Мир в подарок - Демченко Оксана Б.. Страница 50

– Тебе не нужна другая? – улыбнулся араг. – Почему ее забрали летом?

– Дар, окаянные сказали, очень яркий. Она вообще удивительная. Такая ясная, светлая, к ней душа тянется. И очень красивая.

– Плохо. Врать не стану, хуже некуда. Девочку повезли наверняка в столицу, может, даже к черной княжне. В Карне страшнее Катан-жи нет зверя.

– Что они сделают? – губы дернулись болезненно. – Заклеймят и в клетку?

– Она светловолосая?

– У Лиасы волосы цвета степного молока, нагулянного на полыни, – улыбнулся парень, наконец дернув вверх уголки губ. – Тепло-белые, с таким ясным блеском – вроде даже голубоватым. А что, это важно? Необычные волосы, я думал, найти ее легко будет.

– Считай, всех красивых беловолосых брус и арагни в столице забирает один перекупщик, – неохотно пояснил Най, все больше жалея о начатом разговоре. – Это, конечно, только слухи. Больше о них никто ничего не знает. Правда, опять же ползут сплетни…

– Говори, я и так уже все самое страшное передумал, – кивнул парень. – Два месяца с лишним прошло, разное могло случиться.

– Младший княжич без ума от блондинок. Для него половина придворных девиц осветлилась. Говорят еще, сестра его любит все держать под контролем и конкуренток в управлении своим глупым родичем не терпит. Именно она, по слухам, снабжает Катан-Го рабынями и подогревает его странные наклонности.

– Странные?

– Я был недолго у купца, который торговал дорогими женщинами для знати. Старая илла им убирала волосы и красила лица. Она служила много лет во дворце и рассказывала мне раз шепотом, что в покоях Го иногда страшно кричат ночами, а утром немые рабы его сестры затирают кровь. – Най торопливо продолжил, заметив посеревшие губы спутника: – У твоей невесты дар, ее не убьют. Если слухи правдивы, ее, возможно, лишат языка. Но жить будет.

– Правдивы, – брус ответил почти неслышно. – Я не смог спать пять ночей назад, впал в тупое оцепенение и почудилась такая жуть беспросветная… Лиа всё звала, ей было больно, страшно. Невозможно плохо. Я и раньше слышал ее голос во сне, но никогда не испытывал беспросветного отчаяния. А потом стало темно, пусто. Или она умерла, или не хочет жить.

Най устало стер с лица песок, брошенный ветром, заодно прогоняя и тени прошлого, так навязчиво преследующие его сегодня.

«Не хочет жить». Он тоже не хотел, было время. Но ему досталось меньше. Молодой, сильный, здоровый – воин. Всегда оставалась надежда сбежать, наполнявшая жизнь смыслом. Правда, он дорого оплатил свою свободу. Разучился видеть хорошее и перестал верить людям.

Больше всех своих хозяев вместе он тогда возненавидел Тиннару. С первого взгляда. Потому что в ней был свет, на который нет права у покупающих людей, как скот. Он сразу решил убить ее, едва травница покинет город. Сперва лишь чтобы облегчить побег, а потом и прочее накопилось. Уверенность в своей правоте росла с вечера, и в первое утро он уже хотел взять плату с хозяйки за глупую доверчивость отмытой и приодетой Митэ, за легкое согласие помочь без предъявления особых условий, за возвращенное здоровье, за свою благодушную сытость и отдельную постель с настоящим чистым бельем, за разговор на равных. Так обманывают самые подлые. Так больнее всего, потому что ей хотелось поверить, и незнакомое тяжелое сомнение в своей правоте толкало на торопливые решительные шаги: еще неделя – и он будет хвостом вилять не хуже Митэ. Как пес.

Но первую ночь он провалялся в забытьи, во вторую Тин не было рядом. А про третью думать до сих пор тошно. Карис говорила, можно простить все. Только не то, что он натворил, любая слепота должна иметь границы.

Он так и не признался травнице, что пришел тогда на берег вовсе не предложить себя. Отвлечь, приласкать, увести подальше от места ночевки и, свернув шею, забрать оружие. И ведь понимал уже, что все неправильно, но остановиться не мог, слишком давно он настраивался на побег. Уходить в дикие места без кинжала глупо, он и топорик уже прибрал. Когда все вышло не по задуманному, и спутники метались по берегу, искали пропавшую в тумане Тин, араг торопливо раскладывал по местам заранее собранные продукты, снаряжение, топорик, расседлывал кобылку.

