Точка отсчета - Крабов Вадим. Страница 12

За два месяца Вовчик, теперь уже Чик, научился говорить вполне сносно. Иногда принимал участие в коротких разговорах перед отбоем или после еды. Односложно, с акцентом, кстати, очень легким, но общался. Наверняка сказалось погружение Флорины в его мозги. Носительница языка как-никак, да еще и образованная выше крыши.

Двадцатидевятилетний Чик был старше шестнадцати-восемнадцатилетних крестьянских парней, но младше остальных трех сорокалетних рабов. Алексий, Ферампил и Гладий — бывшие орденские чиновники. В чем провинились, не рассказывали, но однажды стали храмовыми рабами. В учебном десятке им приходилось тяжелее всех, скидок на возраст не делали. Старались, никуда не денешься — со Служением не поспоришь. В разговорах участия практически не принимали, а уж если парни заговаривали о лоосках (молодость!), то отходили как можно дальше. Ребята над этим посмеивались, а Вовчик вскоре догадался: они «общехрамовые» рабы и разговоры о своих госпожах не переносили, а для самого Чика Госпожа только одна — Флорина. Он и представить себе не мог, как поступил бы, услышав о ней скабрезность. Наказать посмевшего сказать такую дерзость нельзя — Служение не позволяет, они в одной команде. Наверное, так же, стиснув зубы, ушел бы. Еще одно страдание — даже одна мысль об этом причиняет боль.

Хвала всем богам, о Верховной речь не заходила. Ее уважали, но больше боялись прогневить богиню Лоос. На полном серьезе. Верховная жрица — наместница богини на Гее. Ну, по крайней мере, в Месхитии. Кстати, упоминание самих богов не возбранялось, зато их наместников всуе — нельзя. Такой вот казус. С Тартаром еще хлестче: поминать его с помощниками считалось неприличным, но многие поминали. Ругались они так. Ох уж это темное суеверие!

Однажды Вовчик остановил очередную веселую историю о лоосках, которую рассказывал Ермил, пожалуй, самый озабоченный из всех новобранцев.

— Стой! Не говори больше о лоосках. Никогда. — Ермил от неожиданности замолчал. Чик бросил взгляд в сторону далеко отсевших рабов. — Им, — сказал, повернулся к Ермилу и продолжил, понизив голос, — очень больно. Я это знаю, — добавил в повисшей тишине.

— Так это… — растерялся Ермил, — а ты?

— Для меня одна госпожа — верховная жрица, а для них — весь храм, все лооски.

— Так это… — Ермил совсем потерялся, — а-а… если мы заговорим о ней?

— Я отойду, — ответил Чик.

Тишина сгустилась.

— Так это… — недалекий Ермил не мог остановиться. Саргил помог ему сильным тычком локтя. — Ой! — вскрикнул Ермил и наконец заткнулся.

Чика уважали. К нему тянулись. Не только потому, что он быстро догнал в умениях остальных баранов, а кое в чем и перегнал, но и потому, что был в нем какой-то стержень. Трудно объяснить какой, но совсем не рабский. Небольшая гелинская [6] спесь перед варваром (откуда у крестьян возьмется большая?) быстро сошла на нет, а о том, что он раб, так и вовсе забыли. До нынешнего разговора.

— Кхм, — кашлянул Архип, привлекая внимание, — был у нас в деревне интересный случай. У общинного старейшины была внучка. Красивая, как, — сделал мимолетную паузу, — альган…

Первым прыснул Саргил, за ним захохотали остальные. Напряженная тишина разрядилась.

Через несколько дней к Чику подошел Гладий:

— Спасибо тебе, Чик.

— Не за что, я хорошо вас понимаю. — Рабы впервые заговорили между собой на такую тяжелую тему.

— Я служил в храмовой библиотеке. Больше ничего рассказать не могу, сам понимаешь. — Чик согласно кивнул. — Ты совсем не похож на северного варвара. Все описанные северяне беловолосые, почитают разных богов, главный из которых Один.

— Я знаю. Надо мной в детстве смеялись, мать была южанкой. Воины меня игнорировали, поэтому пришлось пойти в торговлю, поэтому меч в руках не держал. У нас купцов не трогают.

— Хорошая история, — похвалил Гладий, — понимаю тебя.

Больше они о личном не разговаривали.

