Щегол - Тартт Донна. Страница 48

– И вы так и не вернулись в колледж?

– Нет. Я и не хотел. Я же нашел занятие себе по душе. Так что, – он упер ладони в поясницу, потянулся – его мешковатый, не совсем чистый пиджак с лоснящимися локтями делал из него добродушного кучера, который идет себе на конюшню, – мораль тут такова: никогда не знаешь, куда тебя все это заведет.

– Все – что?

Он засмеялся:

– Твои каникулы под парусом, – ответил он, направляясь к полке, на которой пузырьки с пигментами были выстроены, будто настои у аптекаря: землисто-охряные, ядовито-зеленые, угольный порошок и жженая кость. – Может статься, это переломный момент. Море, оно так, бывает, людей прихватывает.

– У Энди морская болезнь. На яхте он все время таскается с пакетиком, чтоб туда блевать.

– Ну что ж, – он потянулся за пузырьком ламповой сажи, – признаюсь, что меня оно так и не захватило. В детстве – “Сказание о старом мореходе”, с гравюрами Доре – от океана у меня мурашки по коже, но у меня и не было такого приключения, которое ждет тебя. Так что, кто знает. Потому что, – сведя брови, он выстукивал из баночки на палитру мягкий черный порошок, – я и не думал, что мою судьбу решит старая мебель миссис де Пейстер. Может, тебя заворожат крабы-отшельники и ты захочешь стать морским биологом. Или решишь строить яхты, или стать художником-маринистом, или написать книгу о “Лузитании”.

– Может, – ответил я, сложив руки за спиной.

Но то, на что я на самом деле надеялся, мне и сформулировать было боязно. От одной мысли об этом меня трясти начинало. Потому что вот какое было дело: Китси и Тодди стали вести себя со мной гораздо, гораздо приветливее, как будто их отвели в сторонку и кое-что сказали, и я замечал, какими взглядами – неуловимыми намеками – перебрасываются мистер и миссис Барбур, и надеялся – даже уже больше, чем надеялся. Вообще-то именно Энди подкинул мне эту мысль.

– Они думают, что общение с тобой идет мне на пользу, – сказал он как-то по пути в школу. – Что ты вытаскиваешь меня из моей раковины, прокачиваешь мои социальные навыки. Похоже, когда приедем в Мэн, они сделают официальное семейное заявление.

– Заявление?

– Не тупи, а? Они к тебе здорово привязались – особенно мама. Да и папа тоже. Думаю, они хотят тебя оставить.

Я ехал обратно в автобусе, немного клюя носом, уютно покачиваясь из стороны в сторону и глядя на мелькающие за окном мокрые субботние улицы. Когда я вошел в квартиру – весь продрогший после прогулки под дождем, в прихожую выскочила Китси и уставилась на меня безумным, завороженным взглядом, будто на забредшего к ним страуса.

Через пару неподвижных мгновений она метнулась обратно в гостиную, стуча сандаликами по паркету и вопя:

– Мам! Он пришел!

Появилась миссис Барбур.

– Здравствуй, Тео, – сказала она. Она была совершенно спокойна, но было в ее манере что-то натянутое, хотя я никак не мог понять, что же не так. – Иди сюда. У меня для тебя сюрприз.

Я пошел за ней в полутемный из-за хмурой погоды кабинет мистера Барбура – висевшие по стенам навигационные карты и несущиеся по серым подоконникам струн дождя превращали его в декорации каюты застигнутого штормом корабля. Из мягкого кресла на другом конце комнаты поднялся человек.

– Здорово, дружище, – сказал он. – Давно не виделись.

Я застыл в дверях. Голос я узнал сразу – отец.

Он шагнул вперед, к тусклому свету из окна. Он, это был он, хоть и переменился с тех пор, как я его в последний раз видел: слегка раздался, загорел, лицо обрюзгло, костюм на нем был новый, а стрижка такая, что он был похож на бармена откуда-нибудь из Виллидж. Я в замешательстве оглянулся на миссис Барбур, и она ответила мне бодрой, но беспомощной улыбкой, будто говоря – ну а что я могу поделать?

Пока я так стоял, потеряв от шока дар речи, сзади возник еще кто-то, протиснулся вперед отца, на первый план:

– Привет, я Ксандра, – раздался грудной голос.

