Мне тебя обещали - Сафарли Эльчин. Страница 18

Оглядываюсь, пятиэтажки уже не видно, исчезла за зарослями высоких тополей. Бешир убежал чуть вперед. Что-то напевает себе под нос. Прислушиваюсь: «Время тень, без дней, без лет. Оно так прекрасно совсем не напрасно». Догоняю пацана: «Ты теперь возвращайся. Я сам дойду». Он замирает, поднимает на меня огромные глаза, молча протягивает кусочек белого картона размером с фотографию.

— Что это такое, Бешир?

— А вот увидишь.

«Может, он ненормальный?» — думаю я с тоской. Он вообще-то не похож на обычного парня. Брови — два горизонтальных мазка черной краской. В лукавых глазах добродушно сдерживаемая удаль. Ресницы черные, как трава выгоревшего поля. Тонкие бледно-розовые губы и выпирающий подбородок. В Бешире есть сказка; он не отсюда — из какой-то мифической долины героев, где тучи в гневе опрокидывают с небес белых птиц.

— Ты-то хоть можешь говорить без загадок? Лучше скажи, что нужно Владе, завтра привезу.

— Она ни в чем не нуждается.

— Послушай, да она очень больна! Ей к врачу надо!

— Нас все равно скоро здесь не будет. Уезжаем.

Я злюсь, готов съездить фавну по шее. Самоуверенный болван! Но что-то останавливает меня — чувство, что он не врет и не издевается. Кажется, он говорит правду, какую-то нереальную правду, почти непостижимую. Я наконец беру из его руки картонку, смотрю на свет — ничего. Тем временем Бешир исчезает где-то в кустах — только слышны отголоски его песенки: «...без дней, без лет... совсем не напрасно».

Как я оказался на заброшенном пустыре? Рядом магистраль, и больше вокруг на километры ничего нет. Никакого дома, ни мусорных баков, ни тополей, ни тем более снега. Как будто во сне, как будто я шагнул в другое измерение. Вспоминаю о картонке — она превратилась в фотографию. Еефотографию. Самого главного человека моей жизни. Бешир же сказал «увидишь». Значит, онатоже связана с этими людьми, с этой квартирой. В голове крутится «совсем не напрасно».

В «Волшебнике изумрудного города» каждый получил необходимое — кто ум, кто сердце, кто храбрость. Мне так хочется получить знание. Такое кристально чистое знание, когда уже не сомневаешься. Когда твоя уверенность в правильности сделанного выбора выбита в сердце, как клише на запястье.

Окружающие не заметили отлучки лета. Один я оказался в магической зиме так же неожиданно, как и выпал из нее. Теперь все произошедшее кажется сумбурным сном.

Я добираюсь на автобусе до метро, останавливаюсь перед входом в подземку. Сигарета. Мимо пробегают разные люди с разной степенью занятости. Где-то за мной сигналят машины, застрявшие перед светофором, бомжиха прокуренным голосом клянчит еду в пирожковой. В воздухе взвесь из летней пыли, человеческих надежд, разочарований и невысказанных эмоций.

Мне девять станций до дома и не меньше девяти тысяч мыслей. Я люблю метро. В его темных коридорах легчает. Наступает перемирие с самим собой, больше не бросаешься в крайности. Двигаешься по единственному туннелю, зная, что поворотов в стороны нет. Поэтому и себя легче принять как есть — простым пассажиром.

Еще я люблю Большой город. Как бы ни искал варианты побега в размеренное пространство, он все равно бежит в моих венах. Такой сумасшедший и хаотичный. Временами этот город кажется унылым местом, натирающим со всех сторон, как тесные нелюбимые туфли. Потом совершенно неожиданно замираешь на секунду посреди сбивающего с ног людского потока и думаешь: блин, город, как же я тебя люблю! Дома-высотки, вырезающие из неба фигуры. Десятки незнакомцев, с которыми ежедневно сталкиваешься в перекурах на обочинах дорог. С ними можно даже поговорить, честно признаться в наболевшем — все равно больше не встретимся, нас не связывают общие воспоминания или чувство долга, одно на двоих. Рядом искалеченные и воспрянувшие духом люди — такие же, как я. С ними может произойти что угодно, но они все равно бредят любовью. Любовь и есть то самое, что вызывает желание жить.

