонно принимал ее помощь, даже в благодарность сменил ей всю мебель в доме и даже купил несколько кресел качалок. Теперь вечерами их нередко можно было застать за разговором на веранде Семочкиного дома или дома Никитины, раскачивающихся в креслах-качалках и неспешно попивающих ароматный чай или бабулин травяной сбор. Крошку Лили он уже почти не упоминал, только изредка на его лицо набегала тень и он тяжело вздыхал. Но в такие моменты Никитична старалась его на что-нибудь отвлечь.

Два раза приезжали Семочкины родственники, сперва старший сын, а потом дочь с внуками. Все пытались уговорить дедулю образумиться и вернуться. Не получилось. Дедок уперся и ни в какую не хотел уезжать из Крюковки, так она ему в душу запала. Даже место на кладбище для себя прикупил и гроб из красного дерева. На вопрос: НАФИГА? С улыбкой отвечал: шоб було. Наш человек, однозначно!

Как-то совершенно случайно выяснился один прелюбопытнейший момент. Оказывается Никитична никогда не была школьной учительницей, как думали мы с бабулей. Она действительно проработала в школе 36 лет, только на почетной должности уборщицы. А выяснилось все довольно просто. Один из пациентов бабули, как раз в этой самой школе и преподавал математику уже не первый десяток лет. И лет десять как лечил у бабули подагру с переменным успехом. Вот как-то в одно из его посещений речь о Никитичне и зашла. Боже, как же он смеялся, когда услышал, что наша дорогая соседка, работая раньше уборщицей, взялась преподавать литературу и пение. Особенно пение. Про ее вокал, во время уборок по школе, до сих пор легенды ходят, баньши рядом с Никитичной нервно курят в сторонке. Бабуля этот факт никак не прокомментировала. Но обиду затаила. Ну, а когда Никитична решила изобразить великого педагога в очередной раз, просто не выдержала.

— Родная, — спросила она вкрадчиво. — А не напомнишь ли ты мне, какой именно предмет ты вела?

— Ну, это. Пенье и литературу, русску.

— Да? Как интересно. Я слышала, что учитель, который преподает литературу, обязательно ведет и русский язык. Ведь так?

— Ну да, — неуверенно сказала она.

— Это значит, и ты вела, правда? А не написать ли нам диктант? Я же должна знать, кому я доверила грамотность пока еще единственной и горячо любимой внучки.

Никитична сопела, краснела и бледнела, но в итоге села писать. Бабуля не мелочилась и взяла 'Войну и мир' Л. Толстого, где авторские речевые обороты были особенно зубодробительными.

Итог был печальным. В 1 небольшом абзаце на восемь строк Никитична допустила 21 ошибку, как по орфографии так и по пунктуации.

— Дорогая, а ты ничего не хочешь мне рассказать? — вкрадчиво спросила бабуля.

Никитична молчала как партизан под пытками.

— Мне тут ворона, тху, сорока на хвосте принесла, что ты могла там преподавать только бальные танцы со шваброй и обучить 3 основным видам воплей баньши: устрашающему, обездвиживающему и убивающему на повал. Ммм?

Никитична опять ничего не ответила, только еще ниже опустила голову.

— Ну и чего ты молчишь? Ты же всегда такой говорливой была?

— Ох, Настасья. Понимаш, мне так хотелось помочь Парске, а тут така возможность. Литературу я знаю и люблю. От про магнатьев у тебя же усе прочитала, а исче читала про вампиров, ну недавно написано токо вышло. Рассвет? Закат? Не помню. А Сумерки. Знаш, как там интересно. Они там таки белы и на солнце сверкають, а ишо кровь пьють. О! — и она подняла вверх указательный палец. — Ну, ишо немного классики читала, Пушкина там ентого, Лермонтова, а исче дядька там Толстый був и книгу большу таку написав про войну. А, он ишо писав про девку припадочну, яка под поезд бросилась. Рази ж энто нормально? Жила б себе болезная, деток рожала, так нет же, малохольная, под поизд ей захотелось. Рази ж так можно? Рази ж такое можно детям с неокрепшей психикой читать? Ну, невже я не смогла бы Параску чемусь путнему научить? И потом, знаш как я пою? Ух, как! Мне усе завидовали, говорили, шо труба иерихонская даже рядом со мной не стояла. Отак!

