Кровь Люцифера - Роллинс Джеймс. Страница 30

Эрин и Джордан.

Он легко мог различить их по этому сердцебиению, точно так же как по голосам. Учащенный пульс Эрин подтверждал — да, она чего-то боится. Оказавшись в крипте, Рун увидел, что Христиан ударяет кулаком по дальней стене, выкрикивая имя Бернарда. Корца знал, что так тревожит молодого сангвиниста.

За дверью он слышал стук еще одного сердца, приглушенный каменной толщей, но все же различимый для его острого слуха, а эхо в длинной крипте дополнительно усиливало этот звук.

Элисабета.

Ее сердце сбивалось с ритма, слабея с каждым ударом.

Она умирала.

Заслышав их приближение, Христиан обернулся.

— Быстрее!

Рун не нуждался в том, чтобы его торопили. Он и так буквально пролетел через крипту. Эрин шагнула ему навстречу, но он проскользнул мимо нее, не сказав ни слова. На это не было времени.

Вытащив нож из рукава, Рун пронзил свою ладонь и уронил несколько капель крови в каменную чашу, которую держал изображенный на барельефе Лазарь. София и Христиан встали рядом с ним, без промедления добавив к его крови свою. Вместе они произнесли:

— Ибо это есть Чаша крови нашей, Чаша Нового и вечного Завета.

На камне проявились контуры двери.

— Mysterium fideil — в один голос воскликнули все трое.

Медленно — слишком медленно — дверь отворилась. Навстречу им буквально хлынул резкий запах крови, густой и горячий запах, пьянящий и опасный.

Как только проход чуть приоткрылся, Рун скользнул в него и помчался за этим запахом к его источнику.

Он достиг порога часовни — и в тот же миг услышал, как остановилось сердце Элисабеты. Глазам его открылось непостижимое зрелище. В священном месте, под сиянием серебряной мозаики, лежала на спине Элисабета, и тело ее было бледным и безжизненным.

Но она была не одна.

Рядом с ней на коленях стоял Бернард, и руки их — жертвы и убийцы — соединяла цепь наручников. Губы кардинала были окровавлены. Он повернулся к Руну, и тот увидел на лице Бернарда выражение глубокого страдания. По щекам бежали слезы, размывая алое пятно — свидетельство его греха.

Не обращая внимания на эту боль, Рун бросился к Элисабете, рухнул на колени и схватил ее в объятия, словно пытаясь спрятать. Он держал ее тело так далеко от Бернарда, как только позволяла длина цепи наручников.

Рун желал бы испытать гнев при виде этого злодеяния, позволить ярости испепелить ту скорбь, что переполняла его. Когда-нибудь он заставит Бернарда заплатить за содеянное — но не сегодня.

Этот день он отдаст ей одной.

Первым рядом с ним оказался Христиан. Он коснулся плеча Руна в знак сочувствия, затем припал на колено и что-то сделал с наручниками. Металлический браслет упал с тонкого запястья Элисабеты и лязгнул о каменный пол.

Теперь, когда она больше не была прикована к своему убийце, Рун покрепче прижал к груди ее холодное тело и встал, желая унести ее как можно дальше от Бернарда.

София вместе со своими двумя спутниками решительно подошла к отрешенно стоящему на коленях кардиналу. Они грубо вздернули его на ноги. Судя по их приглушенным репликам, сангвинисты поверить не могли, что кардинал оказался способен на такое злодеяние.

Но он сделал это — убил Элисабету.

— Рун... — Эрин стояла рядом с Джорданом, опираясь на его руку, цепляясь за него, за ту жизнь, что так ярко горела в нем.

Корца, не в силах смотреть на это, отвернулся и понес Элисабету к алтарю. Он хотел, чтобы ее окружала святость. Он пообещал, что отныне она навсегда будет пребывать в этой благости. Он дал обет, что отыщет место, где похоронены ее дети, и там положит ее тело на вечный покой.

Она заслужила это.

Когда-то давно Корца лишил ее того места в мире, которое принадлежало ей по праву, но теперь положит все силы, дабы исправить хотя бы то, что сумеет. Это все, что он может сделать для нее.

Нежный серебристый свет омывал ее бледную кожу, ее длинные ресницы, ее черные кудри. Даже в смерти она была самой прекрасной женщиной из всех, каких Рун когда-либо видел. Он старался не смотреть на жестокую рану на ее горле, на кровь, растекшуюся по плечам и пропитавшую тонкую шелковую сорочку.

