Вставай, Россия! Десант из будущего - Орлов Борис Львович. Страница 59

— Что десять? — государь уже успокоился, усмехается — Завод свой не поставишь?

— Да хоть мать родную! Ты моих ребят в деле видел? Вот то-то!

— А ты моих видел, да?!

— И смотреть не хочу!

— Так ставишь завод?

Тут Рукавишников вроде как тон сбавил, помолчал, а потом и говорит:

— Ну, ты-то корону не ставишь?

— Поставил бы, кабы мог! Я в своих людях уверен!

Глядим мы втроем — дело тут сейчас добром не кончится. Филя, было, заикнулся, мол, пойдемте, государь, пора ужо. Да только государь на него так глянул — Махаев аж присел! А батюшка наш уже к Рукавишникову обернулся и серьезно так говорит:

— Вот что, Дим… Александр Михалыч. Заводом да короной бросаться не дело, а давай-ка мы вот как сделаем: завтра устроим соревнование и если твои победят — передо всем двором можешь мне щелбан дать. Годится такой заклад?

— Добро… А если твои победят — при всем Стальграде мне фофана отвесишь!

Государь смеется и шутит как-то странно:

— Годится, взводный, коли тебе лба не жалко.

А Рукавишников в ответ, тоже непонятно:

— Ничего, товарищ комбат, мне не то, что своего — и вашего-то лба не жаль!

Тут они оба засмеялись, но разошлись тут же. Государь, как к себе пошел, так приказал мне и Филе еще троих подобрать. Завтра, говорит, биться будем. Не насмерть, но по серьезному. Господин Рукавишников тоже своих людей готовил. Проверить надо. У кого выучка лучше, кто что нового знает. Вот и проверим завтра….

…На другой день дворец кремлевский как улей гудел. В большом зале сговорились биться. Рукавишников привел своих. Мы стоим, ждем, смотрим. Ладные мужички. Одеты одинаково: шаровары плисовые, сапожки козловые, рубашки суконные. Вроде и не броско одеты. Нашим мундирам гвардейским не чета, а посчитай, сколько их одежа стоит — не дешевле нашенской. Рубашечки-то сукна тонкого, дорогущего. Да и шаровары, коли приглядеться, не плисовые — шелковые. Это у них, стал быть, для занятий униформа така, потому как на испытаниях пулемета я двоих из этой компании видел, только они тогда в костюмчики заграничные одеты были, как господа какие.

Но нам не наряды их важны. Мы смотрим, как они держатся, как движутся, как стоят. Даже как руки держат — и то важно.

Ну, вон тот здоровяк, его вроде Демьяном кличут — только с виду увалень. Руки держит так, что сейчас ему спичку кинь — пальцами словит, и ни лишнего шажочка не сделает. А кочергу брось — пожалуй, на лету в узел завяжет… И этот вот мелкий, Яшкой зовут, меньше меня будет, а стоит так… вот кошку видели, когда мышь ловит? Вроде и ничего, а только … видно это… глаза у нее такие… подобранно, в общем стоит. Ну и сам Засечный у них за главного — тот еще типчик. Ох, тяжко сегодня будет…

Ну, вышли мы: я, да Филимон, да Щукин Ефим, да Миронов Степан, да Кузнецов Иван. Трое атаманцев и двое стрелков. А шестым с нами — ротмистр лейб-гвардии Гревс. Государь к нам подошел, каждого приобнял, удачи пожелал. А нам с Филей и Гревсом велел думать, все примечать и шепнул, что на нас надеется.

Бой рассчитали так: один на один, двое на двое, трое на трое и потом — все против всех. Первым Филимон пошел. Против него Засечный вышел. Мы молчим и Рукавишниковские молчат, а Филя с Еремеем стоят друг против друга, стоят, переминаются. Друг дружку изучают. Потом Филимон вроде как вправо отклонился, да как слева Засечному даст! А удар у дружка мово — ого! Таким ударом быка свалить можно. Уж я-то знаю: сам пару разиков получал. Только Еремей больно легок оказался: только отлетел. Рванулся к нему Махаев, да тот уже прыжком на ноги поднялся и Фильке в грудь ногой норовит засветить. Филя-то от удара ушел, да Ерема в другую сторону вертанулся, уже с другой стороны ударить пытает. Махаев в сторону качнулся… ох, ты ж! Подбил ногой, вражья сила! И ведь показывал я ему, Филимону-то, такой удар. Не раз показывал, ан поди ж ты! Подсек Засечный Махаева, и уже сверху насел… А-а, вражонок! Тут-то его Филька на удар снизу и словил, Еремея аж подкинуло. Он-то попытался в сторону откатиться, да у Фильки не уйдешь! Н-на! Бей его, Филечка, бей родненький!..