Сижу в метро, пустой вагон, а я полон до краев. Вспоминаю Владу, ее наставления, Бешира, отопительные батареи из красной карамели, внезапный мороз и исчезновение всего этого. В дороге мысленно играю со словами «всё» и «хорошо», в результате получаю «хорошо, что уже всё». Честно говоря, жуткие ощущения после этой встречи. То есть жуткими они стали здесь, в привычных условиях. А в той квартире мне все казалось естественным.

Влада сразу расположила меня к себе. Бывает, что при знакомстве с людьми мы наделяем их порой несуществующими качествами, чтобы их лица стали нам родными, своими. С Владой — иначе. Еще до встречи было ощущение того, что я знаком с ней много лет.

С той минуты, как я начал поиски адреса погибшей, знал, что мне предстоит важная встреча. Словно приближалось неминуемое, к чему шел все это время и, какие бы сомнения ни одолевали меня относительно необходимости этого шага, его не избежать. Да, была угроза, что мои поиски закончатся плохо — заминированная внутри боль взорвется. И никто не давал гарантии, что рану удастся снова закрыть, затянуть, вылечить.

В разборках с прошлым вообще нет никаких гарантий, нет «честного слова». Одни синяки да царапины. И каждый раз, вырываясь из схватки, ты благодаришь настоящее за то, что оно отвоевало тебя у прошедшего времени. Которое похлеще воронки, засосет — не выберешься.

Сейчас мне хочется спокойствия. Тишины. Именно так и говорила Влада. Надо бы уехать куда-нибудь. Может, к Водопад? С работой не получится: шеф и так с кислой миной отпускал меня на похороны тети Эльзы. Во второй раз внеурочный отпуск он мне не даст стопроцентно.

Придется погружаться в тишину после шести вечера, в домашних условиях. К тому же, чтобы принять правильное решение, вовсе не обязательна торжественная обстановка. Достаточно бывает и пары часов, когда слышишь свое дыхание, и нити сигаретного дыма растворяются в воздухе под стать человеческим связям в повседневности мегаполиса.

Голос сверху объявляет мою станцию, я легко выпрыгиваю из вагона, бегу направо, в сторону выхода. Внимательно смотрю на людей, стоящих у края платформы. Ячейка с этим страхом пуста. Совсем не напрасно.

Каждый астматический приступ матери начинался с ее выкриков сквозь удушье: «Опять этотдовел меня!» Отец с братом бросали на меня злобные взгляды, я в ожидании «скорой» прятался за портьеру в гостиной и просил Бога, чтобы врач ехал быстрее. Сам не замечал, как писался в штаны, отчего становилось еще страшнее. Если отец увидит, поколотит.

Я просил Бога о том, чтобы закончились мучения матери: «Пусть ее болезнь перейдет ко мне... Обещаю, я не буду так страшно кричать!» Ночью я потихоньку застирывал штаны в ванной. Я видел причину всех горестей в себе: я гадкий, мерзкий, отвратительный. Поэтому мама постоянно задыхается. Поэтому старший брат запирается в своей комнате и под громкую музыку дышит чем-то вонючим. Поэтому отец выставляет меня в подъезд за каждую двойку, а я, здороваясь с проходящими соседями, делаю вид, что играю в прятки. «Поэтому я здесь, не подумайте, что меня прогнали, у нас все хорошо дома!»

Я и сам себя ненавидел за свои мысли, за постоянную обиду. Почему у меня все не так, как у других? Когда моих одноклассников встречали из школы родители, те бежали в объятия, врезались в ноги своих отцов, обхватывали их. И меня переполняло желание так же бежать навстречу самому родному человеку. Но его не было. И дома, и вне дома я становился пленником враждебной среды, к которой в итоге привязался, как веревка привязана к змею.