Щегол - Тартт Донна. Страница 60

Она выключила блендер, отбросила прядку со лба.

– Ты про что?

– Ну, про распечатки эти или что это такое?

– Бакка-рра! – сказала Ксандра с раскатистым р-р-р-р, ловко прищелкнув пальцами.

– А-а, – отозвался я, помолчав, хотя никогда этого слова не слышал. Она сунула в питье палец, облизала его.

– Мы часто играем в баккара в “ЭмДжиЭм Гранд”, – сказала она, – отец твой отслеживает записи всех сыгранных партий.

– А мне с вами можно?

– Нет. А хотя да, можно, наверное, – сказала она так, будто я у нее спрашивал, не съездить ли мне на каникулы в горячую точку. – Только вот детишек в казино не то чтобы прямо привечают. Тебе, скорее всего, не разрешат даже понаблюдать за игрой.

И что, подумал я. Стоять там и смотреть, как отец с Ксандрой просаживают деньги – по мне так не ахти какое развлечение. Вслух я произнес:

– Ноя думал, что у них там тигры, и пиратские корабли, и всякое такое.

– А, ну да. Наверное, – она потянулась за стаканом на верхней полке, сверкнув чернильными татуированными угольничками китайских иероглифов в просвете между краем футболки и висящими на бедрах джинсами. – Пару лет назад они начали было продавать программы типа “для всей семьи”, но эта идея не отбилась.

При других обстоятельствах Ксандра мне, может быть, и понравилась бы – впрочем, это как сказать, что мне бы понравился отлупивший меня пацан, если б только он меня не отлупил. Глядя на нее, я впервые начал понимать, что женщины за сорок – и даже не слишком привлекательные женщины при этом – могут быть сексуальными. Она была не красотка (глубоко посаженные глазки-пульки, приплюснутый нос, мелкие зубы), зато в форме – ходила в спортзал, а руки и ноги у нее были до того загорелыми и блестящими, что казалось, будто она облилась автозагаром и умастила себя литрами кремов и масел. Двигалась она стремительно, покачиваясь на высоченных каблуках, вечно одергивая слишком короткую юбку – полусогнутой, до странного завлекательной походкой. В чем-то меня от нее воротило – от ее голоска с запинками, от жирного, масляного блеска для губ в тюбике с надписью “Зеркальные губки”, от многочисленных дырок в ушах и щербинки между зубами, которую она то и дело трогала кончиком языка, но было в ней также и что-то бесстыжее, волнующее, мощное – животная сила, урчащая крадучесть, когда она скидывала каблуки и ходила босая.

Ванильная кола, ванильный бальзам для губ, ванильный диетический коктейль, “Столичная ванильная”. Дома она одевалась в стиле вечно торчащих на теннисных кортах богатеньких рэперских чик: короткие белые юбки и тонна золотых украшений. Даже кроссовки у нее были новенькие и ослепительно белые. У бассейна она загорала в белом вязаном бикини, спина у нее была широкая и тощая, все ребра видны, будто у мужика без рубашки.

– О-оу, технические неполадки, – сказала она как-то, когда вскочила с шезлонга, забыв застегнуть бюстгальтер, и я увидел, что груди у нее такие же загорелые, как и все тело.

Она любила реалити-шоу “Последний герой” и “Америка ищет таланты”. Любила покупать одежду в “Интермиксе” и “Джуси Кутюр”. Любила звонить своей подружке Кортни – “поныть” и, к сожалению, “ныла” большей частью про меня.

– Нет, ну ты представляешь? – Однажды отца не было дома, и я услышал, как она говорит по телефону. – Я на такое не подписывалась. Ребенок? Сто-оп!

– Да уж, подкинул проблемку, – продолжала она, лениво попыхивая “Мальборо лайте”, остановившись у стеклянных дверей, которые вели к бассейну, и разглядывая свежий арбузно-зеленый педикюр. – Нет, – ответила она после короткой паузы, – как долго – не знаю. Нет, ну а что я, по его мнению, должна думать? Я что, блин, наседка?