Государь с Рукавишниковым переглянулись да схватку и остановили. Государь-то смеется. Готовь, говорит, лоб, Ляксандра Михалыч. Рукавишников хмыкнул, эдак вот, рано, говорит, пташечка запела, кабы кошечка не съела! Цыплят, мол, по осени считают.

Вторая схватка почалась. Александр Петрович Гревс Ивану Кузнецову кивнул, они вдвоем и вышли. А супротив них — двое дружинников Рукавишниковских, Яшка, да Демьян. Ух, как они вперед-то рванули. Александр Петрович! Спра… ох, мать твою, поздно… Александр Петрович лежит, как подкошенный. Надо же, как его Рукавишниковские поймали: бил один, а уложил второй. Да еще об колено приложили. Видно, что дружиннички эти парой учились биться, уж очень у них слаженно все получилось. Ну, теперь Кузнецову все, конец. Один против двоих не устоит…

Не устоял. Несколько ударов еще продержался. Даже припечатал мелкого — мое почтение. А все равно: задавили они его. Ловкачи… Государь молчит, а Рукавишников — кочетом вышагивает. Его пока берет. Ну, да как он сам говорил: цыплят по осени считают…

Наша очередь пришла. Мы с Мироновым и Щукиным выходим. Ну, что, казаки, покажем стальградским почем фунт лиха?!

Как там было, я сходу и сообразить не могу. Показали… они нам! Не углядел я, как они Щукина вынесли, а как Миронова — видел. Рванулся на помощь к нему. Да не поспел… Вот и стою один против троих. Третий, правда, хромает: Ефим ему так ногой пометил, что на бабу его еще не скоро потянет. Но остальные-то — целехоньки! Так, ободраны только. Вот ведь попал, как кур в ощип…

…А ведь рассказывал мне как-то государь про воина древнего, который вот так же, один против троих остался. Государь тогда еще добавил с улыбочкой: мол, изматывание противника бегом — тонкая тактика. А если…

Бросился я от Рукавишниковских наутек. Слышу, наши аж застонали. А Рукавишниковские вопят, улюлюкают, один свистнул даже, ровно на охоте полевой. Ну, да ладно, свисти, коли охота есть. А я вот еще два шага пробегу и…

Обернулся я, да с подкатом первому в ноги! Он только и перелетел через меня. Второго я в душу вдарил. Филя мне этот удар поставил, я на него потом многих ловил. Он так и сложился. Лег и лежит, молчит. А мне на него отвлекаться некогда: первый на ноги поднялся и третий вот-вот дохромает. Вот пока он не оклемался надо его, как государь говорит, «гасить».

Метнулся я к этому, хромому. Он хоть и бегает тяжело, а уворачивается ловко. Еле-еле до него дотянулся. Тут мне на плечи первый упал. Я от него извернулся, да на кулак хромому и пришелся. Аж в глазах темно стало. Откатился, на ноги встал, а тут эти вдвоем, с двух сторон насели. И взяли б меня, когда б этот не хромал. Я его самого под удар дружка его и подвел. А только дальше не в мою пользу бой пошел: последний меня на пол повалил, к паркету прижимает. Я вырваться не могу, но и сам не поддаюсь, его не пускаю.

Тут государь с Рукавишниковым подошли, нас по плечам похлопали, хорош мол. Рукавишников посмотрел на государя и говорит: бей, говорит лучше мне сейчас. Мои твоим, говорит, равны и в общей драке, знамо, друга дружку поубивают. У тебя, говорит, еще в полках есть, а мне где новых брать? Бей.

Государь ему в ответ: сам, мол, бей. Твои, хороши, ясно, но тока мои — не хуже. И мне своих жалко. Не будет общего боя. Ничья, говорит.

На том они и порешили. Александр Михайлович Гревсу, когда того доктор в чувства привел, свой револьвер подарил. А государь увечному Рукавишниковскому от себя — сотенную. И всем нам велел отныне с Рукавишниковскими за братьев быть, носа не задирать, дружбу водить. Тем же вечером мы с ними дружбу водить и начали. Трех городовых в Москве-реке выкупали, у цыган двух медведей насмерть уходили, на Тверской-Ямской — веселый дом распушили. Крепко дружили, аж два дня головы раскалывались…