Гроза в Безначалье - Олди Генри Лайон. Страница 36

Сердце учащенно забилось, но юноша чудовищным усилием воли заставил себя успокоиться. Не хватало еще сорваться перед последним испытанием! Тогда все очищение – шакалу под хвост!

Однако вместо девушки в челне обнаружился кряжистый детинушка лет сорока, с дико волосатыми руками, достойными царя обезьян. Облачен он был в неожиданно нарядное дхоти с узорчатой каймой по краю подола.

А бородатая физиономия прямо-таки излучала полнейшее равнодушие к Гангее и его терзаниям.

– Тебя, что ль, везти? – осведомился перевозчик.

– Меня, – кивнул Гангея, забираясь в челн.

И не удержался:

– А где девушка?

Борода собеседника встопорщилась частоколом: видимо, так он улыбался.

– Эх, парень, – многозначительно начал детина издалека, и не удержался, вывалил единым махом:

– На нее, на мою Сатьявати, снизошла благодать божественного мудреца Парашары [43]!

"Недослышала! – с облегчением понял Гангея. – Ох, как кстати! Пусть теперь все и валят на этого Парашару! Ему-то, если он вообще существует, уж точно без разницы!"

– Сей достойный подвижник избавил мою приемную дочь от дурного запаха, наделив взамен своим благословением и ароматом сандала, – вещал меж тем перевозчик, размеренно погружая весло в воду. – И дочь моя возвратилась в родимый поселок, где и была принята с почетом! Но памятуя о тебе, юноша, она велела мне приплыть сюда и перевезти на тот берег: мудрецы мудрецами, благословенья благословениями, а крокодилы – крокодилами!

– Благодарю за заботу, – в тон ответил Гангея.

– Платить за проезд чем станешь? – поинтересовался перевозчик, разом забыв о возвышенном стиле. – Молитвами?

– Да уж сыщем, – улыбнулся юноша, порылся в котомке и извлек серебряную бляшку.

Перевозчик взвесил ее на корявой ладони, удовлетворенно кивнул и спрятал серебро в мешочек из тисненой кожи, что висел у него на поясе.

– Как звать-то тебя, парень? – поинтересовался он уже совсем дружелюбно.

– Гангея, ученик досточтимого Рамы-с-Топором, – на этот раз юноша не счел нужным скрывать свое настоящее имя.

– А я тебя знаю! – заявил вдруг перевозчик. – Лет двенадцать назад, незадолго до того, как Сатьявати моя на берегу отыскалась… Точно! Мать тебя к Парашураме отводила. Помню: нахальный такой малец, годков пять, и еще два брахмана с вами шли. Старые, а язык – что гирлянда болтается…

– И я тебя помню! – встрепенулся Гангея. – Ты тогда нас чуть ли не с копьем к горлу допрашивал: кто такие и куда направляемся!

– Было дело, – кивнул Юпакша.

Так, болтая ни о чем, они вскоре достигли берега.

– Ну, бывай, ученичок, – махнул рукой Юпакша, отчаливая. – Как мыслишь: свидимся еще?

– Может, и свидимся, – согласился Гангея.

Углубившись в лес, он мигом выбросил из головы и перевозчика, и его рассказ.

Вернее, приказал себе выбросить.

Сын Ганги даже не подозревал, что им со старостой рыбачьего поселка действительно доведется свидеться.

При весьма удивительных обстоятельствах.

– Очистился? – бросил через плечо Парашурама, когда Гангея вышел на поляну перед хижиной аскета.

Подвижник был занят важным делом: колол дрова. И отрываться от этого почтенного занятия, дабы лицезреть вернувшегося ученика…

Смеетесь, уважаемые?

– Очистился, Гуру, – юноша почтительно припал к земле.

– И видел Небо?

– Видел, Учитель.

– Что ж, проверим, что ты там высмотрел, – проворчал Рама-с-Топором. – Садись и жди.

Гангея поспешно выполнил указание учителя и уселся за его спиной, скрестив ноги, как положено.

Еще минут десять топор (не подарок Шивы – другой, попроще) равномерно взлетал и ухал, раскалывая внушительную колоду на одинаковые чурбашки; наконец Парашурама отложил топор, потянулся всем телом и удостоил ученика мимолетного взгляда.

– Готов?

– Да, Гуру.

Парашурама молча сел напротив; потом аскет еле заметно кивнул, и два практически обнаженных человека одновременно прикрыли глаза, сосредоточиваясь.

