Жестокие слова - Пенни Луиз. Страница 72

– Вы собираетесь стать моим цензором?

Его голос стал как патока. Клара чувствовала, как его слова липнут к ней. А его глаза, которые секунду назад смотрели задумчиво, стали жесткими. Предостерегающими.

– Нет, я просто говорю, что была удивлена и не люблю, когда обзывают моих друзей.

– Но ведь он же пидор и гомосек. Вы сами это признали.

– Я сказала, что он гей. – Она почувствовала, как защипало щеки, – значит, она покраснела.

– Вот оно что. – Фортен вздохнул и покачал головой. – Понимаю. – Он посмотрел на нее грустным взглядом, как смотрят на больное животное. – Это же маленький поселок. Вы слишком долго прожили в этой крохотной деревушке, Клара. И потому кругозор у вас ограниченный. Вы сами боитесь, как бы лишнего не сказать, а теперь еще и мне пытаетесь рот заткнуть. Это очень опасно. Политическая корректность, Клара. Художник должен раздвигать границы, быть агрессивным, все подвергать сомнению, шокировать. Вы не хотите это делать?

Она стояла, глядя перед собой, не в силах осознать, что он говорит.

– Но я мыслю иначе, – продолжал Фортен. – Я говорю правду, и говорю ее так, что мои слова могут шокировать, но они, по крайней мере, отражают реальность. А вы предпочитаете что-нибудь хорошенькое. И красивое.

– Вы оскорбили достойного человека у него за спиной, – выпалила Клара, чувствуя, как к глазам подступают слезы.

Слезы гнева, но она представляла, как это может быть воспринято. Как слабость.

– Я намерен отменить выставку, – сказал Фортен. – Я очень разочарован. Я думал, вы настоящая, но вы только делали вид. Все это у вас лишь поверхностное. Банальности. Я не могу рисковать репутацией моей галереи, устраивая выставку тому, кто не идет на риски, на какие должен идти художник.

На проезжей части образовался редкий просвет, и Дени Фортен бросился на другую сторону Сен-Урбан. Оттуда он посмотрел на Клару и снова покачал головой. Потом резвым шагом пошел к своей машине.

Инспектор Жан Ги Бовуар и агент Морен подошли к дому Парра. Бовуар предполагал увидеть что-нибудь традиционное. Дом, в котором может жить чех-лесничий. Может быть, швейцарское шале. Для Бовуара существовало квебекское и «все остальное». Иностранное. Китайцы были похожи друг на друга, как и африканцы. Южноамериканцы, если он вообще о них когда-нибудь думал, были того же поля ягода – ели одну и ту же пищу и жили в совершенно одинаковых домах. Все это были дома менее привлекательные, чем тот, в котором жил он. Ничуть не лучше были и его знакомые англичане. Чокнутые.

Швейцарцы, чехи, немцы, норвежцы, шведы – все они были для него смешаны в одну кучу. Высокие, светловолосые, хорошие спортсмены, хотя и чуть полноватые, и жили они в домах с двускатной крышей, обшитых панелями, и пили много молока.

Бовуар сбросил скорость и притормозил перед домом Парра. Увидел он только стекло – часть его сверкала на солнце, часть отражала небеса, облака, птиц, лес, горы вдали и небольшой белый шпиль. Церковь в Трех Соснах, приближенную этим прекрасным домом, который был отражением жизни вокруг него.

– Еще минута – и вы бы меня не застали. Собираюсь на работу, – сказал Рор, открыв дверь.

Он провел Бовуара и Морена в дом, залитый светом. Пол из полированного бетона. Твердый, надежный. Благодаря этому дом становился безопасным и в то же время словно парил в воздухе. Впечатление, что он парит, было полное.

– Merde, – прошептал Бовуар, входя в большую комнату, которая сочетала в себе кухню, столовую и гостиную.

Три стены были стеклянные, а потому возникало такое ощущение, будто наружное и внутреннее пространства не разделены, будто небо вплывает в комнату, будто помещение и лес едины.

Где еще жить чешскому лесничему, если не в лесу? В доме, залитом светом.

Ханна Парра стояла у раковины, вытирала руки, а Хэвок убирал посуду после ланча. В комнате пахло супом.

– Не работаете сегодня в бистро? – спросил Бовуар у Хэвока.

– Сегодня у меня смена с перерывом. Оливье спросил, не буду ли я возражать.

