Брежнев: правитель «золотого века» - Семанов Сергей Николаевич. Страница 56

Я привел эти два примера в доказательство тому, что в первой половине 1974 года Брежнев был не только работоспособен, но и обладал даром аналитического мышления…

К августу 1975 года было подготовлено Соглашение по безопасности в Европе. Подписание соглашения, о котором так мечтал Брежнев, должно было состояться в августе в Хельсинки. Естественно, на этот период надо было обеспечить активность Генерального секретаря. Мы изучили все известные мировой медицине методы стимуляции функции организма, в том числе и центральной нервной системы. Кстати сказать, Андропов очень заинтересовался этими методами и попросил достать соответствующие препараты. Будучи страстным болельщиком хоккейной команды «Динамо», он в шутку сказал: «Посвятили бы вы во все тонкости руководство «Динамо», может быть, играть стали бы лучше». Помолчав, добавил: «Думаю, даже при этом они ЦСКА не обыграют». (Это были годы острого соперничества «Динамо» и ЦСКА.) Действительно, вскоре ко мне пришли руководители «Динамо», которым я не только прочитал лекцию о возможностях скрытых резервных сил организма, но и передал ряд средств, которые еще не числились в разряде допинговых.

Не знаю, как команду «Динамо» (судя по тому, что они не завоевали первенства, игроки вряд ли принимали стимуляторы), а вот Брежнева нам удалось перед поездкой в Хельсинки вывести из состояния мышечной астении и депрессии. Андропов очень волновался перед поездкой Брежнева в Хельсинки. Разработанный план дезинформации общественного мнения в отношении здоровья Брежнева рушился. Внутри страны еще можно было как-то мириться с ситуацией, связанной с болезнью Брежнева. Другой вопрос — как ее воспримут на Западе? Не будут ли болезнь лидера, его слабость влиять на позиции нашей страны? Не поднимут ли голову ее недруги? Боялся Андропов, да и я, и не без оснований, возможного срыва в ходе Хельсинкского совещания. Чтобы предупредить разговоры внутри страны, делегация и число сопровождающих лиц были сведены к минимуму — А.А. Громыко и начавший набирать силу К.У. Черненко. Мы поставили условие: чтобы во время поездки (в Хельсинки мы ехали поездом) и в период пребывания в Финляндии у Брежнева были бы только официальные встречи, и ни Н., ни кто-либо другой не встречался с ним наедине (кроме Громыко и Черненко).

Надо сказать, что и в этот период, и в последующих сложных политических ситуациях, когда надо было проявлять хоть минимум воли и мышления, Брежнев с нами соглашался».

Да, прост был Брежнев, не шибко образован и даже грамотен, но чутьем простого русско-советского человека понимал: надо, надо юридически закрепить западные границы Советского Союза, ради того он, офицер-политработник, четыре года без единого дня отлучки провел на фронте! А что кучка еврейских «диссидентов» будет шуметь… Да они и так шумят, и пусть их, на то есть ведомство товарища Андропова, те за ними наблюдают и опекают их должным образом…

Не хочется даже вспоминать, что с 1991-го окаянного года все международные гарантии наших западных границ рухнули, а сами те границы отступили на сотни верст на восток… Но это уже совсем другой сюжет и пусть расскажут о нем другие.

Повторим, для Брежнева внешнеполитические вопросы, даже важнейшие, были всегда на втором месте по сравнению с делами внутриполитическими. В первом случае он вполне доверял высококвалифицированному МИДу и его главе, во втором — всегда сам брал на себя решение, в особенности по вопросам ключевым — кадровым. Тут он полностью следовал заветам Сталина (Ленин и Хрущев этим пренебрегали).

Брежнев осторожно и не спеша, никогда не прибегая к резким и тем паче жестким мерам, убирал из своего окружения тех, кто хоть как-то ему противился. Первым в опалу попал видный член Политбюро Д. Полянский, зампред Совмина. Очевидец событий А. Гаврилюк рассказал о той интриге с весьма примечательными подробностями:

«Отношения Полянского с Брежневым, судя по рассказам Дмитрия Степановича, строились но принципу «Митя — Леня». Он принял активное участие в отстранении Хрущева и избрании Брежнева Первым секретарем ЦК в октябре 1964 года, и сначала ничто не омрачало их отношений. В декабре шестьдесят шестого торжественно отмечалось 60-летие Леонида Ильича, ознаменованное вручением ему первой Звезды Героя Советского Союза. Дмитрий Степанович так расчувствовался, по его собственному признанию, что написал стихи, точнее, целую поэму по этому поводу.