Но жаловалась она, похоже, больше по привычке, не горячась и не принимая все близко к сердцу. И все равно непонятно было, как же мне ей понравиться. Раньше я исходил из убеждения, что женщины, которые мне в матери годятся, любят, когда ты торчишь рядом и пытаешься с ними общаться, но в случае с Ксандрой я быстро понял, что шуток тут лучше не откалывать и про то, как прошел ее день, не расспрашивать, если она пришла домой в плохом настроении. Иногда, когда мы были дома только вдвоем, она переключала телик со спортивного канала, и мы с ней вполне мирно жевали фруктовый салат и смотрели кино по каналу “Лайфтайм”. Но стоило ей на меня разозлиться, и она принималась холодно отвечать: “Ну еще бы”, почти на каждую мой фразу, отчего я чувствовал себя идиотом.

– Эммм, нигде не могу найти открывашку.

– Ну еще бы.

– Сегодня ночью будет лунное затмение.

– Ну еще бы.

– Смотри, из розетки искры посыпались.

– Ну еще бы.

Ксандра работала в ночную смену. Обычно она выскакивала из дома где-то в пятнадцать тридцать, в обтягивающей форменной одежде: черном пиджаке, плотно сидящих черных брюках из какого-то тянущегося материала и блузке, расстегнутой до усыпанной веснушками грудины. На пришпиленном к пиджаку бейджике было крупно написано КСАНДРА, а под ним – Флорида. Когда мы тогда в Нью-Йорке ходили в ресторан, она мне рассказывала, что пытается пробиться в недвижимость, но я быстро выяснил, что на самом деле она – менеджер в баре “Пятак” при одном казино на Стрипе. Иногда она приносила домой обернутые пищевой пленкой пластиковые тарелки с какими-нибудь фрикадельками или кусочками курицы терияки, которые они с отцом съедали перед телевизором с выключенным звуком.

Жить с ними было все равно, что жить с соседями, с которыми не особенно ладишь. Когда они были дома, я сидел, запершись у себя в комнате. А когда их не было – то есть почти все время, – я шатался по дому, пытаясь привыкнуть к его простору. Во многих комнатах не было никакой мебели, и от этого открытого пространства, этой незашторенной яркости – сплошь голый ковролин да параллельные прямые – у меня немного срывало башню.

И все-таки какое это было облегчение – не чувствовать себя вечно под наблюдением или будто на сцене, как это было со мной у Барбуров. Небо было густого, бездумного, бесконечного синего цвета, словно сулило какое-то глупое блаженство, которого на самом деле и не было. Никого не волновало, что я ходил в одной и той же одежде и не посещал психолога. Я мог лентяйничать себе на здоровье – проваляться в постели все утро или разом посмотреть пять фильмов с Робертом Митчумом, если мне этого хотелось.

Свою спальню отец с Ксандрой запирали, и это было очень плохо, потому что там Ксандра держала ноутбук, которым я мог пользоваться, только если она выносила его мне в гостиную. Шныряя по дому в их отсутствие, я отыскал рекламные брошюрки по недвижимости, новые винные бокалы, так и стоявшие в коробке, пачку старых “TB-гидов”, картонку потрепанных книжек в мягких обложках: “Ваш лунный гороскоп”, “Диета Южного пляжа”, “Язык жестов в покере” Майка Каро, “Игроки и любовники” Джеки Коллинз.

Дома рядом с нашим стояли пустые – соседей у нас не было. У одного дома – через пять или шесть вниз по улице – был припаркован старый “понтиак”. Он принадлежал усталого вида тетке с огромными сиськами и жидкими волосами, которую я иногда видел возле ее дома по вечерам – она стояла босая, зажав в руке пачку сигарет, и разговаривала по сотовому. Я мысленно звал ее “Сбоишей”, потому что, когда в первый раз ее увидел, на ней была майка с надписью “СБОИШЬ НЕ ТЫ, СБОИТ СИСТЕМА”. И кроме этой Сбоиши я у нас на улице видел только одного человека – пузатого дядьку в черной спортивной рубашке, далеко-далеко, аж возле самого тупика, – он выталкивал к обочине мусорный бак (хотя я мог ему сообщить: с нашей улицы мусор не вывозили. Когда наступала пора выносить мусор, Ксандра заставляла меня втихаря выбрасывать мешки на свалку возле заброшенного недостроенного здания в паре домов от нашего). По ночам на всей улице – кроме нашего дома и Сбоишиного – царила кромешная темнота. Мы были отрезаны от всего мира, как в книжке, которую я читал в третьем классе, про детей первых поселенцев в прериях Небраски, за вычетом мамы-папы, братьев-сестер и приветливой скотины.