Но, оказавшись у алтаря, Корца не смог положить ее на это холодное ложе. Если он выпустит ее из рук, она воистину уйдет от него навечно. И вместо этого он опустился на пол возле алтаря и сдернул белый алтарный покров, дабы укутать ее полуобнаженное тело.

Краем освященной ткани Рун стер кровь с подбородка Элисабеты, ее полных губ, ее щек. На одной половине ее лица темнел кровоподтек. Должно быть, Бернард ударил ее.

«Ты заплатишь и за это тоже».

Рун склонился ближе к Элисабете и прошептал:

— Прости меня..

Он говорил ей эти слова много раз — слишком много раз.

«Как же часто я причинял тебе боль...»

Его слезы падали на ее холодное белое лицо.

Корца погладил ее по щеке, осторожно, стараясь не задеть кровоподтек, как будто она все еще могла ощутить эту боль. Коснулся ее нежных век, желая, чтобы она могла просто сделать шаг от смерти к жизни, чтобы снова могла открыть глаза...

И она их открыла.

Зашевелилась в его объятиях, пробуждаясь, словно цветок, медленно разворачивающий лепестки навстречу новому дню. В первый миг отшатнулась было прочь, но потом узнала его и затихла.

— Рун... — слабым голосом пролепетала она.

Он смотрел на нее, не в силах вымолвить ни слова, не слыша биения ее сердца и уже осознавая правду.

«Боже, нет...»

Корца оглянулся через плечо. В душе его нарастал гнев, вытесняя горе. Бернард не только испил ее крови — он влил в ее уста собственную кровь. Он обрек ее на проклятие с той же готовностью, что и Рун столетия назад, осквернив ее. Она снова стала лишенной души мерзостью.

Лишь несколько месяцев назад Рун пожертвовал спасением своей души, дабы спасти ее душу — и Бернард обратил этот дар в прах и пепел.

Кардинал стоял, окруженный четырьмя сангвинистами, если считать Христиана. Бернард совершил величайший грех и должен быть наказан за него, возможно, даже смертью.

Рун не испытывал жалости к нему.

Элисабета уронила голову ему на грудь, слишком слабая, чтобы держать ее прямо. Она прошептала ему — скорее одним лишь дыханием, чем внятными словами:

— Я устала, Рун... устала до смерти.

Он обнял ее и так же тихо сказал:

— Тебе нужно поесть. Мы найдем кого-нибудь, кто пожертвует свою кровь, чтобы восстановить твои силы.

София, подойдя к нему сзади, нависла над ним и сурово произнесла:

— Это невозможно. Нельзя позволить ей существовать. Она теперь стригой и должна быть уничтожена.

Рун оглянулся на остальных, но ни в ком не нашел сочувствия. Они намеревались убить ее, как дикого зверя. Однако помощь пришла из самого неожиданного источника.

Бернард сказал твердо, как будто по-прежнему был наделен правом голоса в подобных вопросах:

— Она должна испить вина и стать одной из нас. Я беру на себя грех ее обращения... потому что графиня поклялась, что готова пройти это испытание. Испить освященного вина и вступить в наш орден.

Или умереть, пытаясь это сделать.

Рун потрясенно взглянул на Элисабету. Она ни за что не согласилась бы на подобное. Но Элисабета лежала у него на руках, вновь закрыв глаза и впав в забытье от слабости.

София коснулась серебряного креста, висящего у нее на груди.

— Даже если она пройдет это испытание, это не изничтожит ваш грех, кардинал.

— Я приму положенное мне наказание, — ответил тот. — Но она должна испить освященного вина — и довериться Господнему суду.

— Это не ее грех, — возразил Рун.

Христиан подошел и встал рядом с Софией.

— Рун, прости, но не имеет значения то, каким образом она была обращена, — только то, что теперь она стригой. Подобным созданиям не позволено оставаться в живых. Они должны либо пройти испытание и испить вина — либо быть убитыми.

Рун подумал было о том, чтобы сбежать вместе с нею. Но даже если ему удастся одолеть собравшихся здесь и ускользнуть от них, что будет потом? Влачить проклятое существование, скитаясь по земле и пытаясь удержать Элисабету от проявления ее истинной природы? Обоим лишить себя Господнего милосердия?