Жестокие слова - Пенни Луиз. Страница 71

Они разглядывали буквы. Чем больше они смотрели, тем меньше видели в этом смысла, что тоже имело определенный смысл.

– Есть еще какие-нибудь предложения? – Жером поднял голову от стола.

Гамаш пребывал в полном недоумении. Он был уверен, что они на правильном пути, что «Шарлотта» – именно то слово, с помощью которого можно сломать этот шрифт. Он задумался на несколько секунд, вспоминая подробности дела.

– Уолден.

Он знал, что хватается за соломинку. И конечно, это слово тоже ничего не дало.

Ничего, ничего, ничего. Что же он упустил?

– Ну, я продолжу попытки, – сказал Жером. – Может быть, это и не шифр Цезаря. Есть куча других кодов.

Он обнадеживающе улыбнулся, и старший инспектор испытал то, что, вероятно, чувствовали пациенты доктора Брюнеля. Новости были нерадостные, но он видел перед собой человека, который не собирался сдаваться.

– А что вы можете мне сказать об одном из ваших коллег – Винсенте Жильбере? – спросил Гамаш.

– Он не был моим коллегой, – раздраженно сказал Жером. – И не был коллегой ни одному из тех, кого я помню. Он не мог выносить глупцов. Вы не замечали, что подобные люди всех считают глупцами?

– Настолько все плохо?

– Жером реагирует так раздраженно только потому, что доктор Жильбер считал себя богом, – сказала Тереза, присаживаясь на подлокотник кресла мужа.

– Работать с такими трудновато, – сказал Гамаш, которому и самому пришлось поработать с несколькими «богами».

– Нет-нет, дело не в этом, – улыбнулась Тереза. – Жером раздражается потому, что настоящим богом он считает себя, а Жильбер не хотел коленопреклоняться перед ним.

Они рассмеялись, но прежде остальных улыбка сошла с лица Жерома.

– Винсент Жильбер очень опасный человек. И я думаю, у него действительно комплекс бога. Он страдает манией величия. Очень умен. Эта книга, которую он написал…

– «Бытие», – сказал Гамаш.

– Да. Она была продумана. До последней буквы. И нужно отдать ему должное: она произвела желаемый эффект. Большинство людей, которые читают книгу, соглашаются с ним. Он, безусловно, великий человек. А может, даже и святой.

– Вы в это не верите?

Доктор Брюнель фыркнул:

– Он убедил людей в своей святости – вот единственное чудо, которое он совершил. А это уже не мало, если ты знаешь, какой он подонок. Верю ли я в это? Нет, конечно.

– Ну, пришло время для моих новостей. – Тереза Брюнель встала. – Идемте со мной.

Гамаш последовал за ней, оставив Жерома ломать голову над шифром. В кабинете Терезы было больше журналов и газет. Она села за свой компьютер и после нескольких быстрых ударов по клавиатуре появилась фотография. На ней было изображено кораблекрушение.

Гамаш подтянул к столу стул, сел.

– Это?..

– Еще одна резная скульптура? Oui. – Она улыбнулась, как фокусник, который необыкновенно эффектно извлек из ниоткуда кролика.

– Это сделал Отшельник?

Гамаш повернулся на своем стуле и посмотрел на нее. Тереза кивнула. Он снова посмотрел на экран. Резьба была сложная. С одной стороны – разбитый корабль, потом лес, а на другой стороне – строящаяся деревня.

– Даже на фотографии работа кажется живой. Я вижу этих маленьких людей. Это те же люди, что и на других скульптурах?

– Я думаю, да. Но не могу найти испуганного мальчика.

Гамаш осмотрел деревню, корабль на берегу, лес. Ничего. Что случилось с мальчиком?

– Нам нужна скульптура, – сказал Гамаш.

– Она находится в частной коллекции в Цюрихе. Я связалась с одним своим цюрихским знакомым – владельцем галереи. Он очень влиятельный человек. Обещал помочь.

Гамаш был достаточно мудр, чтобы не расспрашивать суперинтенданта о ее связях.

– Дело не только в мальчике, – сказал он. – Нам необходимо узнать, что написано снизу.

Как и другие скульптуры, эта внешне имела мирный, спокойный вид. Однако какая-то тревога исходила и от нее.

