Отыгрывать эльфа не просто - Кондратьев Леонид Владимирович. Страница 32

11.07.1941

Радиограмма Центра партизанскому отряду «Кощей»

11.07.1941

Ссешес Риллинтар

Темнота. Ласковая, теплая темнота. Шелест листвы и легкий ветерок, обдувающий лицо, — все это заставляет чувствовать себя живым. Значит, тем взрывом меня не убило. Ну и слава Ллос — буду жить дальше. Раскрываю глаза и в серебристом ночном полумраке оглядываю расположенный вокруг хумансовский лагерь — нет, ну кто так делает? Мало того что всего один часовой, так он еще и сидит лицом к костру, обняв пулемет, как первокурсник девушку — неумело и осторожно. У него ведь теперь сетчатка засвечена — за пределами светового круга костра минимум минуты две ничего не увидит. За это время его минимум пять раз зарежут и восемь раз застрелят — блин, охранничек! А все остальные развалились и спят себе, как будто не во фронтовом лесу на территории противника, а у себя в саду во время пикника. Да еще и храпят, как стадо пьяных кабанов на привале, одно слово — хумансы. Как-то это все скучно и неживописно. Надо попробовать немного украсить окружающую действительность — все равно делать до утра нечего.

Начнем с часового, а то еще заорет, забегает, всех разбудит и испортит мне уже подготовленный холст. Все! Решено! Это будет картина — картина, которая раскрасит действительность новыми веселыми красками. До рассвета слишком долго и скучно ждать — так почему бы и нет?

Медленно, бесшумно встаю и на полусогнутых ногах стелюсь к хумансу, он меня пока не видит из-за того, что моя лежанка располагается вне зоны его зрения — чуть правее и дальше от костра. Легко касаясь кончиками когтей ножен, проверяю наличие тесака на предплечье. Аккуратно и тихо вытащив его, бесшумной черно-зеленой тенью вырастаю за спиной хуманса. Добрая, чуть смущенная улыбка пробегает по моим губам — извини, ты не станешь шедевром, если моих навыков не хватит на то, чтобы проделать все тихо, пока не проснулись остальные, прости меня.

С легким шелестом сталь входит в теплое тело, перерубает размеренно бьющееся, ничего не подозревающее сердце. Правая рука в это время с легким хрустом ломает гортань, протыкает нежную белую кожу когтями. Как все же некрасив первый штрих будущей картины! Хотя… можно рассматривать это только как подготовку фона — да, успокойся, это только грубые мазки грунтовки, оттеняющие будущий шедевр. Аккуратно усадив тело и подперев его пулеметом, я с тревогой присмотрелся к получившейся композиции — нет, все же чего-то не хватает, точно, он слишком серьезен и не понимает оказанной ему чести быть составной частью моего будущего шедевра. Это надо обязательно исправить — унылое выражение лица просто не подходит для лицезрения будущей картины, предстающей перед застывшим взглядом ее первого участника. И я это исправлю. Кстати, интересно, как я успел так быстро перебросить лезвие из правой руки в левую — даже сам не заметил. Перекинув мелькнувший серебристой рыбкой клинок обратно, я легким касанием рисую новую, радостную улыбку. Чуть отойдя и наклонив голову вправо, окидываю часового взглядом и понимаю, что, несмотря на исправление, он все равно еще слишком серьезен. Но в моей голове уже забрезжила идея, как придать ему больше веселья: запустив кисть руки в легко раздавшийся разрез, я вытащил наружу язык, заставив мертвеца кривляться в беззвучном хохоте. Да, так гораздо лучше.

Теперь перейдем к фону, фон в композиции должен нести не меньшую смысловую нагрузку, чем центральные фигуры. Но в качестве фона мне придется использовать довольно некачественный материал — двух молодых хумансов и одного старика. Нет, красиво и беззвучно оформить задник мне не удастся, хотя и не хочется, но все же некая топорность в моей картине будет — не по правилам, но фон я буду оформлять уже холодным. Быстрая, блестящая бабочка, мотылек из стали, ласково перепорхнула в моих руках от одного тела к другому. Руки уверенно придержали статистов, чтобы своими судорогами и тихим хрипом они не разбудили центральных действующих лиц моего шедевра.