Однако после того, как на одном из заседаний Политбюро Полянский выступил против решения Леонида Ильича организовать набор 93 тысяч сельских жителей для работы в строительных организациях, он вдруг заметил, что все вопросы, связанные с сельским хозяйством, стали решаться без него. Именно в это время он оказывался в командировках. Брежнев объяснил: «Извини, Митя, но решаю не я, а Политбюро». Так же легко Леонид Ильич «отбился» и от письма Полянского, ему адресованного и переданного через Черненко, где Дмитрий Степанович утверждал, что награждения различными орденами и знаками отличия становятся смешными и неприличными. Брежнев пригласил его к себе и опять произнес: «Митя, не я сам себя награждаю. Это решает Политбюро».

Отношения Полянского и Брежнева усложнились еще больше после письма, полученного от 92 коммунистов из Свердловска, где они утверждали, что Леонид Ильич окружил себя своими людьми, перестал прислушиваться к советам, возрождая новый культ, теперь уже своей личности. Опять через Черненко Дмитрий Степанович передал письмо Брежневу. Реакция его была своеобразной. Леонид Ильич позвонил и спросил: «Митя, а у тебя что, в Свердловске своя мафия?» Политическая карьера Полянского закончилась».

В марте 1976 года на XXV съезде партии Полянского подвергли критике и вывели из Политбюро. А потом, чтобы не маячил в Москве, отправили послом на другой конец света — в Японию. Полянский в отличие от большинства своих сотоварищей отчасти придерживался русско-патриотических взглядов. Теперь, после ухода его и Шелепина, в окружении Брежнева людей с такими взглядами уже не осталось.

Летом 1976 года Генсек опять показал свой характер. Уже несколько расслабившись от тщеславия и лести своего нынешнего окружения, он решил без всякой особенной надобности возложить на себя и пост «президента» — ничтожную во властном отношении должность Председателя Президиума Верховного Совета. Он на этом месте уже побывал ранее, с удовольствием ушел оттуда на партработу. Теперь там сидел его дружок по охоте и «забиванию козла» Коля Подгорный, уроженец села Карловка Полтавской губернии, бывший секретарь Харьковского обкома, большой специалист по сахароварению. Было ему уже за семьдесят, старше Генсека. Ему бы уступить место старшему товарищу по домино, а он заупрямился, показывая дурной характер. О судьбе Подгорного подробно рассказал П. Шелест, давая интервью в отставке.

«— А какие отношения были у Брежнева с другими членами Политбюро? Кто был к нему наиболее близок? С кем он больше всего считался?

— Поначалу, наверное, с Н.В. Подгорным. Ни один кадровый, организационный, политический, идеологический, хозяйственный вопрос не решался Брежневым без консультации и совета с ним. Во всем они действовали заодно. Между ними и существовали самые близкие отношения, и они друг друга называли просто по имени «Леня» и «Коля». Хотя Подгорный высказывал свое несогласие с некоторыми предложениями Брежнева, критиковал его недостойные действия, в том числе самовосхваление и властолюбие. В большинстве случаев Брежнев уступал, ибо знал, чем ему грозит потеря поддержки Николая Викторовича.

Почти все члены Политбюро обращались к Подгорному за помощью. Когда надо было какой-нибудь вопрос решить или отложить, просили: «Николай Викторович, ну скажите ему (Брежневу), он вас одного может послушаться». В таких случаях Подгорный часто доводил до сведения Генсека мнение, высказанное товарищами, при этом не ссылаясь ни на кого персонально, зная, что кое-кому это может даром не пройти.

Справедливости ради надо сказать, что Подгорный много делал для создания и укрепления авторитета Брежнева. Но вместе с тем решительно выступал против непомерного раздувания его культа. Однако Брежнев, волей случая взобравшись на вершину власти, не жаловал правды и не прощал никому опрометчивых высказываний о себе.