Жестокие слова - Пенни Луиз. Страница 63

– Почему он жил в хижине, вдали от всех?

– Прятался, я думаю.

– Но от чего?

Оливье покачал головой:

– Не знаю. Я пытался спрашивать, но он ни на один вопрос не отвечал.

– Что еще вы можете нам рассказать? – Голос Гамаша стал чуть нетерпеливее, чем прежде.

Бовуар оторвался от своего блокнота, и Оливье заерзал на стуле:

– Я знаю, что Отшельник построил хижину за несколько месяцев. Потом сам перенес туда все свои вещи.

Оливье посмотрел на Гамаша – он хотел увидеть какой-нибудь знак одобрения, оттепель. Старший инспектор чуть наклонился вперед, и Оливье поспешил продолжить:

– Он мне все это рассказал. Большинство его вещей были мелкими. Если не считать стульев и кровати. Остальное мог унести любой. А силы у него хватало.

Гамаш по-прежнему хранил молчание. Оливье поежился:

– Я говорю правду. Он никогда не рассказывал, откуда у него все эти вещи, а спросить я боялся. Но это было вроде бы очевидно, разве нет? Видимо, он их украл. Иначе зачем прятаться?

– Значит, вы думали, что это ворованные вещи, и молчали? – спросил Гамаш все тем же ровным голосом. – Не сообщили полиции?

– Не сообщил. Я знаю, что должен был сделать это, но не сделал.

На сей раз Бовуар не ухмыльнулся. Ему это казалось вполне естественным и понятным. Сколько людей сообщило бы о таком в полицию? Бовуара всегда удивляли истории о людях, которые находили чемодан с деньгами и сдавали его в полицию. Он не мог не спрашивать себя, нормальные ли они.

Гамаш же думал о другой стороне сделки. О людях, кому эти вещи когда-то принадлежали. Легендарная скрипка, бесценный хрусталь, фарфор, серебро, инкрустированное дерево. Если Отшельник прятался в лесу, значит кто-то загнал его туда.

– Он не говорил, откуда он? – спросил Гамаш.

– Нет. Один раз я спросил, но он не ответил.

Гамаш немного подумал.

– Как он говорил?

– Я вас не понял.

– Какой у него был голос?

– Нормальный голос. Мы говорили по-французски.

– На квебекском французском или на французском французском?

Оливье задумался. Гамаш ждал.

– На квебекском, но…

Гамаш сидел недвижимо, словно готов был так прождать весь день. Всю неделю. Всю жизнь.

– …но у него был небольшой акцент. Чешский, я думаю, – торопливо добавил Оливье.

– Вы уверены?

– Да. Он был чехом, – пролепетал Оливье.

Гамаш увидел, что Бовуар сделал пометку в своем блокноте. Это были первые сведения о личности убитого.

– Почему вы сразу нам не сказали, что знали Отшельника, когда было найдено тело?

– Должен был сказать, но думал, вы не найдете его хижину.

– А почему вы на это надеялись?

Оливье попытался набрать в грудь побольше воздуха, но кислород, казалось, не достигал его легких. Или мозга. Его сжатые губы словно заледенели, а глаза жгло. Неужели он и без того не сказал им достаточно? Но Гамаш все так же сидел напротив него в ожидании. И Оливье видел это ожидание в его глазах. Он знал. Гамаш знал ответ, но все равно хотел, чтобы Оливье дал его сам.

– Потому что в хижине были вещи, которые я хотел иметь. Сам.

Вид у Оливье был изможденный, он словно вывернул себя наизнанку. Но Гамаш знал, что Оливье есть еще о чем рассказать.

– Расскажите нам о деревянных скульптурах.

Клара прошла по дороге из оперативного штаба в Три Сосны, пересекла мост. Она остановилась, посмотрела в одну сторону, потом в другую.

Что ей делать?

Она только что вернула деревянную скульптуру в оперативный штаб.

«Проклятые гомосеки».

Два слова.

Конечно, она могла пропустить их мимо ушей. Сделать вид, что Фортен не произносил их. Или – еще лучше – найти кого-нибудь, кто убедит ее, что она поступила правильно.