И старушка, приняв гордую позу, воззрилась на бабулю.

— Мда, — только и смогла выдать она.

Сил да и желания комментировать высказывания Никитичны у бабули не было. Она понимала, что старушка это сделала не со зла, а просто от недопонимания ситуации, поэтому ругаться или обвинять ее в чем-то смысла не было.

— Ладно, поняла, — сказала бабуля задумчиво. — Можешь продолжать с Параской заниматься, только я на каждом вашем уроке присутствовать буду и послушаю о чем ты ей вещаешь.

— Это что, ты мне не доверяш? — взвилась Никитична.

— Да нет. Доверяю, просто это твой первый педагогический опыт и я хочу быть уверенна, что ты ей все правильно объяснишь

На этом они и порешили. С того момента на всех так называемых уроках Никитичны бабуля всегда была где-то рядом. А потом, когда мы оставались одни, ехидно комментировала ее очередной ляп.

Вот как-то быстро промелькнул и май, успели зацвести и облететь сады, появились первые фрукты и ягоды, а я все зубрила. Несколько раз за это время появлялась матушка. Беременность была ей к лицу. Такой сияющей и окрыленной я ее давно не видела. Животик у нее был прехорошенький. Мы с бабулей без всякого узи определились, что будет мальчик и, по всей видимости, очень крупный, поэтому рожать в августе мы ей посоветовали все же в больнице. Серьезного риска для нее и ребенка как в случае с рождением девочки не было. Эх, а я так хотела посмотреть на роды и даже помочь бабуле.

Вот уже месяц папаня матушку никуда от себя не отпускал. На работе выгнал ее в декрет, права отобрал и даже в магазин конвоировал. Она с ним ругалась и плакала, но все было бесполезно. Мама носила его ребенка, мальчика, наследника, этим все было сказано.

В начале июня, как и обещала, приехала пани Орыся. Она сразу предупредила бабулю, что не надолго, всего на неделю, а потом ей нужно возвращаться в школу и принимать экзамены у таких же малолетних оболтусов и отправлять их на практику.

Пани Орыся таки произвела на меня впечатление. Представьте хрупкую даму лет так 45–50, с холеным личиком, с темными волосами с легкой проседью, забранными в высокую прическу, в дизайнерском деловом костюме и командным голосиной, который встречается не у всякого прапора. Правда применяла она его не часто, только при общении с нерадивыми студентами. Представили? А мне с ней общаться пришлось, ага, еще и экзамены сдавать.

Но все по порядку. Как-то утром в село заехал тюнингованный кадилак Ескалейд, с тонированными стеклами. На небольшой скорости, под дружные вопли пацанвы, он зарулил к нам во двор, благо ворота были еще открыты, после того как бабуля выгнала нашу корову Зорьку в общественное стадо. Я сидела на подоконнике и занималась утренними процедурами, намывала сонную мордаху (умыться до рассвета не успела — проспала). Из огромного джипа, который еле поместился у нас во дворе, выпорхнула невесомая, хрупкая брюнетка в изящном костюме и в темных очках.

— Настасья, Настасья, принимай гостей, — крикнула она и пошла в хату. — Настасья, ты где, я приехала.

— Нету никого, — буркнул Степаныч. Нужно сказать, что с того памятного вечера под Новый год домовой больше от меня не прятался, мы с ним даже несколько раз долго разговаривали. Он мне рассказал много интересного про свое племя. Но об этом в следующий раз.