Но опять же крохотные, вырезанные из дерева человечки казались счастливыми.

– Есть и еще одна. В некой кейптаунской коллекции.

Монитор мигнул, и появилось еще одно изображение. На склоне горы лежал спящий или мертвый мальчик. Гамаш надел очки, наклонился, прищурился.

– Сказать трудно, но я думаю, что это все тот же юноша.

– И я тоже так думаю, – сказал суперинтендант.

– Он мертв?

– Я и себе задавала тот же вопрос, но вряд ли. Вы не замечаете некую характерную особенность в этой скульптуре, Арман?

Гамаш откинулся назад, глубоко вздохнул, освобождаясь от напряжения, которое начал испытывать. Он закрыл глаза, потом снова открыл их. Но на этот раз не для того, чтобы посмотреть на изображение, выведенное на экран. На этот раз он хотел почувствовать его.

Прошло несколько секунд – и он понял, что Тереза Брюнель права. Это другая резная скульптура. Резчик явно был тот же самый, тут сомнений не было, но одна важная составляющая изменилась.

– Здесь нет страха.

Тереза кивнула:

– Только спокойствие, умиротворение.

– Даже любовь, – сказал старший инспектор.

Ему хотелось взять эту скульптуру в руки, даже завладеть ею, хотя он и понимал, что это невозможно. И он – уже не в первый раз – ощутил позыв желания. Жадности. Он знал, что никогда жадность не станет побудительным мотивом его действий. Но он знал, что другие могут оказаться не столь сдержанными. Да, такая скульптура стоила того, чтобы ею завладеть. И вероятно, все эти скульптуры того стоили.

– Что вы о них знаете? – спросил он.

– Они были проданы через одну компанию в Женеве. Я ее хорошо знаю. Репутация безупречная. Абсолютно.

– И что он за них получил?

– Они продали семь скульптур. Первую шесть лет назад. Она ушла за пятнадцать тысяч. Цены росли, пока не достигли трехсот тысяч долларов за последнюю. Она была продана прошлой зимой. Он говорит, что рассчитывает выручить за следующую не менее полумиллиона.

Гамаш удивленно вздохнул:

– Тот, кто их продавал, заработал сотни тысяч.

– Аукционный дом в Женеве берет солидные комиссионные, но я тут произвела расчеты на скорую руку. Продавец должен был получить около полутора миллионов.

Мысли Гамаша метались. Наконец в его памяти вспыхнул факт. Вернее, утверждение.

«Возвращаясь домой, я зашвыривал их в лес».

Это сказал Оливье. И опять Оливье солгал.

Глупый, глупый человек, подумал Гамаш. Потом он снова посмотрел на монитор и на мальчика, который лежал на склоне горы, чуть ли не ласкал ее. Неужели это возможно?

Неужели Оливье и в самом деле мог пойти на это? Убить Отшельника?

Миллион долларов – мощная мотивация. Но зачем убивать человека, который поставляет произведения искусства?

Нет, Оливье умалчивал о другом, и если у Гамаша была какая-то надежда найти настоящего убийцу, то настало время для откровений.

«Ну почему Габри такой проклятый гомосек? – думала Клара. – И пидор. И почему я такая проклятая трусиха?»

– Да-да, он самый, – услышала она собственный голос, вернувшись на некоторое время к реальности.

На улице потеплело, но она поплотнее завернулась в плащ, пока они стояли на тротуаре.

– Куда вас отвезти? – спросил Дени Фортен.

Куда? Клара не знала, где будет Гамаш, но у нее был номер его сотового.

– Спасибо, я сама.

Они обменялись рукопожатием.

– Эта выставка будет прорывом для нас обоих. Я за вас очень рад, – дружески сказал он.

– Я еще вот что хотела сказать. Габри – он мой друг.

Она почувствовала, как его рука разжалась. Но он все же улыбнулся ей.

– Я просто должна сказать, что он не гомосек и не пидор.

– Правда? Но по виду он явный гей.

– Да, он гей. – Она чувствовала, что путается.

– Что вы хотите сказать, Клара?

– Вы назвали его гомосеком и пидором.

– Да?

– Мне это кажется не очень красивым.

Она почувствовала себя школьницей. Слова вроде «красивый» не очень часто употребляются в мире искусств. Разве что в качестве оскорбления.