Штрафбат. Приказано уничтожить - Орлов Андрей Юрьевич. Страница 13

– Плохо сочиняете, Зорин, плохо, – удрученно качал головой член Военного совета. – Понимаем, времени придумать что-то связное у вас не было. Репутация членов группы капитана Яворского нам известна, как и репутация самого капитана – она безупречна. Лейтенант Хлопотов не может быть предателем, поскольку имеет правительственные награды за блестяще проведенные операции и за личное мужество, проявленное в 43-м году во время отражения атаки прорвавшегося десанта противника в окрестностях Белгорода. Посмотрите правде в глаза, Зорин. Вы с сообщником собирались захватить одного из шифровальщиков и переметнуться к немцам. А когда поняли, что это не удастся, поменяли свои планы, но капитан Яворский вас вовремя раскусил. Ладно, это лирика. Сущность предъявленных обвинений вы уяснили. Ваше отношение к совершенному преступлению мы знаем. С последним вашим словом, слава богу, ознакомились.

«Суд удалился на совещание», не вставая со стульев. Разногласий во мнениях, разумеется, не было. Звуки приближающейся канонады ускоряли процесс правосудия. «Зорин Алексей Петрович, Вершинин Михаил Владимирович, по совокупности предъявленных вам обвинений, учитывая тяжесть совершенного и обстоятельства военного времени, вы лишаетесь воинских званий сержант и ефрейтор, полученных наград и приговариваетесь к высшей мере социальной защиты – смертной казни. Приговор трибунала окончательный и обжалованию не подлежит. Приговор вступает в законную силу с момента его оглашения и приводится в действие незамедлительно. Подсудимые, вам понятен смысл вынесенного судебного постановления? Конвой, увести!»

Пронзительное дежа-вю! Все это было, было! В первый раз в виде фарса и второй в виде фарса…

– Потрясающе, – как-то глуховато хихикал Мишка, когда их вели по коридору гарнизонной гауптвахты, находящейся в одном из крыльев костела. – Лишение звания ефрейтор и правительственных наград, которых нет, я как-нибудь переживу, а вот то, чем он там закончил… Леха, неужели это с нами? Это всерьез? Как пережить расстрел? Почему я не прикончил эту подлую суку?

Мишка истерично посмеивался, то вдруг начинал захлебываться кашлем, снова что-то говорил, заикался. А Зорин был спокоен, как буддийский монах. Пустота в душе. Живые и мертвые, кровавая мясорубка войны, живописные, необычайно красивые рассветы на Оби в родном городе, мертвые глаза его единственной любви Иришки Беловой, порубленной осколками взорвавшейся бомбы… – все это осталось далеко, не с ним. Он просто устал, хватит. Даже интересно, что начнется после того, как краснопогонники произведут залп?..

Расстрельная команда в закрытом дворике гауптвахты с чувством перекуривала. Солдаты обеспокоенно прислушивались к звукам приближающегося боя. Похоже, фашисты наседали с севера. Звуки разрывов сливались в сплошную какофонию. Голосили крупнокалиберные пулеметы. Где-то высоко, над кучевыми облаками, ревели истребители – и уши, в которых стоял заупокойный колокольный звон, отказывались понимать, чьи они. Принципиальное различие «свой-чужой» переставало выглядеть таким уж вопиющим.

– Ста-ановись! – перехватил взгляд присутствующего лейтенанта «умудренный» расстрелами сержант с орденом боевого Красного Знамени на груди. Полученного, разумеется, за особую храбрость, самоотверженность и мужество, проявленные при защите социалистического Отечества.

Зорин стоял крайним справа, касаясь руками, заведенными за спину, холодной кирпичной стены. А высота-то – не более двух метров. Если хорошенько подпрыгнуть, схватиться за гребень, сгруппироваться…

Он мог бы одолеть эту стену, и даже шанс имелся – пока эти «профессиональные» расстрельщики очухаются, да начнут дергать затворами своих десятизарядных СВТэшек… Маленький шанс, но имелся. В отличие от «стенки», где шансов, как известно, никаких. Но почему-то не хотелось. Устал разведчик. К черту войну. Умрет предателем, да и ладно, мертвому без разницы. Ну, одолеет он этот забор – и куда? Сдаваться немцам? Ни за что. Податься в робинзоны, скитаться по польским и украинским лесам, запинаясь о леших и бандеровцев? Романтично, конечно, но…

– Леха, мне кажется, я скоро умру, – пробормотал стоящий слева Вершинин.

Зорин недоуменно покосился на него: то ли хохмить пытается боец, то ли голова уже поплыла.

