Снег на сирени - Цветкова Галина. Страница 14

Судьи на толстых подошвах, в шубах, неуклюжие, на льду, подходили, разметали ледяную пыль щеточкой, ставили вешку, разглядывали след. Раздавался негромкий свисток, и они все разом поднимали таблички с цифрами – оценки. Таблички щелкали, как кастаньеты. Такое вот щелканье отбросило Эльку на предпоследнее место.

«Кому-то надо быть и последней», – обреченно думала она, сидя на трибуне в куртке. Под сводами катка царили гулкая тишина и холод. Чуть полоскались цветные флаги. Судьи двигались по льду – соревнования продолжались. В свободном секторе шла разминка. Кое-кто, откатавшись, смотрел на остальных. В первом ряду сидели два удивительно вежливых мальчика; Элька слышала, что они говорят по-немецки. По залу ходила шаткая на коньках толстушка-швейцарка Лизабет и искала очки, поминутно на кого-нибудь натыкаясь. Ее рыжие волосы были собраны в хвост, и хвост качался, когда Лизабет поднимала голову и звучно извинялась. Очки лежали рядом с Элькой, и, не зная, как окликнуть швейцарку, она молча протянула ей футляр.

– Мерси, мадемуазель! – воскликнула Лизабет и удалилась почти вприпрыжку, чуть не сбив с ног грозную бабулю-вахтершу.

Бабуля высматривала, не творят ли безобразий заморские дети. Такой серьезный турнир – и вдруг дети! Но дети безобразий не творили, разве что ходили где захочется, к великому неудовольствию бабули. И были среди них и не дети, соревнования-то все-таки большие, взрослые…

Элька не была готова к такому срыву. Рисунок мелкий, коварный – петли. Самые настоящие ажурные петли. Две первые фигуры начертила неплохо, и вдруг срыв. Она сидела, нахохлившись, сжав руки в карманах, и не видела, что ее разглядывают в бинокль.

Незадолго до этого к служебному подъезду подкатила машина и встала посреди расчищенных сугробов. На заднем сиденье кто-то сидел, окунув подбородок и нос в лохматый воротник дубленки. Это один из тренеров привез свою ученицу, они немного опоздали, не желая показываться в самом начале. Тренер зашел в подъезд и быстро вернулся:

– Все хорошо, уже начали.

Ученица вышла из машины – дубленка у нее была до пят, мех шапки скрывал лоб. Она прятала лицо, хотя мороз был не так велик. Светило солнце. Стояла тишина. На неподвижных темных елях лежал снег.

Ученица прошла мимо милиционеров на крыльце, и в холле, и кругом зашелестело: «Горлунова, Горлунова». Соревнования шли. Придерживая воротник, эта чудо-Горлунона ушла в раздевалку,

Ей позарез, но что бы то ни стало нужно было выиграть эти соревнования. Когда-то она дебютировала на них, о ней заговорили, говорили долго. Она была много моложе своих соперниц, это восхищало – двенадцатилетняя девочка и уже умеет прыгать тройной риттбергер и тройной лутц. Потом были травмы, кто-то другой ездил вместо нее со сборной за границу. «Подождем, – говорили ей. – Подождем». Но другие уходили вперед, а ей оставалось появляться на показательных выступлениях под шквалом аплодисментов – чудо-девочка, Света Горлунова, какая стала большая, взрослая! У нее было всего два показательных номера, она их чередовала. И травмы действительно были… И ноги действительно болели… И по ночам плакалось и днем на тренировках – тренировки не прекращались, а толком уже ничего и не шло. И никому не объяснишь, что ушло что-то, просто выросла Света из чудо-девочки в рядовую фигуристку, да и объяснять не надо – все видят. И все-таки не может быть, чтобы все ушло, без остатка. Словом, соревнования эти нужно было выиграть.

– С этими мне, что ли, бороться! – фыркнула она.

Навстречу ей попалась толстушка Лизабет в очках. В общем, нужно было обязательно выиграть.