Она ничего не сделала. Ничего не сказала. Просто поблагодарила Дени Фортена за то, что уделил ей время, согласилась, что все это здорово, согласилась, что они будут поддерживать связь по мере приближения выставки. Они пожали друг другу руки и поцеловались в обе щеки.

А теперь она стояла потерянная, смотрела в одну сторону, в другую. Клара думала поговорить об этом с Гамашем, но потом отказалась от этой идеи. Он был другом, но еще и полицейским, расследующим преступление похлеще грубости.

И все же Клара пребывала в недоумении. Не с этого ли начинались все убийства? Не со слов ли они начинались? Что-то сказанное западало в сердце и там пестовалось. Созревало. И убивало.

«Проклятые гомосеки».

А она ничего не сделала.

Клара повернула направо и двинулась к магазинам.

– О каких деревянных скульптурах?

– Например, об этой. – Гамаш поставил на стол плывущий парусник с его несчастным пассажиром, спрятанным среди улыбок.

Оливье уставился на него.

Они сгрудились на самом краю мира, сбились в кучу, глядя на океан. Кроме того юноши, который смотрел назад – туда, откуда они пришли.

Теперь не заметить свет в темном небе было невозможно. А небо уже некоторое время почти всегда было темным. Различие между ночью и днем исчезло. Но радость и предчувствие чего-то необыкновенного у обитателей деревни были настолько велики, что они не замечали этого. Или же им было все равно.

Луч света мечом разрезал темноту, тени, падавшие в их сторону. Практически на них.

Король Горы восстал. Он собрал армию из Желчи и Бешенства, армию, возглавляемую Хаосом. Их гнев рассек небо впереди – они искали некоего юношу. Одного юношу. Почти мальчика. И котомку, которую он держал в руках.

Они маршировали вперед, приближаясь с каждой минутой. А жители деревни ждали на берегу, когда их отвезут в землю обетованную. Где ничто не происходит, где никто не болеет и никто не старится.

Юноша бегал туда-сюда в поисках места, где можно было бы спрятаться. Скажем, пещеры, чтобы свернуться там и переждать, стать очень-очень маленьким. И незаметным.

– О, – произнес Оливье.

– Что вы можете рассказать нам об этом?

Страшную армию от жителей деревни отделял один небольшой холм. Час пути. А то и меньше.

Оливье снова услышал тот голос, историю, заполняющую всю хижину, вплоть до самых ее темных углов.

– Смотрите! – прокричал один из жителей деревни, показывая на воду.

Юноша повернулся, ожидая увидеть какой-нибудь ужас, надвигающийся на них из моря. Но увидел он корабль. С полными парусами. Корабль спешил к ним.

– Его послали нам боги, – сказала его старая тетушка, ступив на палубу.

И он знал: это было правдой. Один из богов сжалился над ними и послал мощный корабль и еще более мощный ветер. Они быстро заполнили палубу, и корабль поспешил прочь. Когда они были в море, молодой человек оглянулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как над последним перед морем холмом поднимается что-то темное. Оно поднималось все выше и выше, а над ним летели Фурии, а с флангов двигались Печаль, Скорбь и Безумие. И возглавлял армию Хаос.

Когда Гора увидела крохотное суденышко в океане, она взвизгнула, и вопль наполнил паруса судна, отчего оно быстрее понеслось по океану. На носу счастливые обитатели деревни вглядывались вдаль – не покажется ли земля, их новый прекрасный мир. Но юноша, теснившийся среди них, смотрел назад. На Гору Злобы, созданную им. И на исступление, наполнявшее их паруса.

– Где вы это нашли? – спросил Оливье.

– В хижине. – Гамаш внимательно смотрел на него. Деревянная скульптура, казалось, ошеломила Оливье. Чуть ли не напугала. – Вы ее видели прежде?

– Никогда.

– А что-нибудь похожее?

– Нет.

Гамаш протянул скульптуру Оливье:

– Странная тема, вам не кажется?

– Что вы имеете в виду?

– Посмотрите: все так рады, даже счастливы. Кроме него. – Гамаш прикоснулся пальцем к голове фигурки присевшего мальчика.

Оливье присмотрелся, нахмурился.

– Не могу вам сказать, насколько это высокое искусство. Вам придется спросить кого-нибудь другого.

– А что выреза?л Отшельник?