Щегол - Тартт Донна. Страница 68

Мы так и прошли мимо, поднялись ко мне в комнату. Я раньше никогда не видел, как нюхают наркотики, но тут уж даже мне было понятно, чем она занята.

– Ух, заводит, – сказал Борис, когда я закрыл дверь. – Интересно, где она их прячет?

– Не знаю, – ответил я, плюхнувшись на кровать.

Во дворе зашумела машина – Ксандра уезжала.

– Как думаешь, она с нами поделится?

– С тобой – может.

Борис опустился на пол у кровати, оперся о стену, подтянул колени к животу.

– Думаешь, она торгует?

– Да ну, нет! – ответил я после заминки, недоверчиво. – А ты думаешь – да?

– Ха! Тебе же лучше, если да.

– Это как?

– В доме нал есть.

– Толку-то мне от этого.

Он окинул меня опытным, оценивающим взглядом.

– А кто у вас по счетам платит, Поттер? – спросил он.

– Хм, – этим вопросом, который, несомненно, имел огромную практическую ценность, я как-то раньше не задавался. – Не знаю. Отец, наверное. Хотя Ксандра тоже вкладывается.

– А у него откуда? Деньги откуда?

– Без понятия, – сказал я. – Ему звонят разные люди, а потом он уходит куда-то.

– А чековую книжку в доме видел? Наличку?

– Нет. Никогда. Иногда – фишки.

– Фишки и есть нал, – моментально отозвался Борис, сплевывая на пол отгрызенный ноготь.

– Верно. Только, если тебе нет восемнадцати, в казино их не обналичишь.

Борис усмехнулся:

– Да брось. Надо будет, выкрутимся. Напялим на тебя твой пидорский школьный пиджачок с гербом, подойдешь к окошку: “Ах, прошу прощения, мисс… ”

Я перекатился на край кровати и изо всех сил стукнул его по руке.

– Иди на хуй! – меня задело то, как он передразнил мои интонации – жеманно, по-снобски.

– А вот этого нельзя говорить, Поттер, – глумливо сказал Борис, потирая руку. – И сраного цента не получишь. Я просто что хочу сказать – на самый крайний случай я знаю, где у моего отца лежит чековая книжка, – он протянул ко мне раскрытые ладони, – понял?

– Понял.

– Ну, то есть надо будет выписать поддельный чек – выпишу поддельный чек, – философски добавил Борис. – Хорошо знать, что так можно. Я ж тебе не говорю – полезай к ним в комнату, поройся в их вещах – но ты все равно ушами не хлопай, ага?

Борис с отцом не праздновали День благодарения, а у моего отца с Ксандрой был заказан столик во французском ресторанчике при “Эм-Джи-Эм Гранд” на развлекательную программу “Романтические роскошества”.

– Хочешь с нами пойти? – спросил отец, когда увидел, что я листаю лежавший на кухонной стойке буклет: сердечки, фейерверки, блюдо с жареной индейкой под полоской трехцветных флажков. – Или тебе есть чем заняться?

– Нет, спасибо. – Мило с его стороны, конечно, но мне было не по себе от одной мысли, что я стану свидетелем хоть чего угодно романтического между отцом и Ксандрой. – У меня другие планы.

– И какие же?

– Я уже кое с кем другим праздную.

– Это с кем? – С отцом приключился редкий приступ, родительской заботы. – С другом?

– Дай-ка я угадаю, – вмешалась Ксандра – она стояла босиком, в футболке “Майами Долфинс”, служившей ей ночнушкой, и пялилась в холодильник. – С тем, кто сжирает все апельсины и яблоки, которые я домой приношу.

– Ой, да ладно тебе, – сонно сказал отец, обнимая ее сзади, – тебе нравится малыш russki – этот, как его там, Борис.

– Ну да, нравится. И хорошо, наверное, что нравится, потому что он постоянно тут торчит. Блин, – воскликнула она, вывернувшись из отцовских рук и шлепнув себя по голому бедру, – кто в дом комаров напустил? Тео, закрывай за собой дверь к бассейну – неужели сложно запомнить? Сто раз тебе говорила.

– Кстати, знаете что, раз уж вы приглашаете, я могу и с вами День благодарения отпраздновать, – любезно заметил я, прислонясь к кухонной стойке. – Почему бы и нет?

Я хотел позлить Ксандру и с удовольствием увидел, что своего добился.

– Но столик заказан на двоих, – сказала Ксандра, отбросив волосы со лба, взглядывая на отца.

