Снег на сирени - Цветкова Галина. Страница 10
Его лето текло бездумно, вольное время, каникулы, Андрей каждый день выходил во двор играть в теннис с Олегом Пшеничкиным; иногда ездил в деревню, где у бабушки был небольшой домик с почти пустой комнаткой и чердачком сверху, и в этой комнатке почему-то держался стойкий запах яблок и свежеоструганных досок, и Андрей проводил целые дни в этой прохладной яблочной комнате, полулежа в гамаке, закрепленном за дверь и раму окна, читал что-нибудь под настроение, и время текло, перемещаясь по полу желтыми солнечными полосками, а когда солнце садилось, Андрей уезжал в город – там все было по-другому – привычнее, проще, будничнее…
3
Элька вздохнула и осталась стоять в промежутке между дверьми: в музыкальной школе двери были двойные.
Тетя ее заметила и, велев ученице продолжать, вышла к Эльке.
– Ну, что? – спросила она. – Начался учебный год?
– Вас в школу требуют, – хмуро сказала Элька.
– Так! Говори сразу, с какого урока тебя выставили!
– Будто не знаете, – буркнула Элька. – С географии. Вот.
В дневнике была запись: «Невоспитанный и донельзя избалованный подросток! Тов. родители, примите меры!»
Тетя знала все это уже наизусть. Началось все с Лены Стекловой, потом перекинулось на Эльку, что-то учительнице не понравилось, и она предложила «покинуть класс». Элька, разумеется, покинула. Лена, наверное, тоже. С тех пор, как они изучают географию, эта история повторяется регулярно. Тете совсем расхотелось идти в школу. Она – сама давно уже педагог – вдруг испугалась того, что разговор окажется пустым, как и все предыдущие. Тетя была уверена, что учительница больше виновата в конфликте, чем Элька. Но Эльке-то об этом не скажешь! «Пошлю Сергея, – подумала тетя. – Пусть он объясняется и с ней и с Элькой. У него лучше получится». Тетя молча подписала дневник. Ее еще обидело, что учительница написала про Эльку: невоспитанная и избалованная.
– Что это за «белый бант»? – спросила тетя, просматривая предыдущие страницы, – Это из-за него у тебя по поведению единица?
– Из-за него. А бант нужен для дежурства.
– Для какого дежурства?
– Дежурства по школе. Раньше мы не дежурили, потому что класс спортивный, а теперь она у нас классная и сказала, что нас с самого начала поставили в исключительные условия, а зря.
– Элька, я ничего не понимаю!
– А у меня банта не было. Я не маленькая.
– Но Лена Стеклова носит бант, я видела, – тихо сказала тетя. Элька только хмыкнула. – Если бы ты хоть иногда улыбалась и не глядела волчонком, ты была бы совсем милая девочка. Ничуть не хуже, чем твоя Стеклова.
– Знаете, тетя, мне еще только белый бант завязать! – выпалила Элька и выбежала из класса.
– Элька! Когда освобожусь, зайду в твою школу!
Было начало сентября, осыпались прихваченные заморозками листья. Пахло дымом: во дворах жгли костры.
Дома было пусто. Отец давно уехал. На полу лежало письмо, но не от него. На конверте стояло: Рогозина М., деревня Ключи.
«Там же, где мы были в лагере. Она в колхозе, наверное», – подумала Элька. Марина поступила в училище и теперь студентка.
На тетином столе стояла корзинка с вязаньем. Никогда тетя не рукодельничала и вдруг связала Эльке шапку. Но до снега далеко… Теперь в корзинке лежало что-то пестрое; Элька побоялась спустить петли и смотреть не стала. Она редко бывала дома днем, а днем одна – еще реже. Тихо было в доме. Сумрачно. В стекло скреблась кленовая ветка.
Элька вздохнула и отправилась к себе наверх.
Когда Андрей пришел первого сентября в школу, то оказалось, что школа изменилась неузнаваемо. Дело было не в том, что ее отмыли и покрасили. Другие лица, другие стены. Классы перемешали: из трех восьмых сделали два девятых. Появилось много молодых учителей, они часто устраивали хитрые письменные опросы – все это слилось в одно воспоминание: сидишь, грызешь ручку и тягостно, безнадежно ничего не знаешь. Везде висели новые белые шторы, в классах от них делалось светлее и казалось, что холоднее, сентябрь стоял бессолнечный, нетеплый.
