Темные тайны - Флинн Гиллиан. Страница 52

В этом месте я пробудилась, дернувшись так, что сбросила лампу с прикроватной тумбочки. Рассвет только-только занимался, я опустила голову вниз и посмотрела на валявшуюся у кровати включенную лампу, решив, что она, наверное, прожжет в ковре дыру.

И вот за окном уже самое настоящее утро, а я по-прежнему не в состоянии двигаться.

Но в комнате Бена горел свет! Это была сегодня первая имевшая отношение к реальности мысль: в ту ночь в комнате у Бена горел свет и кто-то разговаривал. Хотелось прекратить об этом думать, но мысль назойливо возвращалась. С чего бы это не владеющий собой убийца зашел в его комнату, закрыл за собой дверь, включил свет да еще начал болтать?

Да, в комнате Бена горел свет. Можно забыть обо всем другом: о жаждущем мести Лу Кейтсе, об обезумевшем от долгов Раннере, об отморозках, которые хотели его проучить и поэтому уничтожили его семью. Бог с ним, с тем рыком, который я слышала, — он мог и не принадлежать Бену. Но когда мы ложились спать, Бена дома не было, а когда я проснулась, у него горел свет. Помню, я даже вздохнула с облегчением: Бен дома и их с мамой ссора закончилась хотя бы на сегодня, потому что у него горит свет и он там у себя за дверью разговаривает, может быть, по своему новому телефону, может, сам с собой. Но свет горел!

И кто она, эта Диондра?!

Приготовившись подняться, я откинула одеяло. От постели тянуло затхлостью, простыни посерели. Когда же я последний раз меняла белье? Да и вообще, как часто его нужно менять? Этому не научишься. Я начала менять постель после секса, потому что несколько лет назад подсмотрела это в кино по телику: в каком-то ужастике Гленн Клоуз сделала это сразу после постельной сцены. Не помню, что там было дальше, потому что подумала только об одном: ага, значит, белье меняют после секса. Вполне логично, но раньше я почему-то об этом не задумывалась. Я росла дикой, впрочем, такой по большей части и осталась.

Я выбралась из кровати, водрузила лампу обратно на тумбочку и демонстративно (оставалось только беззаботно посвистывать) прошла в гостиную мимо автоответчика, чтобы он не заподозрил, что меня интересует, не звонил ли один человек. Надо же, от Дианы — ни звука. А ведь прошло целых четыре дня.

Ну и ладно, у меня есть и другая родня.

На этот раз Бен уже ждал меня в комнате для свиданий. Он неподвижно сидел по ту сторону стеклянной перегородки и смотрел в одну точку, этакий манекен в комбинезоне. Я хотела ему сказать, чтобы он так себя со мной не вел, потому что у меня от этого мороз по коже, но промолчала, потому что раз у меня мороз по коже, значит, я не убеждена в его невиновности.

Хотя так оно, наверное, и было.

Стул, на который я села, хранил влажное тепло предыдущего посетителя, что в этой обстановке создавало неприятное ощущение невероятной близости. Стараясь скрыть отвращение, я покрутилась на месте, изгоняя из пластика память о предшественнике, но телефонная трубка тоже была потной. Не знаю, что отразилось у меня на лице, но Бен нахмурился.

— У тебя все нормально? — спросил он, и я кивнула: да, конечно, все в полном порядке.

— Значит, ты снова здесь.

Он улыбнулся. Настороженно, но Бен и раньше всегда был настороже. Во время семейного торжества, в последний день учебного года — у него всегда был вид ребенка, который живет в библиотеке, поэтому он готов к тому, что его попросят не шуметь.

— Да, я снова здесь.

Красавцем его не назовешь, но у него приятное лицо, причем лицо порядочного человека. Заметив, что я его разглядываю, он опустил глаза вниз, на свои руки, пожалуй чересчур крупные для его невысокого роста и тонкой кости. Руки пианиста, хотя в нашей семье никто никогда не играл на пианино. Многочисленные шрамы, неглубокие, несерьезные, темно-розовые конфетти следов от укусов и царапин. Он поймал мой взгляд, поднял одну руку и показал на палец:

— Видишь, в поло сыграл.

Я засмеялась, поняв, что он тут же пожалел о своей шутке.

— Вообще-то ты должна знать, откуда этот шрам. Это память о Желтом-пять, помнишь того юного мерзавца?