И школу она выиграла. Но если толстушка Лизабет плохо видела и прыгать как следует не умела, то школьные фигуры чертила хладнокровно и блестяще. И если Света раньше была младше всех, то теперь она была самая старшая. Радости от первой победы не было. Победа была ожидаемая и радость тоже ожидаемая – а не было… Она разглядывала соперниц, и ее бесцеремонный бинокль нашарил Эльку. «Вот эта мне все карты и спутает», – с досадой подумала она, хотя уже знала, что у Эльки место в хвосте таблицы. Но так бывает – увидишь чье-то лицо, и оно уже своим только существованием доставляет неудовольствие, и можно заранее обвинять его во всех своих неудачах. И потом она видела Эльку на льду – руки, ноги, а эта манера вскидывать голову, неожиданно выпрямляться? «Вот именно она, принесло же ее сюда, на мое несчастье».

Элька сидела, и руки в карманах безвольно разжались. Все стало безразлично. Неинтересно. Она замерзла. Подходит тренер, что-то говорит, а для нее это что-то непонятное, очень трудное, на чужом языке. Не понимает.

– Надо же так раскиснуть! – кричит тренер.

Этот ребенок в конце концов его в гроб вгонит, вот что!

Элька поднимается, и они идут между рядов. Элькин взгляд цепляется за все, что попадается на пути, – пласт льда перед ковровой дорожкой, журналистка и переводчица, отбивающаяся от журналистки, – пора обедать; дама с бутербродом на картонной тарелочке, та самая, что объясняла по телефону, что не сможет, если срочно, – это дама из спорткомитета,

На тренировке появляется вдруг робость, ранее на льду не свойственная. Нет, Элька не падает, не спотыкается, но боится поднять глаза, оглядывается потерянно, всем уступает дорогу. Шнурует, перешнуровывает ботинки, разглаживает морщинки на платье, заходит наконец на прыжок, но раздумывает – не прыгает, выезжает, опустив голову…

Тренер лупил кулаком по колену. Ничего не действовало. Жалка была его ученица. Хоть бы не показывала, как раскисла.

Вокруг были девочки, отлично подстриженные, вся турнирная таблица, те, кого в ней называли «Ladies». Сверкали блестки. Сияли под искусственным светом коньки. И на тренировке «Ladies» выглядели нарядно.

Элька была в курточке: уже почти устала, а еще не разогрелась, рядом мелькнула Анне Витте в курточке и перчатках – каталась по краю, пробовала шаги. Фрау Эльза Залезски что-то говорила ей, и Анне Витте, не останавливаясь, все набирала скорость по кругу, сбросила перчатки, курточку, и, когда Элька снова повернулась к ней, она уже прыгала – полтора, два, два с половиной оборота – так же по кругу, не сбавляя темпа. Курточку и перчатки поймали вежливые мальчики, сидящие в первом ряду. Анне Витте работала и обращала внимание на кого-то, лишь когда нужно было разъехаться – чаще всего на пути попадалась Лизабет, – а Элька так сейчас не могла.

Дождались музыки, чтобы прокатать программу целиком. Начала Элька кисло, лишь обозначая прыжки, не прыгая, но потом отошла, все ее колючки растаяли. Радостное удивление начало подниматься: могу?

– Хорошо! – сказал кто-то удивленно и негромко.

Но она услышала. Ее вдруг качнуло, бросило в ту сторону, где раздался возглас, она легко присела в реверансе и ответила:

– Благодарю.

Тренер онемел. А Элька закончила прокат, точно уложилась во время и сразу же ушла со льда, сама не своя от какой-то отчаянной радости. На сегодня хватит. Слишком много всего. И конца тренировки Элька дождалась в автобусе. Свет в громадном красном автобусе был погашен, а кругом горели фонари, подъезд был освещен. С другой стороны стояли темные ели под снегом, и Элька сидела как в сказочном лесу.

Человеку, который сказал ей «Хорошо!», было несвойственно такое проявление чувств. Всегда он был нарочито замкнут и молчалив и, когда катались соперники, ревниво – в упор – их разглядывал. Стоял у бортика без коньков. Усмехался надменно краем рта. Потом он прыгал – у него были высокие, необыкновенные, полетные прыжки. Никто больше таких не делал. Элька видела, как отчужденно говорил он с представителями прессы, умолявшими:

– Один вопрос только!

– Что за вопросы? Зачем сейчас задавать вопросы? Кому нужны ваши вопросы?

Ей хотелось порисовать его, но так, чтобы он не видел. Она бы не посмела потом показаться ему на глаза. А представители прессы – ничего. И не с такими говаривали.

В темный автобус кто-то вошел – Элька увидела журналистку с переводчицей.