Со стороны могло показаться, будто воздух вокруг обоих вдруг стал вязким, видимым, загустел патокой, заструился пеленой, сплетаясь в причудливые узоры…

Но это – если смотреть со стороны.

Те немногие, кто умел смотреть ИЗНУТРИ, увидели бы совсем иное.

"Добро пожаловать, герой!" – беззвучно рассмеялся у тебя в мозгу голос учителя.

И семь стрел с наконечниками "зуб теленка" разом ударили в доспех.

Ты еще только приходил в чувство, помня себя обнаженным, сидящим перед ашрамом – а навыки и двенадцатилетний опыт все решили сами, наплевав на удивление, отбросив растерянность и собрав волю в единый кулак. Боевая колесница вздрогнула под ногами, щелкнул бич, истошно заржали кони, вся пегая четверка, и ты мельком отметил, что часть стрел обломалась о панцирь и вороненый металл наруча на деснице, часть застряла в щелях, не причинив особого вреда – лишь по оцарапанной щеке лениво сползла одна-единственная капля крови.

Тихая, сытая, как детеныш леопарда, который вымазался в красном песчанике от ушей до кончика хвоста.

Правый бок колесницы развернулся в сторону, откуда летели стрелы, вихрем рванули с места пегие скакуны, и ты получил минуту передышки – Рама-с-Топором не станет разить того, кто совершает прадакшину, круг почета, отдавая дань уважения достойному противнику.

Поле боя расстилалось перед тобой. Огромное, невозможное; и битва была в самом разгаре. На левом фланге пешие копьеносцы сдерживали натиск боевых слонов, разя гигантов в хобот и основание бивней, сотни колесниц искусно маневрировали, сражаясь за "ось и чеку", вынуждая противника повернуться лицом к солнцу, сцепиться дышлами с союзником или подставить спину – а в отдалении длилась и все не могла прекратиться дикая рубка всадников.

Ты уже знал, что из дравидов-южан выходят самые лучшие пехотинцы, стойкие в обороне и расчетливые при атаке, арии Мадхъядеши искусны, как никто, в колесничном бою, племена запада предпочитают сражаться конно, и потому за любые деньги берут табуны камбоджийских лошадок; ну а Восточные анги, бородатые упрямцы, испокон веку славились умением превращать слонов в боевые крепости.

И тебя не смущало, что у тьмы бойцов было всего два лица: твое и учителя.

Возница-близнец покосился на тебя через плечо и хрипло расхохотался.

Давно, в конце третьего года обучения, когда ты наконец понял, как бабахает Прадарана, и в азарте едва не спалил половину леса – учитель перенес изучение боевых мантр сюда. "Где мы?" – спросил ты, изумленно оглядываясь по сторонам. Метательный диск с острыми, как бритва, краями, снес тебе голову – лишь когда ты вновь ощутил ее на своих плечах и не осмелился заплакать, учитель ответил. "Мы в начале Безначалья," – буркнул Рама и погнал прочь свою колесницу, отходя на пять бросков жезла, дистанцию лучников.

Прошло еще два года, прежде чем ты узнал, а частью догадался: от того Безначалья, где молчит Предвечный Океан и сражаются боги с асурами, вас отделяет тонкая, но несокрушимая стена. Пожалуй, для Парашурамы в ней нашелся бы пролом, а то и дверца, но глупым юнцам лучше учиться бабахать здесь, где ничего не бывает всерьез и навсегда.

Потому что тело юнца в это время сидит перед ашрамом, и в нем, в этом теле, золотоносным осадком копится мастерство и умение.

Не ответив на сегодняшние вопросы, учитель молча ответил на позавчерашний: как мы будем изучать колесничный бой, если в ашраме нет не то что коней с колесницей, а даже мало-мальски сносного доспеха?!

У Рамы-с-Топором было поле боя.

Свое.

Теперь – одно на двоих.

Сознание послушно наполнилось ледяной прохладой, Ваю-ветер пронзительно свистнул, выдувая из закоулков хлам мыслей, и пока твои руки, все, сколько б их ни было, послушно управлялись с поводьями, луками, дротиками и слоновьими стрекалами – губы машинально выговорили первые слова боевых мантр. Паутина пришла сразу. Тускло-синяя, светящаяся паутина, сквозь которую ты уже умел видеть битву, не путая явь с марой. Черные мухи ползали в переплетении нитей, сытые мухи с зеленоватым отливом, временами запутываясь и начиная дико трепыхаться. Надо было, не прекращая чтения мантр, выводить из дальнего угла сети паука, толстого хозяина с мокрыми от яда жвалами, и гнать его к пленнице.