– И вы?

– Возражал ли я? – Они подошли к длинному обеденному столу и сели. – Нет. Я думаю, ему сейчас тяжело.

– А каков он в роли нанимателя?

Краем глаза Бовуар увидел, что Морен достал свои блокнот и авторучку. Он просил об этом молодого агента. Это выводило из себя подозреваемых, а Бовуару нравилось, когда подозреваемые выведены из себя.

– Он хороший человек, но для сравнения у меня есть только отец.

– И что это должно значить? – спросил Рор.

Бовуар посмотрел на низкорослого, мощного человека – не проявляет ли тот признаки агрессии, но, похоже, это была просто семейная шутка.

– По крайней мере, Оливье не заставляет меня работать пилой, топором или мачете.

– Шоколадный торт и мороженое Оливье куда опаснее. А работая с топором, вы, по крайней мере, заранее знаете, что должны быть осторожны.

Бовуар знал, что этими словами он задел за живое. То, что казалось опасным, на самом деле таковым не было. И то, что казалось прекрасным, тоже не было таковым.

– Я бы хотел показать вам фотографию убитого.

– Мы ее уже видели. Ее нам показывала агент Лакост, – сказала Ханна.

– Я хочу, чтобы вы посмотрели еще раз.

– Вы это к чему, инспектор? – спросила Ханна.

– Вы – чехи.

– Ну и что с того?

– Вы здесь уже достаточно прожили, я это знаю, – продолжил Бовуар, словно и не слыша ее. – Много чехов приехали сюда после вторжения России.

– Да, тут есть большое чешское сообщество, – согласилась Ханна.

– Оно настолько большое, что возникла даже Чешская ассоциация. Вы встречаетесь раз в месяц, приносите с собой кто что может и устраиваете обед.

Все это и еще кое-что ему стало известно благодаря разысканиям агента Морена.

– Верно, – подтвердил Рор, который внимательно смотрел на Бовуара, спрашивая себя, к чему тот ведет.

– И вас несколько раз избирали президентом ассоциации, – сказал Бовуар Рору. Потом обратился к Ханне: – И вас тоже.

– Не велика честь, инспектор, – улыбнулась Ханна. – Мы сменяем друг друга. У нас ротация.

– Справедливо ли будет предположить, что вы знаете всех в местном чешском сообществе?

Они переглянулись, насторожившись. Потом кивнули.

– Поэтому вы должны знать убитого. Он был чехом.

Бовуар вытащил фотографию из кармана и положил на стол. Но они не стали смотреть на фотографию. Все трое удивленно смотрели на него. Что их удивило – то, что он знает, или то, что убитый был чехом?

Бовуар должен был допустить и то и другое.

Наконец Рор взял фотографию и посмотрел на нее. Отрицательно покачав головой, он передал фотографию жене.

– Мы уже видели ее и не можем сказать ничего нового, кроме того, что говорили агенту Лакост. Мы его не знаем. Если он был чехом, то на наши обеды он не приходил. Никак с нами не контактировал. Конечно, нужно спросить у других.

– Вы нас подозреваете? – спросила Ханна Парра.

Она больше не улыбалась.

– Нет, просто провожу расследование. Если убитый был чехом, то вполне резонно порасспрашивать людей из вашего сообщества. Вы так не считаете?

Зазвонил телефон. Ханна подошла к нему, посмотрела на определитель номера.

– Это Ева.

Она сняла трубку и заговорила по-французски, сообщив, что в доме квебекские полицейские и что она не узнала человека на фотографии. Сказала, что она удивилась, когда ей сказали, что этот человек был чехом.

«Неглупо», – подумал Бовуар. Ханна повесила трубку, и телефон тут же зазвонил снова.

– Это Яна, – сказала она, но на сей раз трубку брать не стала.

Они поняли, что телефон будет звонить весь день после посещения агентов полиции. Члены чешского сообщества принялись перезваниваться.

В этом было что-то нечестное, но Бовуар с готовностью признал, что и сам бы делал то же самое.

– Вы знаете Богуслава Мартину?

– Кого?

Бовуар повторил имя, потом показал им распечатку.

– А, Богуслав Мартину, – сказал Рор, произнеся имя таким образом, что Бовуар и разобрать не смог. – Это чешский композитор. Только не говорите мне, что вы и его подозреваете.