– А почему так неуверенно, Мишка? – пошутил он. – Все мы когда-то умрем. И ты, и я. И товарищ Сталин когда-то умрет.

– Да ты что? – удивился Мишка. – Вот это новость! А когда? Помнишь, замполит говорил, что товарищ Сталин никогда не умрет?

– Ладно, Мишка, – вздохнул Зорин. – Давай помолчим. Подумаем о чем-нибудь.

– Да что-то мне не думается, – поежился Мишка. – Может, песенку споем? – И, не дожидаясь ответа, что-то замурлыкал под нос, как бы даже не блатное.

Слева от Мишки мялись еще двое. Молодой и пожилой, оба в красноармейской форме без знаков различия. У пожилого голова испачкана кровью, – видно, бился ею, когда тащили на расстрел. А сейчас обмяк, шатался, глядел невидящими глазами в пространство. У молодого дергалась половина лица, он беззвучно скалился, пальцы то топырились, то заплетались крестиками. Солдаты неторопливо растягивались в цепочку. Из здания гауптвахты вывели еще одного – коренастого, сутулого, с низко опущенной головой. Он брел, спотыкаясь, весь в себе, а когда подтолкнули к стене – справа от Зорина, – даже не сразу понял, что нужно повернуться. Хотя зачем? Смерти в глаза посмотреть?

– Кармазов? – удивился Зорин, – А тебя-то, дружище, за что в нашу милую компанию?

– Как раз за компанию, – криво усмехнулся Кармазов и покосился исподлобья на солдата, стоящего напротив. – За то же, Зорин, за что и тебя. Не понравилось товарищу капитану, что кто-то может оспорить его версию случившегося. Не понимаю только, чего он испугался? Кто меня услышит? Эх, судьба-злодейка…

– Эй, служивые, покурить хоть дайте, будьте людьми, – хрипло гаркнул молодой смертник. – Успеете еще стрельнуть.

– Что, товарищ лейтенант, удовлетворим ходатайство? – ехидно осведомился у младшего лейтенанта широкоплечий сержант. – Мы вроде не фашисты, пусть курнут, чего уж там.

– Отставить, – пробормотал лейтенант. – На том свете покурят, как прибудут. Вроде все, опоздавших больше нет? Заряжай! – скомандовал и втянул голову в плечи, когда где-то рядом бабахнул артиллерийский снаряд. Фашисты начинали обстреливать Багровичи. За первым снарядом грохнул второй, не так уж далеко от забора. Строй пошатнулся.

– Страшно, товарищ лейтенант? – захохотал трескучим смехом молодой. – Не приходилось в бою-то бывать?

– Заряжай! – повторно крикнул фальцетом покрасневший лейтенант.

Солдаты вразнобой заклацали затворами, стали вскидывать к плечу устаревшие винтовки Токарева.

– Целься!

«Черт, а ведь не хочется умирать! – осенило под занавес Зорина. Словно током ударило. – Что я тут делаю?!» Завертел, ошарашенный, головой. Мишка слева – глаза закрыты. Справа Кармазов – уставился в землю, в глазах тоска дремучая.

И за мгновение до вопля «Пли!» Зорин вдруг пролаял неожиданно для самого себя:

– Подождите, стойте! – И увидел, как дрогнул палец на спусковом крючке у стоящего напротив солдата, в глазах обрисовалось недоумение, ствол сместился.

– Ну, что еще? – недовольно бросил офицер. – Утюг забыл выключить?

Солдаты нервно захихикали, поломали строй.

– Чего надо-то? – переспросил офицер.

– Покурить дайте, – хрипло вымолвил Зорин.

– Ну, вот, и этот туда же, – всплеснул руками лейтенант. – Никакой дисциплины! Отставить перекуры! Целься!Но задержка в несколько секунд оказалась решающей. Неужели он интуитивно чувствовал, что что-то должно произойти?! Завыло – протяжно, мерзко, на душераздирающей вибрирующей ноте – затряслось все перед глазами, пропали лица солдат, осталась лишь морская рябь… и мощный снаряд накрыл крыло здания, в котором располагалась гауптвахта.

От грохота заложило уши. Ударная волна отбросила к стене – он взвыл от боли, отбив хребет. Здание разваливалось, словно картонное. Взметнулись ошметки крыши, орал какой-то бедолага, познавший радость полета. Ругался Кармазов, потирая отбитый локоть. Мишка, отброшенный к стене совсем уж безжалостно, держался за голову. Строй солдат распался окончательно – кто-то упал, закрыв голову руками, кто-то сел на корточки, со страхом всматривался в небо. А взрывы продолжали греметь – слева, справа.