Вот теперь можно приступать непосредственно к главным фигурам картины.

Я назову ее: «Наблюдение за полетом орла».

Самое главное — полностью передать внутренний мир орла и наблюдателя. Незамутненные чувства и чистота переживаний — вот секрет моего будущего шедевра. Наступил самый решающий акт творения. Сейчас или никогда. Буквально через несколько секунд выяснится, будет ли это картина, достойная руки мастера, или безграмотная мазня студиозуса. Первый удар должен быть точен — нужно аккуратно перерубить спинной мозг и, не убив хуманса, вызвать у него паралич. Да не просто паралич — мимические мышцы должны работать, а голосовые связки нет.

Первый удар. Быстрое перемещение ко второй цели — второй удар. Шипение судорожно выдыхаемого легкими воздуха, не нарушенное ничем. Тишина — божественная тишина. Теперь проверить мимику — да! Все получилось — на лице хумансов застыло выражение удивления и вместе с тем страха. Все правильно, они сейчас не ощущают тел и поэтому не ощущают боли.

Так, все вроде получилось, теперь, пока краски основных мазков сохнут, займусь временно оставленным фоном, ведь нельзя оказывать неуважение даже мельчайшей части полотна — настоящий мастер и в незначительных деталях должен быть совершенным. Усадив и прислонив друг к другу тела, я отошел и внимательно присмотрелся к фону — они у меня будут символизировать скалу, к которой прислонился наблюдатель. Конечно, маловато их для нормальной скалы, впрочем, будут маленьким утесом — я непривередливый.

Теперь наблюдатель — его поза должна выражать благородство и быть совершенной в каждом изгибе. Но как? Ну скажите, как можно благородно разместить это корявое человеческое тело, оно просто физически для этого не приспособлено. Но ничего, ничего — мой наблюдатель, мой милый наблюдатель, я знаю, как можно избежать зажатости твоей позы. Провожу кончиками когтей по щеке этого молодого хуманса, уже покрытой слезами от красоты моего будущего шедевра, и, вглядываясь в его широко раскрытые зрачки, шепчу:

— Не переживай, ты займешь одно из главных мест в моей картине, в твоей ложе будет самый лучший вид, мой милый наблюдатель.

С этими словами я легко касаюсь губами трепещущих от волнения век наблюдателя и по очереди, подцепив их когтями, отрезаю — моему прелестному наблюдателю ничто не должно загораживать божественный вид, который вот-вот откроется перед ним. Дальнейшая работа по раздроблению костей конечностей и приданию наблюдателю возвышенной позы на фоне утеса не заняла у меня много времени и позволила немного успокоиться перед началом работы с центральной фигурой композиции…

…Два точных, выверенных удара — только два. Мера высшего мастерства…

И вот в полутьме догорающего костра, перед скалой, у которой лежит наблюдатель, в извечном полете распростер свои кровавые крылья орел. И дорожки слез, бегущие по щекам наблюдателя, точно такие же, как и на моих щеках, показывают, что шедевр удался — шедевр с скромным названием: «Наблюдение за полетом орла».

Улегшись на пенку, я еще долго смотрю на эту картину, залитую нежным трепещущим светом догорающего костра. Смотрю, пока в один момент не закрываю глаза…

Темнота. Ласковая, теплая темнота. Шелест листвы и легкий ветерок, обдувающий лицо, дополняются самозабвенным чириканьем какой-то пташки, показывающей всему окружающему миру свое хорошее настроение и готовность отловить кого-нибудь с целью спаривания. Какой хороший сон мне сегодня приснился! С самого момента пробуждения мне очень весело и приятно на душе. Улыбнувшись окружающему миру, я пытаюсь открыть глаза. Команда правому глазу — открыться. Отклик — фигушки. Команда левому глазу — попробовать открыться. Отклик — жалюзи заклинило. Команда правой руке — протереть глаза.