Зеркало и чаша - Дворецкая Елизавета Алексеевна. Страница 55

Женщина окинула его взглядом, не подходя ближе. Под этим взглядом Красовит невольно постарался сесть попрямее и принять настолько достойный вид, насколько позволяли раненая рука и связанные ноги.

— Кто ты? — по-русски спросила женщина.

Красовит почему-то растерялся и молчал, не зная, как ответить на вопрос. Рыжий с топором тут же вразумляюще пнул его сапогом в бок и рыкнул: «Ну?».

— Не надо! — Женщина подняла тонкую руку, вынув ее из собольей рукавицы. — Не бойся, воевода. Назови мне твое имя.

— Красовит, — прохрипел он. — Сын Секача.

— Ты знатен?

— Да. Мой отец — кормилец князя Буяра и смоленский воевода.

— Ты из дружины смоленского князя Зимобора?

— Да.

— Где он?

— Не знаю. Где я сам-то, не знаю. И чем все кончилось вчера — не помню.

— Послушай... — Женщина помолчала. — Ты ведь хочешь вернуться в Смоленск?

— Еще бы, — буркнул Красовит.

— Если ты не захочешь дружить со мной, я прикажу продать тебя на Восток. Ты ведь этого не хочешь? Я знаю, для воина рабство хуже смерти, да?

— Сама знаешь, чего спрашиваешь?

— Ты хочешь помочь мне?

— Смотря чего, — Красовит нахмурился.

Дураку ясно, что просто так воли не дают. Сейчас ему предложат сделать гадость князю Зимобору. И хотя Красовит не любил его, и не за что было любить, но Зимобор принял их с отцом службу, они клялись ему в верности, и даже ради своей жизни Красовит не мог решиться на предательство. Хотя жизни и свободы ой как хотелось...

— Ты поедешь со мной к князю Зимобору и поможешь мне выкупить моего сына, живого или мертвого, — ответила женщина, и голос ее дрогнул.

Красовит вытаращил глаза. Какого еще сына?

До рассвета смоленская дружина просидела за стеной из саней и щитов. Но вот рассвело, пора было что-то решать.

— Пойдем село искать хоть какое, — объявил Зимобор, созвав к себе бояр и десятников. — Хоть раненых погреем, а то загнутся у нас люди на снегу. Грузим, запрягаем. Давай, Любиша, ты у нас самый здоровый теперь, бери своих, и поезжайте вперед. Увидите хоть какое жилье — давай туда, и если вятичей там нет, занимайте.

Разобрав «крепость», на сани погрузили поклажу, на мешки положили раненых, кто не мог идти. Мертвых пришлось пока сложить в кучу и накрыть лапником — заниматься похоронами сейчас было не время. Ополченцы грузили и запрягали, а кмети стояли кольцом вокруг обоза, держа наготове оружие и не сводя глаз с опушки леса по обе стороны. На высокий берег Зимобор тоже послал два десятка кметей, чтобы исключить нападение по-вчерашнему, сверху.

Пока грузили, Зимобор еще раз прошел вдоль обоза. Несколько вчерашних раненых у него на глазах сняли с саней и понесли к мертвым — умерли за ночь, не вынесли холода и потери крови, а кое-как наложенные в темноте повязки не помогли.

Отдельной кучкой под охраной сидели шесть или семь пленных. Знатный пленник в восточном доспехе к утру пришел в себя и теперь встретил Зимобора враждебным взглядом темных глаз.

— Это ты все затеял, сволочь! — злобно бросил ему Зимобор, у которого еще стояли перед глазами мертвые тела с повязками, наложенными прямо поверх одежды. — Ты кто такой? Из какой ... вылез, чудо в шлеме?

Пленник промолчал, но только сжал зубы от злости.

— По-русски хоть понимаешь?

Тот опять не ответил.

— Смотрите за ним! — пригрозил Зимобор дозорным, хотя знал, что те и так будут смотреть.

Обоз прошел несколько верст, когда от Любиши прискакал кметь с сообщением, что в стороне от реки, на ручье, нашлось сельцо дворов из шести-семи. Зимобор велел заворачивать.

Сельцо оказалось покинуто — видимо, хозяева прознали про битву, разыгравшуюся у них почти под носом, и не хотели попасться под руку ни победителям, ни побежденным. Скотину они увели с собой, и следы полозьев, ног и копыт, уводящие куда-то в лес, были хорошо видны. Но преследовать их ни у кого не было охоты, смоляне только радовались, что все постройки в их распоряжении. Везде растопили печи, натопили и овин, где сушат снопы, а в сараях и амбарах, где печей не было, развели костры прямо на земляном полу. Сейчас главное было — тепло. Нагрели воду, отроки бегали туда-сюда с чистым полотном, под руководством Ведоги обмывали раны и накладывали повязки уже как следует. Над каждым огнем и на каждой печи повесили котлы, поставили горшки и сковородки. Варили кашу, похлебку из сушеной рыбы, простые лепешки на воде — все, что можно жевать голодным и измученным мужчинам после тяжелой битвы. От тепла, еды и хоть какой-то безопасности люди размякли и стали засыпать. Зимобор сам едва стоял на ногах, но все же выбрал два десятка из тех, кто не был ранен, велел им быстро поесть и чуть ли не пинками выгнал опять на холод — нести дозор. Враг оставался где-то рядом, а ни численность, ни намерения его были не известны.

Расставив дозорных, Зимобор сам упал на первое попавшееся место, прямо на полу, куда кто-то положил мешок с «белками». В голове смутно вертелись мысли, что если за пару часов, пока он поспит, ничего не случится, то можно будет собрать отряд из отдохнувших людей и поездить вокруг, разведать обстановку... И на этом он заснул.

Проснулся он оттого, что его трясли за плечо.

— Просыпайся, княже, едут люди! Едут к нам! — бормотал кто-то над ухом, но Зимобор не мог заставить себя проснуться. — Вятичи! — рявкнул Достоян, и это слово заставило князя опомниться.

Зимобор сел, взялся за лоб обеими руками, словно хотел остановить головокружение.

— Говори, — вслепую велел он Достояну, которого не видел, но чувствовал где-то рядом. — Я слушаю.

— Сюда люди едут по ручью, по которому мы приехали. Немного, человек двадцать. Не наши. Едут открыто и медленно. Похоже, говорить хотят.

— Или отвлекают, — вставил откуда-то сбоку хриплый голос Жиляты.

— Я не отвлекаюсь, — успокоил Достоян. — Дозоры стоят и смотрят по сторонам. Но если эти говорить хотят — пойдешь?

— Пойду! — Цепляясь за стену, Зимобор встал и встряхнулся. — Умыться дайте.

— Я этих расспросил пока, которых взяли. Вчерашних, — продолжал Достоян, пока Зимобор умывался из хозяйской лохани и вытирался собственным подолом. На перевязки к тому времени извели не только все хозяйские полотенца, но и запасы льна из девичьих сундуков, припасенных в приданое, которые селяне не сумели увезти. — Говорят, дружина молодого князя Сечеслава, сына угренского князя Вершины. Сам Вершина не здесь сидит, а восточнее на Угре, где она поворот делает за Селибором. Там у него город, а сюда его сынок за данью пришел. По Угре дошел до Селибора, а тут ему говорят: вот, смоляне ходят.