Ферма у нас была небольшая, но мы все равно не давали бычкам имена. Сколько себя помню, никогда не хотела привязываться ко всяким Солнышкам, Хэнкам и Брюшкам, потому что, как только они немного подрастали, их отправляли на бойню. Через шестнадцать месяцев после рождения — как сейчас помню. Как только им исполнялся год, их начинали обхаживать и посматривать на них с нетерпением и неприязнью, как на громко пукающего гостя. Вместо имен во время рождения бычков мы присваивали им цвет и номер в зависимости от коровы-матери: Зеленый-1, Рыжий-2, Синий-3. Они выскальзывали из материнской утробы прямо на грязный пол коровника, дрыгали ногами в воздухе, сразу же пытаясь встать в навозной жиже. Люди считают скот покорным и легко управляемым. Но это никоим образом не распространяется на телят и молодых бычков! Они любопытны и игривы, как котята, и по этой причине мне никогда не разрешали входить к ним в загон — я смотрела на них из-за перекладин ограды. Помню, как Бен в резиновых сапогах осторожно к ним подбирается, двигаясь медленно и с трудом, как космонавт, подходит совсем близко, а потом делает движение руками, будто пытается схватить рыбину в реке. Желтый-5 — по крайней мере, имя всплыло в памяти — наш знаменитый бычок, который ни в какую не хотел, чтобы его кастрировали. Бедные мама и Бен! Они каждый день пытались с ним сладить, но каждый раз возвращались к ужину побежденными. Бычок оказывался хитрее. В первый вечер мы шутили, обращаясь к бифштексу, как будто он Желтый-5: «Ох, как ты пожалеешь, Желтый-5». На второй вечер это был смех сквозь слезы, а на пятый мы все хранили угрюмое молчание, а маму и Бена это заставляло задуматься, что у них толком ничего не получается: они слабые, ничтожные, нерасторопные неумехи.

Если бы не Бен, я бы так и не вспомнила о непокорном бычке. Хотелось попросить брата составить список того, что стоит вспомнить и что без его помощи я не смогу извлечь из памяти.

— Он тебя укусил?

— Нет, все было куда прозаичнее. Он оттолкнул меня как раз в тот момент, когда я решил, что он у меня в руках. Взял и боднул, я отлетел к забору и наткнулся на торчавший гвоздь. Между прочим, тот самый, который мама раз пять просила меня забить. Так что это случилось исключительно по моей собственной вине.

Я пыталась придумать, что сказать, — наверное, Бен ждет от меня чего-нибудь остроумного, чего-нибудь сочувственного, но он прервал мои мысли:

— В общем, этот шрам — от Желтого-пять. — На его лице мелькнула улыбка, потом он со вздохом опустил плечи. — Помню, как Дебби хлопотала вокруг: наложила на ранку пластырь с пропиткой, а сверху прилепила один из своих ярких стикеров — нечто с сердечками или чем-то в этом духе.

— Она обожала эти стикеры, — сказала я.

— Мне кажется, она цепляла их на все подряд.

Я вздохнула, решая, не коснуться ли еще какой-нибудь безобидной темы, скажем погоды, но передумала:

— Послушай, Бен, можно, я задам тебе один вопрос?

Он тут же напрягся, глаза сделались чужими и холодными, как у акулы, и я снова увидела перед собой осужденного, в любую минуту готового к тому, что на его голову посыплются неприятности или один за другим вопросы, а сам он задавать их не имеет права. Я вдруг поняла, какая же это роскошь, если можно себе позволить игнорировать вопрос: «О нет, увольте, об этом я говорить не желаю». Самое страшное, что за этим может последовать, — тебя просто посчитают грубиянкой.

— Ту ночь помнишь?

Он посмотрел на меня с удивлением. Конечно, помнит.

— Может, я что-нибудь и напутала насчет того, что именно тогда произошло… — сбивчиво начала я.

Он подался вперед, руки вцепились в трубку, словно это был экстренный ночной звонок.

— Но что я доподлинно помню, в чем жизнью могу поклясться… у тебя горел свет. В твоей комнате. Я заметила внизу под дверью. И еще там разговаривали. У тебя в комнате.

Я замолчала, надеясь, что он придет на помощь. Он не пришел, предоставив мне несколько секунд пребывать в состоянии свободного падения, — точно так же, поскользнувшись на льду, прежде чем шлепнуться, только и успеваешь подумать: «Ой, падаю».