А маленький Вовчик в стеклянном кубе упорно, методично, со злым остервенением долбил и долбил по стенам тюрьмы без входа и выхода. Стену лбом не прошибешь — это не о нем. Он в принципе отринул пустые рассуждения. Бить и кричать — все, что ему оставалось. С шашкой на танк, и плевать на смерть! Впрочем, мысль о преждевременной кончине не возникала ни на мгновение — его переполняла жажда свободы, и никаких сомнений. Рано или поздно он пробьет стену! Голым кулаком. Свято в это верил.

Глава 4

— Слышали, парни, — Архип вбежал в казарму перед самым отбоем, — нас скоро на север переводят.

— Откуда знаешь? — набросились на него чуть ли не хором. Все знали, что предстоит подготовка в лесном лагере, но когда?

— Случайно услышал, как Трифон с Никеем разговаривал. Тот говорил нашему, что четыре месяца, как бараны занимаются, не забыл, что в лес пора. А Трифон ответил ему с усмешкой: «Мои давно готовы, о них волки зубы обломают, а вот твои…» Дальше не слышал.

Никей — наставник другого десятка баранов — рекрутов. Трифоновская команда пересекалась с ними на стрельбе из лука. Такая же деревня и трое рабов. По-настоящему стрелять никто, разумеется, не научился, этому с детства годы посвящают, но в ростовую мишень с полусотни шагов в последнее время чаще попадали, чем мазали. Чик оказался одним из лучших. Сказалась природная ловкость, верный глаз, повышенная скорость обучения, как у привыкшего к большим информационным потокам, стремление к Служению.

Трифон искренне горевал, что Чик — раб.

«Какой воин пропадает! Неужели все северные варвары такие? Как они у себя его проглядели? Он же только здесь впервые меч в руки взял. Вот дурные! Подумаешь, смуглее их! Жаль, очень жаль. Не в первом, так во втором рейде погибнет, жрицы не отступят…» — Он сам вышел из разведчиков-наемников, поэтому прекрасно знал всю орденскую кухню по поиску ценного «сырья» в пятнах. Сам, будучи командиром отряда прикрытия, неоднократно без зазрения совести посылал рабов на верную смерть, а к этому… прикипел, что ли?

Было в нем что-то неправильное, особенно во взгляде. Преданный, как у всех рабов, но… как сталь в глубине. И соображает лучше «свободных» деревенских, и десяток к нему тянется. Где это видано — к рабу?! Может, потому, что он раб самой Верховной? Кто знает, раньше таких к разведчикам не отправляли.

О переезде в другой лагерь объявил сам Трифон:

— Вот вы, бараны, и дождались. В эту декаду поедете с другими баранами в лес. Не в пятно, хлипковаты вы для этого, а в лесной лагерь. Там продолжат гонять вас, дарковых выкидышей, но перед этим проверка. Все помнят о состязании? Так вот, оно состоится послезавтра. Готовьтесь, дарковские отродья! Только попробуйте мне не выиграть у Никея!

Состязание — традиционная проверка навыков баранов. Команды составлялись из учебных десятков и соревновались друг с другом. Стрельба из лука, сражение десяток на десяток и кульминация — лучшие бараны один на один. Мечи затуплены, стрелы — болванки, медные шлемы — крови никогда не бывало, но тем не менее ажиотаж во всем прихрамовом лагере всегда стоял нешуточный. Делались ставки, кипел азарт. Развлечение, дарк его раздери! Город Месхитополь всего в пяти милях, но кто ж туда отпустит служивых? Одна отрада — храм всего в двух милях, можно «спустить пар», но редко, в увольнительные. Это касалось исключительно наемников и свободных храмовых воинов. Бараны-рекруты не в счет, не говоря о рабах. Так что к празднику готовились. В этом году состязались четыре учебных десятка. Два из рекрутов, два из наемников. Наемные изначально сильнее, чтобы туда попасть, надо конкурс пройти, поэтому интрига у рекрутов была исключительно внутренняя: Трифон или Никей.

Рабы к самим состязаниям не допускались, они выступали «на разогреве» перед кульминацией. В этих «выступлениях» правил не было, могли поставить любого против любого. Да хоть из храма кагана привезти! Об этом многие мечтали — вот было бы зрелище!

— Разойтись, стадо! А ты, Чик, ко мне!