Андрей заметил, что почти не чувствует на себе Элькиных взглядов. Не потому, что они реже встречались. Как раз виделись они гораздо чаще, чем в прошлом году. Тогда он ее не замечал. А теперь она не замечала. Это задело. Задело. Но хотя какое ему дело до девчонки с отросшей челкой – так что и глаз не видно?
И вообще, Элька вдруг стала гордой, невероятно гордой. Андрея однажды толкнули – он налетел на нее, чуть вместе не упали, она посмотрела королевой, плечом дернула, быстро пошла, размахивая колокольчиком – звонок в школе не работал. В белом фартуке, волосы подстригла – лоб еще скрывают, но на глаза не падают. И, слыша в тот день звонки с уроков, он представлял, как она стремительно идет по пустым коридорам с колокольчиком. Ну и пусть идет! Колючка!
А записки он на уроках получал. И телефон по вечерам нет-нет звонил, и нерешительно вздыхала трубка…
– Конец комкаешь!
За день это вторая тренировка. Будничное синее платье взмокло, один бантик с волос начал сползать.
– Еще раз!
Она присела, начала подтягивать шнурок на ботинке, тянула, пока не порвала. Пришлось перешнуровывать весь ботинок. Потом отъехала от бортика, почувствовала, что скребет лед с отвратительным звуком.
Сергей Владимирович, отвернувшись, сказал что-то паре, пробующей шаги.
– Почему не прыгнула? Зашла ведь? – Он уже повернулся к ней.
– Мне помешали.
Скорость у нее была большая, и ничто не должно мешать, отвлекать во время захода на прыжок.
– Нет, не помешали.
Тренер заметил, что у Эльки начинает дрожать подбородок.
– Еще раз.
К бортику подходили, смотрели – дело обычное. Но сверху на нее смотрел еще Андрей Усов. Как он умел – безразлично-внимательно. И этот взгляд был совсем не нужен. Мешал. Стеснял. Она не могла сосредоточиться, падала, не чувствуя ушибов. Разладился прыжок двойной аксель. Она пробовала снова и снова – не получалось даже на средней скорости, падала, как на заколдованном.
Тренировка явно зашла в тупик. Вот уже тренеру и говорят:
– Сережа, да выкинь ты этот прыжок. Остается ведь очень приличная программа.
– Зачем мне приличная, мне выдающаяся нужна. Сделает, – сквозь зубы ответил тренер.
Он видел, что Элька устала. Что лед изрезан и, пожалуй, мягковат. Что пара, с которой он бьется целый день, опять коверкает шаги.
– Еще раз!
Он уже лупит себя по колену кулаком, повторяет кому-то: способностей тьма, но гнусный характер, гнусный, ты посмотри на нее!
Она опять упала. Сидела на льду, глотая слезы.
– Марш с тренировки! Это не работа.
Элька поднялась, попробовала прыгнуть еще раз – упала.
– Марш, тебе говорят!
Она подхватила чехлы и побрела в раздевалку.
– Ничего не понимаю, – жаловался тренер. – Честное слово. Заскок какой-то. И эти тоже. – Он кивнул на пару: партнеры стояли у разных бортиков надутые.
Элька оделась и перебежала через темные трибуны открытого катка и аллею с мокрыми скамейками. Настроения не было совсем. Внизу лежал город, но его яркие цветные огни не радовали. Воздух сырой, прозрачный, город кажется нарядным – все равно. Пусть. Последние шаги – и дома выросли до нормальных размеров, и трамвай скрежетом на повороте заглушил все звуки.
Элька свернула на свою тихую улицу. У подъезда раскинулся желтый колеблющийся круг: в редких листьях раскачивался невидимый фонарь. Здесь всегда был ветер.
– Наконец-то! – сказала тетя. – Что так поздно? Что такая?
– Сегодня еще рано, – медленно ответила Элька, снимая куртку.
– Что случилось? Ты промочила ноги? Ну конечно же, в этих ужасных туфлях!
«Они не ужасные, а удобные», – думала Элька, разглядывая ждущий ее ужин.
Тетя разволновалась: ребенок пришел расстроенный, замерзший, голодный!
– Я устала, тетя, – сказал ребенок.