– Ну, слушай, что-нибудь придумают.

– Тогда надо позвонить, предупредить.

– Ну и хорошо, звони, – сказал отец, слегка упорото похлопал ее по спине и поплелся в гостиную – проверять футбольные таблицы.

Мы с Ксандрой пару секунд смотрели друг на друга, потом она отвела взгляд – будто в какое-то мрачное и неприглядное будущее заглянула.

– Мне надо выпить кофе, – вяло сказала она.

– Это не я оставил дверь открытой.

– И я не знаю кто. Зато я знаю, что эти чокнутые торговцы “Амвеем” вон там не осушили фонтан, перед тем как съехать, и комаров развелось – тьма, куда ни плюнь, ну вот, еще один, твою мать!

– Слушай, не заводись. Я ведь могу с вами и не ехать.

Она поставила на стол пачку фильтров для кофеварки.

– Ну так что тогда? – спросила она. – Менять мне бронь на столик или нет?

– Эй, что у вас там происходит? – послышался голос отца из соседней комнаты, где он свил себе гнездо из покрытых круглыми разводами картонок под пиво, пустых сигаретных пачек и размеченных таблиц баккара.

– Ничего, – крикнула в ответ Ксандра.

Несколько минут спустя, когда кофеварка начала шипеть и пощелкивать, она потерла глаза и сказала чуть охрипшим от сна голосом:

– Я не говорила, что не хочу тебя с нами брать.

– Знаю. Я и не говорил, что ты не хочешь. – И потом добавил: – И еще, чтоб ты знала, это не я оставляю дверь открытой. Это папа, когда он туда выходит по телефону поговорить.

Ксандра, которая как раз полезла в шкафчик за своей кофейной кружкой с логотипом “Планеты Голливуд”, оглянулась на меня через плечо.

– Ты ведь на самом деле не будешь у него дома праздновать? – спросила она. – У малыша русского или у кого там?

– Не. Мы просто у нас тут телик посмотрим.

– Принести вам чего-нибудь?

– Борису понравились те маленькие колбаски. А я крылышки люблю. Которые острые.

– Еще чего-нибудь? Может, тех штук, типа мини-такитос? Вам они вроде тоже нравятся, да?

– Было бы круто.

– Договорились. Подкормлю вас, ребята. Одна просьба – сигареты мои не трогать. Мне плевать, если вы курите, – добавила она, подняв руку, жестом велев мне помолчать, – я не то чтобы вас в чем-то обвиняю, но кто-то повадился таскать сигареты из блока на кухне, а я за него по двадцать пять баксов каждую неделю отстегиваю.

С тех самых пор как Борис появился в школе с подбитым глазом, я представлял себе его отца таким толстошеим выходцем из СССР, со свинячьими глазками и стрижкой под машинку. Однако же, когда мы с ним наконец встретились, я с удивлением увидел, что он худой и бледный, будто умирающий с голоду поэт.

Изможденный, грудь впалая – он курил одну за другой, носил застиранные до серого рубашки и пил кружками приторный чай. Но если глянуть ему в глаза, становилось ясно, что хрупкость его – обманчива. Он был жилистый, натянутый как струна – дурным нравом от него так и искрило, – узкокостный и остролицый, как и Борис, только взгляд у него был злобный, налитый кровью, а зубы – бурые мелкие пилки. Мне он напоминал бешеную лисицу.

Хоть я однажды мельком его видел и даже слышал, как он ночами топает по дому (ну или думал, что слышу именно его), лицом к лицу мы с ним встретились незадолго до Дня благодарения. Заходим после школы домой к Борису – смеемся, болтаем, а он сидит, ссутулившись, за кухонным столом, перед ним – стакан и бутылка. Одежда на нем была потрепанная, а вот туфли – дорогие, и еще куча золотых украшений; он только посмотрел на нас своими воспаленными глазками, и мы сразу же заткнулись. Он был щуплый, маленький человечек, но поглядишь ему в лицо – и побоишься подходить близко.

– Здрасте, – осторожно сказал я.

– Привет, – ответил он – лицо непроницаемое, акцент сильнее, чем у Бориса – и, повернувшись к сыну, сказал что-то по-украински. Последовал короткий разговор, за которым я наблюдал с большим интересом. Интересно было видеть, как менялся Борис, когда говорил на другом языке – становился живее, бойчее, как будто другой, более складный человек вдруг занимал его место.