Братья потом проверили, подозревая нечто подобное, но не нашли следов. Он давно научился помнить все в мелочах и разложил вещи безошибочно, не сместив и на волос. Все же Мирах так подозрительно, тяжело глядел на Ная, рассказывая о давнем поступке другого раба. А он сидел, тупо рассматривая угли, и отрешенно думал, каким же чудом все обошлось. Он не Дари, перевес сил был подавляющий, да и давно уже Най разучился промахиваться.

Араг тяжело вздохнул, достал нож и освободил руки спутника. Отцепил ножны, скривился, отдавая бесценную вещь бестолковому юнцу.

– Хочешь ехать – не держу. Коня даже отдам. Но знай, твоей Лиасе хуже смерти будет знать, что ты рабом стал. А на другое у тебя ни злости, ни умения не хватит.

– Что же делать? Назад мне дороги нет. Ты куда едешь?

– Домой. Там едва ли кто меня помнит, пустыня быстро старит людей и хоронит до срока. На день или два задержусь, может быть. Потом на север, к Тучегону. Надо понять, почему дожди не доходят сюда, в степь.

– Понять? – брус так удивился, что даже, наконец, воспользовался головой по назначению. Потер лоб, усиленно гоняя под черепом ленивые от жары мысли. Вспомнил свое вчерашнее состояние, забормотал с нарастающим удивлением: – Нашел ты меня слишком уж удачно. А как вылечил? Точно помню, что ноги не работали, я их даже не чувствовал.

– Спину тебе перебили, потому не чувствовал.

– Вот и я о том, – кивнул довольный своей сообразительностью брус. – Это не лечится. Уж точно не за пару часов, если…

– Именно. Потому и еду. А раз ты у нас поумнел, давай руку и хорошенько представь свою Лиасу. Может, получится посмотреть, как она там. Начнем? Хорошо думаешь, тепло, – усмехнулся араг, уложив сухую кисть парня на правую ладонь и прикрыв левой. – Живая. Правда, еле-еле. Говорить с тобой не хочет, тяжело ей, очень больно. Она в дороге, окаянные совсем близко… Слабо чую, где они. Река. Да, рядом река. Знакомая, я там был, помню ее. Змеем рожденная – Мутная.

– Это далеко?

– Как сказать. Птице – так не особенно. Через хребет Змеиного кряжа перевалить – и вниз, в долину, миновать болото и лес. А бескрылому далеко. Видно, окаянные дурное дело затеяли, раз в безлюдном месте малым отрядом идут так спешно. Только народец там не простой. Заметят их. Пустынные призраки! Из-за тебя, брус, и я теперь не буду спать спокойно.

– Почему?

– Потому что одна маленькая женщина, даже не боец, против двух – а их две, я чую – окаянных, да при ее жутком упрямстве… Не знаю. Шансы средние. Но Тин и правда везучая. Если все обойдется, девочку твою можно считать удачно пристроенной. Там село, люди добрейшие, откормят до весны – не узнаешь. Да не дергайся так, никто ее не обидит, Саймир.

– Зови меня лучше Тамран, или Тар, это мое подлинное родовое имя. Хотя разве это важно?

– Ладно, запомню.

– Покажешь, где село-то это? – выдохнул Саймир.

– Я еду к Тучегону. Оттуда, если все будет нормально, на запад, отрогами Змеиного кряжа в Амит. Из княжества, если двинуться на юг, болотами, то можно добраться к твоей невесте. Но не скоро, зимой.

– Меня с собой возьмешь?

– Как говорила Тин, от репьев не отцепишься. Правда, не про тебя сказано, но разница невелика. Кинжалом разживешься – этот вернешь. Он дареный, не хочу передаривать. А пока бери палки и стругай пару мечей. Буду тебя гонять, а то жиром заплывешь.

Тар согласно кивнул, не оценив шутку, и затих, ощупывая полученные из рук запасливого арага деревяшки. Потом принялся за дело, самозабвенно погрузившись в работу. Рядом с бледноглазым юноша чувствовал себя удивительно спокойно и уверенно, словно плохого теперь не могло случиться ни с ним, ни с бедной Лиасой. Два месяца нервного напряжения и последние дни беспросветного отчаяния остались позади, простая работа помогала расслабиться и вернуться к тихому размеренному течению времени. Он был так основательно сыт и напоен, как, пожалуй, никогда прежде. Он ехал на отличном коне. А еще – впереди сияло большое настоящее дело, сулившее перемены к лучшему для всей степи. Воинское мастерство, свершения, подвиги, спасение любимой – что еще может грезиться в двадцать лет?