Оказалось – странная женщина, загорелая, подтянутая, с невыразительными серыми глазами, кирпичной кожей в морщинках и слегка запавшими зубами со щербинкой посередине. Хоть она была старше мамы – ну выглядела старше, уж точно, – одета она была по-молодежному: красные сандалии на платформе, джинсы с низкой талией, широкий ремень и тонны золотых украшений. Ее волосы – очень прямые, с посекшимися концами – были цвета засахаренной соломы, она жевала жвачку, и от нее так и несло “джуси фрут”.

– К-сандра, через “К”, – добавила она, подсипывая. Глаза у нее были ясные, бесцветные, обнесенные частоколом черной туши, а взгляд – властный, уверенный, немигающий. – Не Сандра. И, ради бога, не Сэнди. Меня так без конца называют, я от этого на стенку лезу.

С каждым ее словом мое изумление только росло. Я никак не мог собрать ее в единое целое: алкогольный голос, мускулистые руки, китайский иероглиф, вытатуированный на большом пальце ноги, длинные квадратные ногти с белыми кончиками, серьги – морские звезды.

– Эээ, мы всего как часа два назад приземлились в Ла Гуардии, – сказал отец, прокашлявшись, будто бы это все и объясняло.

Это что, отец ради нее нас бросил? Я в ступоре снова оглянулся на миссис Барбур, но ее и след простыл.

– Тео, я теперь в Лас-Вегасе, – сказал отец, глядя куда-то в стену у меня надо головой. Говорил он по-прежнему четким, уверенным голосом актера, но хоть это и звучало внушительно, было видно, что ему так же неловко, как и мне. – Наверное, надо было тебе позвонить, но я подумал, что проще будет сразу за тобой приехать.

– За мной? – повторил я после долгой паузы.

– Скажи ему, Ларри, – вклинилась Ксандра. И мне: – Ты гордись папулей. Он в завязке. Ты уж сколько дней трезвенький? Пятьдесят один? И в больничку не ходил, все сам, сам закодировался дома на диване – коробкой шоколадок с Пасхи и пузырьком валиума.

Мне было до того стыдно глядеть и на нее, и на отца, что я снова оглянулся на дверь и увидел, что в коридоре стоит Китси Барбур с громадными округлившимися глазами и слушает это все.

– Потому что, в общем, я-то с этим мириться не стала, – сказала Ксандра таким тоном, будто моя мама уж конечно потворствовала отцовскому алкоголизму и поощряла его. – Моя вот мамуля была такой алкашкой, что хоть сблюет в стакан вискаря, а все равно выпьет. И вот как-то вечером я ему говорю: Ларри, я тебя не прошу, конечно, никогда больше не пить и, по правде сказать, “Анонимные алкоголики” с таким, как ты, уже не справятся…

Отец прокашлялся и поглядел на меня с приветливым лицом, которое обычно приберегал для посторонних. Пить он, может, и перестал, но вид у него был обрюзгший, лоснящийся, чуть остекленевший, будто последних месяцев восемь он сидел на ромовых коктейлях и гавайских закусках.

– Эээ, сынок, – сказал он, – мы тут прямо с самолета и зашли потому – ну, потому что, конечно же, сразу хотели с тобой повидаться…

Я выжидал.

– …и нам нужны ключи от квартиры.

Все завертелось как-то слишком быстро.

– Ключи? – переспросил я.

– Не можем туда попасть, – без обиняков сказала Сандра. – Уж пробовали.

– Дело в том, Тео, – сказал отец ровным задушевным тоном, деловито проводя рукой по волосам, – что мне нужно попасть в квартиру на Саттон-плейс и посмотреть, что там и как. Уверен, там сейчас полнейший бардак, так что кто-то уж должен прийти и все уладить.

Если бы ты не устроила тут такой адов бардак… Именно это проорал отец, когда недели за две до того, как сбежал, они с мамой разругались так, что хуже свары я и не припомню – из-за того, что с подносика на маминой прикроватной тумбочке пропали ее сережки с изумрудами и бриллиантами. Отец (лицо раскраснелось, передразнивает ее издевательским фальцетом) говорил, что она сама виновата, что их, наверное, взяла Чинция или еще хрен теперь знает кто, и что за дурацкая привычка разбрасывать по квартире драгоценности, и теперь она, может, наконец научится следить за своими вещами. Но мама – с пепельно-белым от злости лицом – напомнила ему, что сняла сережки в пятницу вечером, а Чинция после этого у нас не убиралась.